Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен. Страница 13

Но британская пресса быстро подметила нотки разочарования в настроениях российских политических и дипломатических кругов. «Сын был бы более желанным, чем дочь, но дочь все же лучше, чем ничего», – прокомментировала газета «Пэлл мэлл» [112]. В период, когда Россия и Англия по-прежнему были в какой-то степени политическими соперниками, газета «Дейли кроникл» задавалась вопросом: возможно ли, что маленькая Ольга «когда-то в будущем станет той зацепкой, которая положит начало англо-русскому взаимопониманию?» Было посеяно зерно сближения между российской и британской королевскими семьями, а что может лучше закрепить взаимное доверие, как не будущий династический брак?

5 ноября 1895 года в Санкт-Петербурге был объявлен царский манифест по случаю рождения великой княжны Ольги: «Поскольку мы считаем это прибавление Императорского дома знаком благословения, который дарован нашему дому и Империи, мы уведомляем об этом радостном событии всех наших верноподданных. Вознесем же наши общие горячие молитвы к Всевышнему, чтобы вновь родившаяся княжна росла в счастье и благополучии» [113]. В честь празднования рождения дочери Николай объявил амнистию заключенным, отбывающим наказание по политическим и религиозным мотивам, – они получили помилование, было также объявлено о сокращении сроков наказания для уголовных преступников.

Но не все разделяли оптимистический взгляд на будущее Ольги. В самом начале нового, 1896 года во французской прессе появилось любопытное сообщение. Принц Дании Карл (который собирался вскоре жениться на Мод, принцессе Уэльской, дочери Берти, дяди Александры) захотел, по-видимому, показать «свое мастерство, составив гороскоп новорожденной царской дочери». В нем принц предсказал, что критическими периодами для здоровья Ольги будут «третий, четвертый, шестой, седьмой и восьмой годы» ее жизни. При этом, по мнению принца, нельзя было даже «гарантировать, что она доживет до последнего из названных периодов, но если все-таки доживет, то она, несомненно, достигнет и двадцати лет». Это позволит, как говорил в заключении принц, рассчитывать на «двенадцать лет спокойствия, за что можно уже благодарить судьбу», поскольку «совершенно определенно….что она не доживет до тридцати» [114].

С момента рождения ее новой правнучки королева Виктория считала своей обязанностью, как крестной матери, найти для ребенка хорошую английскую няню – и немедленно озаботилась поисками подходящей кандидатуры. Королеву привело в ужас, что теперь уже Александра, как в свое время и ее мать Алиса, намерена сама кормить ребенка грудью. Эта сенсационная по тем временам новость быстро просочилась в британскую прессу. Было неслыханно, чтобы государыня, особенно русская императрица, кормила детей грудью. «Все россияне были поражены» этой новостью. На всякий случай, несмотря на решение императрицы, была выбрана также и кормилица для Ольги. Отбор проводился из «большого числа крестьянских женщин… которых привезли из разных областей страны». «Каждая из них должна была иметь не менее двух, но не более четырех детей, и предпочтительнее, чтобы кормилица имела смуглый оттенок кожи» [115]. При первых попытках грудного вскармливания у Александры, однако, все пошло не так, как предполагалось: Ольга не захотела брать грудь, и, как вспоминал Николай, все «окончилось тем, что Аликс очень удачно стала кормить сына кормилицы, а последняя давала молоко Ольге! Пресмешно!». «Со своей стороны я считаю, что [кормить своего ребенка грудью] – это самое естественное, что может сделать мать, и я думаю, что это превосходный пример!» – писал он вскоре после этого королеве Виктории [116].

Александра, как и следовало ожидать, став матерью, расцвела: весь мир для нее, как и для Николая, теперь сосредоточился на их обожаемой новорожденной дочери. Царь в восторге записывал все подробности ее жизни в своем дневнике: первый раз, когда она проспала всю ночь, не просыпаясь, как он помогал кормить и купать ее, появление у нее молочных зубов, в какую одежду ее одевали, сделанные им первые фотографии дочери. Ни ему, ни Александре, конечно, и в голову не приходило, что малютка Ольга, по правде говоря, была не самым красивым младенцем. У нее была большая, вытянутая голова с пучком светлых волос надо лбом, что вырос вместо длинных темных прядей, с которыми девочка родилась. Такая голова была слишком велика для ее тела, так что некоторым членам императорской семьи ребенок казался почти уродливым. Но Ольга была славным, пухленьким и счастливым младенцем, и восхищенные родители просто не могли на нее налюбоваться.

Утром 14 ноября 1895 года, в годовщину свадьбы ее родителей и на сорок восьмой день рождения вдовствующей императрицы, состоялись крестины новорожденной дочери императорской четы. Она была наречена Ольгой (в соответствии с принятым в русской православной церкви правилом давать при крещении только одно имя). Это было особенно радостным событием для императорского двора, так как оно знаменовало собой конец официального траура по императору Александру III.

Девочку одели в крестильную рубашку самого Николая II, ее привезли к храму Вознесения, императорской церкви в Царском Селе, в золоченой парадной карете, запряженной шестеркой белых лошадей, с эскортом из казаков царского конвоя. Статс-дама княгиня Мария Голицына несла Ольгу к купели на подушке из золотой парчи.

По традиции русской православной церкви, родители, Николай и Александра, в самой церемонии участия не принимали. На ней присутствовали члены Синода православной церкви, знатные царские родственники, дипломаты и иностранные высокопоставленные лица, все в полном парадном облачении. Было назначено семь восприемников младенца, в том числе королева Виктория и вдовствующая императрица. В большинстве своем они не смогли присутствовать на крещении лично, поэтому всех представляла Мария Федоровна, в соответствии с требованиями церемониала одетая в русское платье и украшенный бриллиантами кокошник. Ее окружали русские великие князья и княгини практически в полном составе.

Во время службы ребенка «три раза, по православному обряду, погружали в купель, а затем сразу же положили в розовую шелковую стеганую крыжму, обсушили и раздели, а затем передали на руки акушерке, которая тоже выглядела очень торжественно в нарядном шелковом платье» [117]. После этого лицо, глаза, уши, руки и ноги Ольги были помазаны священным елеем, и Мария Федоровна трижды обошла с ней вокруг купели в сопровождении крестных отцов, поддерживавших ее, согласно традиции, с обеих сторон. По окончании церемонии Николай возложил на свою дочь орден Святой Екатерины.

Поскольку роды были достаточно тяжелыми, это неизбежно отразилось на состоянии здоровья Александры, которая очень ослабела, и врачи не разрешали ей вставать до 18 ноября. После этого она время от времени выезжала на прогулки в экипаже вместе с Ники. Тогда в Царском Селе гостили Эрни, брат Аликс, с женой Даки (так звали Викторию Мелиту в семье). Несмотря на то что они собирались пробыть в гостях всего неделю, Аликс проводила с ними не так много времени. Даки жаловалась в письмах к родным на скуку, на то, что Аликс была весьма отстраненной и без умолку говорила только о Ники, «все время безудержно хвалила его». Как результат, Даки пришла к выводу, что любому общению с родственниками ее невестка предпочитает уединение с мужем [118].

Аликс, конечно, ревностно относилась к тем считаным часам, которые она могла провести с Ники, ведь все остальное время она посвящала ребенку. Престарелая няня семьи, Орчи, всегда была под рукой, однако ей отводилась лишь символическая роль присмотра за детской. Уход за ребенком ей не доверили даже на те несколько дней, когда мадам Гюнст, которая в течение трех месяцев оставалась при ребенке как патронажная медсестра, была больна [119]. Присутствие акушерки Гюнст было поводом большого неудовольствия для старой няни. «Орчи спала в голубой комнате и почти не разговаривала со мной, настолько она была обижена, что ребенок не с ней», – сообщала Александра Федоровна Эрни [120].