Архипелаг Исчезающих Островов - Платов Леонид Дмитриевич. Страница 30

Применялась активная оборона. Это означало, что моряки с аммоналом спускались на лед.

Старались добраться до воды. Гидравлический удар распространяется на значительной площади, взбаламученная взрывом вода ломает и крошит лед, распирает его снизу, растаскивает в разные стороны.

Но пробить ломами многолетний лед нелегко. Поэтому вначале закладывали небольшой заряд, разворачивающий майну [6]. Затем, выбрав из майны обломки льда, опускали туда основной заряд, весом в несколько десятков килограммов.

Бикфордов шнур горел минуты полторы, подрывники успевали за это время отбежать к кораблю.

Раздавался грохот, как при землетрясении, и лед начинало корежить. Движение ледяных валов, грозивших раздавить корабль, приостанавливалось.

На такие вылазки Сабиров всегда отправлялся с пустыми бутылками и мотком троса. Он добровольно взял на себя обязанности гидрографа, так кА чувствовал большую склонность к научно-исследовательской работе.

Льды несли “Ямал” по краю “белого пятна”. Когда-то в этих же местах побывал Текльтон, но научные результаты его экспедиции были ничтожны.

Надо было использовать для науки вынужденный дрейф “Ямала”.

Пробы воды с различных горизонтов сохраняются обычно в специальных бутылках. Под рукой у Сабирова такой посуды, понятно, не было. Приходилось изворачиваться. Тайком от кока он опустошал буфет.

Какой-нибудь надменный ученый в мантии и шапочке, возможно, ужаснулся бы, увидев, что морская вода, взятая для научных исследований, разлита в склянки из-под лекарств, в узкогорлые флаконы неизвестного происхождения и даже в темные бутылки из-под пива.

Впрочем, каждую взятую пробу Сабиров тщательно закупоривал и заливал парафином. Этикетки были смыты с бутылок, вместо них выведены белилами порядковые номера.

Едва пробивали первым взрывом дыру во льду, как Сабиров поспешно разматывал трос, на конце которого закреплен был самодельный батометр. Надо было успеть взять пробу в течение того времени, пока подготовят второй, основной, заряд аммонала.

Восточно-Сибирское море – самое мелкое из всех советских арктических морей. Второй помощник имел возможность обходиться без лебедки.

“Вот оно, наше Восточно-Сибирское море! – с гордостью говорил он товарищам, указывая на множество разнокалиберных бутылок, расставленных на полочках над его койкой. – Все здесь, в моей каюте! Расфасовано, расписано, занумеровано…”

“Смотри не вычерпай море до дна! – отвечали товарищи Саита ухмыляясь. – Не на чем будет плыть “Ямалу”, до дому добираться”.

Второму помощнику не удалось доставить свое “расфасованное море” на материк.

Весной в район дрейфа примчался циклон.

Не раз трепали Сабирова жестокие штормы в Северной Атлантике, довелось побывать и в центре тайфуна в Японском море, но страшнее всего показался ему циклон в Арктике. “Ямал” был раздавлен льдами и пошел ко дну.

При поспешной эвакуации на лед Сабиров успел захватить с собой только три флакона, оставленных с вечера в коридоре. Он пытался взять еще несколько, но тщетно. Дверь в каюту была завалена и зажата сломавшимися переборками. Товарищи едва вытащили его самого из коридора под руки.

Вывезенный на материк второй помощник долго отлеживался в госпитале. Только в середине зимы он отнес доставленные им склянки в лабораторию. По счастью, это были последние пробы, взятые в высоких широтах, в районе “белого пятна”.

Сабиров никогда ничего не слыхал о Земле Ветлугина. Лишь в санатории на Южном берегу Крыма попались ему в руки газеты, оживленно обсуждавшие эту волнующую загадку Арктики. Но и тогда второй помощник не думал, что три спасенные склянки примут участие в споре.

Между тем в них заключался самый убедительный, самый неоспоримый довод!

Дело в том, что часто с водой захватывалось со дна и немного грунта. В двух склянках грунт был обычный, морской, каким ему и положено быть. Зато в последней, третьей склянке неожиданно обнаружили примесь мелкозернистого гравия!

– Гравий? Неужели? – Мы с Андреем в волнении выскочили из-за стола.

Сабиров скромно подтвердил, что во флаконе из-под духов “Красная Москва” находится гравий, присутствие которого в грунте говорило о близости земли!..

Каждый моряк знает, что на далеком расстоянии от берега морское дно устлано нежнейшим бархатистым песком. Волны, прокатывающиеся над ним в течение долгих тысячелетий, действуют лучше всякой камнедробилки, лучше всякого катка.

Гравий же попадается в открытом море лишь на подходах к островам или к мелководью. Вода размывает берег, подтачивает его и волочит свои трофеи по дну, унося их иногда на десятки километров от места размыва.

След к Земле Ветлугина, таким образом, проходил не только по льду (медвежонок), не только по воздуху (птицы), но и подо льдом, в воде (гравий в морском грунте)!..

Глава восьмая

УХОД ВЕСЬЕГОНСКА

Довод, добытый со дна морского, был веским, по общему признанию, хотя сам гравий весил, наверное, не больше двух-трех миллиграммов. Союшкин растерянно молчал.

Такова в общих чертах была обстановка после нашего возвращения в Москву, когда пришло письмо от Лизы. В нем не было ничего о гравии или о песцах, но оно имело косвенное отношение к Земле Ветлугина.

Странным показался обратный адрес: “Подмосковная Атлантида”!

Это, конечно, была шутка, в обычном стиле Лизы (она любила удивлять).

“Я раньше вас отправилась в путешествие, – так задорно начиналось письмо, – в свое путешествие в Страну Завтрашнего Дня…”

А между тем, как выяснилось дальше, она писала нам из Весьегонска.

Так вот, стало быть, о какой новостройке шла речь! Лиза работала на сооружении гидроузла и грандиозного Рыбинского водохранилища!

Впрочем, она называла водохранилище морем.

“В Советском Союзе стало больше одним морем, – с гордостью писала она. И добавляла почти нежно: – Оно просторное и красивое, наше море. Не похожее, наверное, ни на одно море на свете. Светлое-светлое, как жемчужина. В оправе из ярко-зеленых берегов. На нем бывают штормы. Над ним летают чайки. А когда по небу плывут облака, то кажется, что море доверху наполнено белой взбитой пеной… Вот удивился бы Петр Арианович, увидев его! М продолжала Лиза. – Ведь он говорил вам на уроках географии, что Волга впадает в Каспийское море. А теперь Волга впадает еще и в Рыбинское…”

Все письмо было в таком же восторженном духе и изобиловало восклицательными знаками. Что касается остальных знаков препинания, главным образом запятых, то они, большей частью, ставились по вдохновению. Лиза с запятыми была не в ладу.

“Я расскажу вам о странном путешествии, во время которого не я приближалась к морю, а оно приближалось ко мне, – писала наша приятельница. – В системе водохранилищ канала Москва-Волга наше Рыбинское – самое большое. Расположено оно в междуречье Мологи и Шексны. Сейчас мы объединили эти реки.

Учтите, что на территории “Подмосковной Атлантиды” жили двести тысяч человек, располагались сотни сел и три города – районных центра: Молога, Пошехонье [7] и Весьегонск.

Официальное наименование нашей группы: “Отдел подготовки зон затопления”. Здесь работают в тесном взаимодействии представители различных профессий: гидротехники, землеустроители, агромелиораторы и мы – инженеры-строители. Ведь подготовка к затоплению и само затопление – сложный комплекс самых разнообразных мероприятий. Это раньше благоговели перед природой. А теперь мы видим, что природа действует часто сгоряча, стихийно и порой опрометчиво. Рубить наотмашь, сплеча. Вдруг происходит геологический сброс или сдвиг, или еще какая-то катастрофа – и в мгновение ока морская волна начисто смывает все перед собой, неся гибель и разрушение.

Не знаю, можно ли верить – вы разбираетесь в географии лучше меня, – будто существовал материк (или остров) между Европой и Америкой, который погрузился в пучины океана, унаследовавшего его имя. Бедные атланты, наверное, и оглянуться не успели, как очутились на дне со своими городами, памятниками, храмами и садами. Как хотите, грустно читать о таких вещах…