Почти три года. Ленинградский дневник - Инбер Вера Михайловна. Страница 39
На фоне плотных морских курток еще нежнее и ярче казались девичьи платья. Откуда они только взялись? Каким чудом сохранились? В каких тайниках, недоступных ни "бомбам, ни снарядам, свернутые в кокон, пролежали они два с лишним года для того, чтобы в эту новогоднюю ночь выпорхнуть на свет елочных электрических гирлянд? (Настоящие свечи были строжайше запрещены пожарной охраной города.)
Вокруг елки кружилось несколько маскарадных костюмов. Одна девушка была даже с веером, хотя, видит бог, температура зала не давала для этого никаких оснований.
Мальчик Юра был в костюме Пьерро, натянутом заботливой мамой на ватник. Первую блокадную зиму Юра, весь опухший, провел, не выходя из комнаты. Вторую зиму его можно было видеть уже в нашем дворе на лыжах. И вот теперь он носился между танцующими парами, как воплощенный маленький бесенок веселья и озорства.
Юра-то и сообщил нам, что, кроме радиолы («Что радиола? Подумаешь!..»), будет еще «самый настоящий, живой джаз».
И действительно, прибыли валторна, скрипка и саксофон.
Электрические плафоны в потолке были погашены, только елка сияла. А она была громадная, сами студенты привезли ее на грузовике из лесу, нарядная, со звездой под потолком, в золоте и серебре.
Грянул джаз, посыпались конфетти, закружились пары.
Обстрела не было.
4 января 1944 года
Радиолекция о гриппе была прервана сообщением об обстреле. Утром было несколько очень сильных ударов, но я слышала их смутно. Они только вплелись как-то в мой сон.
Какая усталость от всего этого! Какое предельное напряжение! Когда же конец ленинградской страде?
6 января 1944 года Радиокомитету все еще требуются «первый и второй трубачи и флейтист-пикколлист». Об этом объявляют утром и вечером. Но их нет: вымерли во время голода. Слова Т. Г.:
— В свой институт имени Герцена иду как по гребню окопа, — так пристреляна улица.
Профессор о студентах:
— Им дрова надо носить, а они качественным анализом занимаются.
9 января 1944 года
Вчера мы освободили Кировоград (бывший Елисаветград), тот самый, где некогда я с матерью и маленькой Жанной, по настоянию отца, спасалась от тех же немцев, от кораблей «Гебен» и «Бреслау», обстреливавших Одессу.
В Ленинграде все те же кровавые будни войны. Обстрелы, жертвы, прямые попадания в трамвай, как это было в среду с № 10, где одних убитых было семьдесят ; человек.
На нашем фронте все тихо. Но может начаться в любой час, хотя немцы яростно держат Полоцк и Витебск, узловые пункты ленинградской судьбы.
Сажусь за листовку для фронта по случаю годовщины прошлогоднего прорыва блокады.
14 января 1944 года
Как ни тягостен порой Ленинград с его монотонно-огненным бытом, все же необходимо пробыть здесь до весны. За это время судьба Ленинграда должна переломиться. Настали морозы. В воздухе веет событиями. У нас появились новые раненые: важный признак.
15 января 1944 года. Полдень
С раннего утра в воздухе сплошной гул еще невиданной силы. Это бьет наша морская артиллерия. Говорят, в районе Ораниенбаума.
Гул не утихает. Мне сказали, что мы «обрабатываем его передний край».
Что-то будет? Неужели и сейчас не удастся? Но все верят, что будет хорошо. У всех совсем особые лица.
Утром, как всегда в критические минуты, явился профессор Г. — «просто так», от переполняющих его чувств…
Надо сесть писать!
Ох, бьют! Ну, и бьют!.. И. Д. уже поговаривает, что мне необходимо будет побывать в Пушкине тотчас же после его освобождения. (Ох, бьют!)
19 января 1944 года
Уже официально объявлено, что «на Ленинградском фронте наши войска перешли в наступление южнее Ораниенбаума. Наступление продолжается».
То же самое и на Волховском фронте. Значит, по-настоящему «качалось»!.. Но сколько раненых во всех ленинградских госпиталях! А эти громадные черные автобусы Красного креста, нескончаемой вереницей идущие на вокзал за ранеными… Только бы не даром пролилась эта кровь!..
20 января 1944 года
Мы освободили вчера Красное село, Ропшу, Петергоф и Дудергоф.
Наконец-то прогремел из Москвы «ленинградский салют».
21 января 1944 года
Нами освобождены Урицк, Лигово, Стрельна и Новгород. В других местах «немецкие части окружены и уничтожаются». Теперь очередь за Пушкиным.
22 января 1944 года
Вчера утром, в воскресенье, позвонили мне сначала из Союза писателей, затем из Политуправления Ленфронта, чтобы я была готова: через час мы едем в освобожденные места.
Они начались тотчас же за Кировским заводом. Там все изрыто войной. Всюду колючая проволока, пучки проводов, надолбы, рвы, кирпичная осыпь разрушенных домов. От бомбовых воронок расходятся по снегу длинные языки копоти, по ним можно определить силу пламени. Это наши летчики «обрабатывали его передний край».
От старинной больницы Фореля остались только стены. На фоне зимнего неба — трагическая руина «Пишмаша», фабрики пишущих машин. Немцы превратили ее в сильный форт и били оттуда по городу.
На перекрестках всюду еще таблицы с немецкими надписями, стрелами и рисунками слонов: эмблемы счастья, что ли? Мостики, даже самые незначительные, все взорваны. Обе наши машины осторожно переправляются по только что наведенным временным мостам. У каждого предмостья на деревянных настилах рядами лежат уже обезвреженные круглые мины. Другие — удлиненные, маленькие, с хвостовым опереньем — навалены кучами, как дохлая рыба.
Справа и слева от дороги по снегу цепочками идут саперы, ведя на поводках собак. Про одного такого пса нам рассказали, что он за вчерашний день обнаружил сорок пять мин. Но шоссе еще не безопасно. «Пикап», идущий перед нами, наскакивает на мину, к счастью, задев ее только краем колеса. Но все же шофер слегка ранен, кровь течет у него по лицу. Он кричит нам:
— И куда вас несет? Видите, что делается.
Но нас благополучно «пронесло» дальше.
В Стрельне, под главной дворцовой аркой, уже дымила походная кухня, наши бойцы носили воду в трофейных ведрах, стучали топорами. Эхо было такое звонкое, точно радовалось, что оно опять повторяет мирные звуки.
Стрельнинский парк весь в ранах. Почти нет неповрежденных деревьев. Одно из них — всклокоченное, страшное, голые ветви дыбом — почти человеческим движением схватило себя сучьями за голову.
Двигаться надо с осторожностью, отдаляться от протоптанных тропинок нельзя: всюду мины.
Из Стрельны я увезла с собой большой кусок немецкой зеленой противоипритной бумаги.
Петергофский дворец разрушен так, что никакими человеческими силами уже не воскресить его. Карабкаясь по обломкам, мы вышли на то, что уцелело от большой террасы, и долго глядели оттуда на мертвую «аллею фонтанов», уходящую к морю.
В нижней части парка, на полукруглом возвышении, у самого парапета, в зимнем воздухе отчетливо виднелась немецкая пушка, обращенная дулом к Кронштадту, по ту сторону залива. К этой пушке нельзя еще подойти: там все сплошь заминировано. Я вспомнила, как мы стояли в Кроншлоте у причала и, глядя на далекий Петергоф, командир сказал: «Придет время…»
В Краснее Село попали уже почти вечером. На окраине, там, где висит табличка с надписью — «Кингисепп», при свете горящего дома мы увидели пленных немцев в маскировочных халатах, грязных, заросших. Их вели туда, куда указывала стрела и надписи: в Ленинград.
Это были первые немцы, увиденные мною за все время войны.
24 января 1944 года 12 часов ночи
Нами освобождены Пушкин и Павловск.
27 января 1944 года