Зацветали яблони - Дорошенко Валентина Алексеевна. Страница 29

"Родику дали новую роль. Правда, не главную, но уже и не "певца за сценой". Во всяком случае, он доволен. Весь в репетициях, в творчестве, в подъеме. И днюет и ночует в театре…"

— Ах, вон оно что! Родион репетирует, а Маринка ревнует, — догадалась Трофимовна. — Сцены небось закатывает.

— Да ты дальше-то читай! — подтолкнула Нюрка.

А дальше невестка уверяла, что рада, что муж получил то, чего так долго добивался и чем так увлечен. "А то последнее время стал таким раздражительным и угрюмым. Сейчас наступил наконец долгожданный мир и покой в нашей семье…"

— Маринку послушать, так у них тишь да гладь, да божья благодать! А чего ради три листа бумаги извела?

"Ксюшка тоже жива и здорова. Правда, совсем от рук отбилась, ершистая, никого слушать не хочет. Мы, конечно, сами виноваты — баловали, слишком жалели. Особенно отец. Боюсь, чтобы Ксюша не выросла черствой и эгоистичной".

— Ну, известное дело — отец виноват! — обиженно повернулась Трофимовна к Нюрке. — Она тут ни при чем! Тоже меры ни в чем не знает, то цалует, то лупит до синяков. А разве можно с дитем так обходиться! "Эгоистка!" "Ершистая!" — тут не только ершиться, стрелять начнешь!

— Ой, да все они в тринадцать ершистые! Вспомни, мы-то какими росли.

— He-а, мы росли не такими, — не согласилась Трофимовна. — Видать, время другое было.

— Время, оно завсегда другое, — заметила Нюрка, и Дарья Трофимовна засмеялась:

— Ты прям как наш партейный секретарь рассумляешь!

"Но учится Ксения хорошо, — продолжала невестка. — Ее последнее сочинение Ольга Ивановна зачитывала вслух всему классу…"

— Вот вишь! — снова оторвалась от письма Трофимовна. — Сочинение-то всему классу учителка обнародовала. Даются, видать, моей внученьке слова хорошие.

— В Родиона, в батюшку свово, видать, пошла, — охотно поддержала Нюрка, и глаза Трофимовны увлажнились.

— А то нет! Он, бывалоча, мальцом прибежит до меня: "Ма, ма! Скажи Тольке, что это не крапива. Крапива-то каляет, а эта — не кольнула!" Смышленый был, хоть и озороватый. А по-Маринкиному, все хорошее в Ксюше — от нее. А чуть что плохое — так от отца… Да што ж там у них стряслось? — Дарья Трофимовна перевернула последнюю страницу.

— Ты читай, читай. Плохое завсегда на конце, — сказала Нюрка.

"В остальном все по-прежнему, все хорошо. Единственное — не хватает вас, Дарья Трофимовна. Мы все по вас очень соскучились. Приезжайте к нам хоть на месяц-другой, мы все вас об этом просим…"

И три подписи: ее, Ксюшки и Родиона. А сын еще и приписку сделал: "Серьезно, мам, вешай на дом замок и приезжай. Ждем!"

— Ну? — повернулась Дарья Трофимовна к подружке. Та пожала плечами. И правда: все здоровы, живут гладко, едят сладко. Что еще-то? И вдруг озарило:

— Дом!

— А что дом? — не поняла Дарья Трофимовна.

— Как там сказано: "Вешай на дом замок и приезжай"?

— Ну?

— А вот и "ну"! Оттяпают они у тебя дом, помяни мое слово.

— Да зачем им мой дом? У них в Москве отдельная трехкомнатная квартира. На десятом этаже, правда, но там все высоко проживают…

— Эх ты, "зачем"! — возмутилась ее непонятливости Нюрка. — Известно зачем, за этим вот, — она потерла большим пальцем об указательный. — Ты Остаховну знаешь? Возвращенку-то нашу!.. Ну, которой корова в прошлом годе подохла?

— Ту, что у сгоревшей ветлы жила?

— Ну, — обрадовалась Нюрка, — так вот, ейные деточки тоже отписали, приезжай, мол, скучаем, жить без тебя не могем. А после, как заманили, говорят, продавай, мол, дом, и все, что при нем. Зачем, мол, тебе лишние заботы-хлопоты? С нами, дескать, жить завсегда станешь! Ну, Остаховна с дуру-то и ухнула. И дом, и скотину. А как материны денежки прожили, она им, само собой, непригодной стала. "А не скучно ли вам тут, маменька? Может, в доме-то этом веселее будет? Посередь таких же, как вы, престарелых, то есть?" И уж чуть было не уговорили! Спасибо, люди добрые надоумили, не дали захоронить себя заживо. А возвернулась в деревню — и жить негде. Так она техничкой устроилась за комнату.

— В том дому, что шабашники давеча суродовали?

— Ну! — обрадованно кивнула Нюрка. — А в комнате — шаром покати. Кошку из-под стола выманить нечем. Во как деточки родные обчистили! — Нюрка откинулась, чтобы получше видеть произведенное ее словами впечатление.

— Нет, — произнесла после паузы Трофимовна, — мои не такие.

— "Не таакия!" — передразнила Нюрка, смешно копируя ее полугородское "аканье". — Все не такие, пока у тебя денюжки есть. А как их проживут, сразу "такими" сделаются! — заверила и поднялась с лавочки. — Пойду картошку мотыжить, — потянулась сладко всем телом.

Ей-то хорошо, подумала Трофимовна, когда за Нюркой скрипнула калитка, ейные-то сыны при ней живут. А мой Родион и в лето не каждый раз соберется. Ксюшка, чего доброго, родную бабку узнавать перестанет. Да и зимой тут скукота зеленая, руки приложить не к чему.

Зато по весне! Как почнут из черноты зеленые иголочки выпрыгивать! Дружно, споро на солнышко проталкиваться. Выйдешь, глянешь — и снова жить хочется. А дух какой стоит!..

Нет, нельзя ей без дома.

Да и как продать, отрубить навсегда, если тут каждый пруток, каждая щепочка — родные?

Но, может, не за тем в Москву зовут?..

А зачем же еще? Нешто взаправду соскучились? Как бы не так! Что-й-то раньше не звали. Целых три листа извела невестка — неспроста ведь! И Родиона накрутила, и он туда же: "вешай замок и приезжай"!

Нетушки! Никуда она не поедет!

Решила, и на душе сразу полегчало. Вернулась в огород, стала свеклу раздергивать. Однако заметила, что щипнет разок-другой и остановится; сидит, бездельно на грядку глазеет. "Пойду лучше печку подмажу. Это дело дельнее, а то совсем развалится…"

Но и тут что-то не спорилось. Никак не могла глину размесить, все из рук валилось. Ишь, что удумали! Дом! Права Нюрка — денюжки им понадобились. Ну да, сын еще в прошлом годе говорил, что Мариночка, мол, машину покупать желает. Вот зачем ей свекровка потребовалась! В общем, "пляши, Трофимовна!".

Всю ночь проворочалась, все от своих отспаривалась. А едва развиднелось, встала, вырвала из тетрадки в клеточку двойной лист и стала писать им ответ. Мол, не могу ни в какую, урожай ноне будет — не справиться. А картошка, сказывают, в городе чуть не по полтиннику — как все кинуть? Да и помидоры дорогие. Так что нет и нет, и разговор на сей момент зряшный.

Но москвичи дождались следующего момента, когда урожай уже был собран и полетели белые мухи. Дарья Трофимовна и тут находила предлоги, отказывалась. Но они не отставали, слали письма и телеграммы, предлагали даже приехать за ней, и в конце концов материнское сердце не выдержало. И в один непогожий день разыскала она заржавевший амбарный замок, впрыснула ему внутрь швейного масла, потрясла, чтобы везде достало, и повесила на дверь. Покатила в Москву. "Дом все одно им не уступлю, — решила для себя. — Так и скажу: "Тут на погосте ваш батька лежит, туточки и меня положите." Так!"

Встретили ее всем семейством: и сын, и невестка, и даже внучка. Ксюша держала в руках три красные гвоздички, завернутые в целлофан. Родион заказал такси, которое ждало на привокзальной площади. А Маринка все приговаривала; "Ох, мама! Ну зачем вы так нагрузились?! У нас же все есть…"

Дома уже ждал праздничный обед: куриный суп, отбивные с жареной картошкой, ее любимые пирожки с капустой. Ну и всякая там всячина: бутербродики, розанчики-воланчики. Глянула Дарья Трофимовна на этот кулинарный парад, и сердце ее упало. "Ох и расстарались! Не к добру это, не к добру! Чтобы легче уломать было".

А Маринка все щебечет, все радуется:

— Вот, мамочка, благодаря вам у нас сегодня настоящий семейный праздник. В кои-то веки вместе за столом собрались. То у Родиона репетиция, то Ксюшка не может… В общем — за вас! — пригубила сухого вина из своего стакана и Дарью Тимофеевну заставила.