Лучшее от McSweeney's, том 1 - Смит Зэди. Страница 2

В субботу утром Джошуа попросил меня съездить с ним в библиотеку. Был почти полдень, и солнце начинало темнеть в зените. Каждый день тени от наших тел уменьшались к западу от нас, ненадолго исчезали в полдневной саже и опять вытягивались к востоку, отмечая край света. Иногда я спрашивал себя, смогу ли я когда-нибудь увидеть собственное изображение, нормально простершееся у моих ног.

— Можно, Бобби тоже поедет с нами? — спросил Джошуа, пока я завязывал шнурки.

Я вдевал шнурки в ряды петель, похожих на бабочек.

— Почему бы тебе не сходить за ним, — сказал я, и он побежал по коридору.

Мелисса сидела на крыльце, я вышел из дома и опустился перед ней на колени.

— Я отвезу мальчиков в город, — сказал я. Потом поцеловал ее в щеку и погладил основание шеи, чувствуя, как завитки ее волос проходят у меня под пальцами.

— Ш-ш-ш. — Она вытянула руку, давая мне знак замолчать. — Слушай.

Насекомые принялись жужжать, птицы приутихли. Воздух мало-помалу наполнялся мирной трескотней.

— Что мы слушаем? — прошептал я.

Мелисса на мгновение наклонила голову, как будто старалась подсчитать что-то. Потом взглянула на меня. В ответ, с некоторой натугой, она раскрыла объятия миру.

Пока я стоял в дверях, она задала мне вопрос:

— Все мы не так уж похожи друг на друга, правда?

Площадь перед библиотекой была вымощена красным кирпичом. Кизиловые деревья заполняли пустоты вдоль периметра; тут и там, на бетонных возвышениях, стояли убогие металлические скамейки. Актриса местной любительской театральной труппы вещала что-то из-под уличного фонаря. Она сидела за деревянным столом, сложив перед собой руки, и говорила как будто в камеру.

— Откуда появился этот объект? — вещала она. — Что он из себя представляет и когда прекратит спуск? Что будет с нами, здесь? Куда нам бежать отсюда? Ученые поставлены в тупик. В интервью этой станции доктор Стивен Мандруццато, директор престижного Хортонского Института астрономических исследований, вынужден был заявить: «Мы не знаем. Мы не знаем. Мы попросту ничего не знаем».

Я провел Джошуа и Бобби Наумана через тяжелые, из темного стекла, двери библиотеки, и мы расположились в детском читальном зале. Столы были низкими, так что мои колени подпирали столешницу снизу, а в воздухе витал этот специфический, сладко-молочный дух публичных библиотек и начальных школ. Дети начали играть в игру «Где я?». «Где я?» — спрашивал Бобби, загадывал место и проводил Джошуа по комнате через тепло/холодно, пока тот не находил его. Сначала он был в растении, в горшке, потом в воротнике моей рубашки, еще позже — под лопастями вентилятора.

Спустя какое-то время человек, который должен был выступать перед детьми, занял свое место. Он поздоровался с детьми, прокашлялся и открыл книгу на титульной странице. «Цыпленок Цыпа», — начал он.

Пока длились чтения, небо стало ярким, как всегда после полудня. Солнце вошло в окна в полосе огня.

В сентябре Джошуа пошел во второй класс. Его новый учитель прислал нам список необходимых принадлежностей, и мы купили их за неделю до начала учебы: карандаши и пенал, клей и носовые платки, линейку и тетради и коробку акварельных красок. В первый день Мелисса сфотографировала Джошуа, когда тот махал ей из дверей, с его плеча свисал рюкзак, в другой руке был пакет с бутербродами. Он постоял во вспышке жесткого белого света, потом поцеловал Мелиссу на прощание и присоединился к Богачу и Чудаку, чтобы вместе ехать в школу.

Осень проходила медленно и уютно, и ближе к концу ноября учитель задал короткое сочинение про местный животный мир. Джошуа озаглавил свой текст «Что случилось с птицами». Мы прикрепили листок к холодильнику магнитами.

Раньше здесь было много птиц, теперь они исчезли. Никто не знает, куда они подевались. Я привык видеть их на деревьях. Когда я был маленьким, то кормил одну из них в зоопарке. Она была большой. Птицы исчезли, никто не видел, как это случилось. Деревья сейчас стоят в тишине. Они неподвижны.

Все это было правдой. Когда объект в небе стал виден при дневном свете — и когда, в течение нескольких месяцев, он опустился над городом совсем низко — птицы и летающие насекомые исчезли. Я не заметил, что их не стало, — ни немоты, с которой солнце всходило по утрам, ни тишины в траве и деревьях, — пока не прочел сочинение Джошуа.

Мир в то время был преисполнен смятения, и дурных предчувствий, и неожиданных душевных переломов. Одно происшествие, которое запомнилось мне очень ясно, случилось в парикмахерской на Главной улице в холодный зимний вторник. Я сидел в кресле с пневматической педалью, а Вессон, парикмахер, приводил в порядок мои волосы. На мне была нейлоновая накидка, во спасение от обрезков волос. От Вессона пахло мятной жевательной резинкой.

— Ну так что там с погодой? — посмеивался он, трудясь над моей макушкой.

Шуточки по поводу погоды стали циркулировать в наших конторах и закусочных постоянно, с тех самых пор как объект — столь же гладкий и хорошо отражающий, как обсидиановое стекло, и названный газетчиками «потолок» — опустился до уровня облаков. Я ответил традиционным образом:

— Немного пасмурно, не находите? — и Вессон одобрительно хмыкнул.

Вессон принадлежал к породе людей, которые проводят дни в ожидании, что остаток жизни пойдет по-другому. Он загружал себя работой, никогда не был женат и души не чаял в детях своих клиентов.

— Скоро обязательно что-то произойдет, — часто произносил он в конце разговора, и в его взгляде была острота, которая доказывала его безусловную веру в собственные предчувствия. Когда умерла его мать, эта вера, казалось, оставила его. Каждый вечер он возвращался в маленький домик, который прежде делил с матерью, и тасовал карты или пролистывал журналы, пока не засыпал. Хотя он никогда не забывал пошутить с клиентом, глаза его сделались пустыми и бесцветными, как будто все пламя в них уже отгорело. Его энтузиазм начинал походить на безнадежность. Это был всего лишь вопрос времени.

— Как поживает ваша красавица-жена? — спросил он.

Я смотрел на него в зеркало, висевшее точно напротив такого же зеркала на противоположной стене.

— В последнее время она чувствовала себя не слишком хорошо, — сказал я, — но теперь, полагаю, идет на поправку.

— Рад слышать, рад слышать, — сказал он, — а как ваш бизнес, ваша скобяная лавка?

Я ответил, что с бизнесом все в порядке. Дело происходило в мой обеденный перерыв.

Колокольчик на дверной ручке зазвонил, и поток холодного воздуха устроил на полу маленькое завихрение из волосяных обрезков. В комнату заглянул человек, которого мы никогда прежде не встречали.

— Вы не видели моего зонтика? — спросил он. — Я не могу найти свой зонтик, вы его не видели?

Он говорил слишком громко, высоким пронзительным голосом, дрожащим от волнения, и руки его тряслись в отчетливом треморе.

— Не могу сказать, чтобы я его видел, — ответил Вессон. Он опустошенно улыбнулся, демонстрируя зубы, пальцы его сжались на спинке моего кресла.

В комнате возникло внезапное ощущение невесомости.

— Вы не должны были мне этого говорить, вы понимаете? — сказал посетитель. — Боже, — сказал он, — вы, люди.

Потом он схватил высокую пепельницу-штатив и швырнул ее в окно.

Посетителя окутало облако серого пепла, но стекло в раме не разбилось, всего лишь задрожало. Он предоставил штативу упасть на пол и покатил его в сторону полок. Пепел осел на пол. Человек стряхнул сигаретный окурок со своего пиджака.

— Вы, люди, — повторил он и вышел в распахнутую стеклянную дверь.

Позже, вечером, когда я шел домой, зимний ветер сдувал с моей кожи запах парикмахерского талька. Плоскость потолка тянулась через небесный свод, покрывая город от края до края, и, на фоне черной гладкости, огни тысяч уличных фонарей были похожи на созвездия. Мне пришло на ум, что если ничего нельзя изменить, если потолок попросту останется так висеть навсегда, мы можем забыть, что было раньше, и нарисуем себе новую карту звездного неба.