Наваждение - Джексон Мелани. Страница 2

— И настанет ли вообще этот момент? — спросила она у Элистер, который в ответ на ее вопрос из вежливости приоткрыл один глаз. Кот зевнул, демонстрируя тонкие, но очень острые клыки, — пожимая плечами на свой манер.

«Je ne le crois pas» , — явственно читалось в его зеленых глазах, уставившихся на нее с каминной доски. Она тяжело вздохнула, соглашаясь с котом.

— Но что же мне в таком случае делать? Какой линии поведения придерживаться?

Элистер фыркнул в пахнущий франжипаном воздух. Ему нечего было предложить. Это было весьма прискорбно, но это была не его проблема. Он только что съел огромную миску вареных креветок, и теперь настало время погрузиться в состояние глубокой отстраненной задумчивости, которое отчасти напоминало дрему. Но в полудреме он раздумывал над важными кошачьими вопросами и слушал, как в воде плещется воображаемый обед. Будучи весьма проницательным существом — Элистер всегда подозревал, что в хозяйке очень много от кошки, — женщина поняла тонкий намек и великодушно оставила его в покое.

Она бесшумно, почти не касаясь тростниковых циновок на полу, прошла через комнату. Осторожно чиркнула спичкой и зажгла одну из многочисленных свечей на старомодном письменном столе. Другой на ее месте вряд ли смог бы разглядеть что-то при столь скудном освещении, но больше зажигать она не стала. В этом не было необходимости: она и так видела все, что было нужно. Да особенно и видеть было нечего. На столе не было ни компьютера, ни телефона.

Писать или не писать?

В девятнадцатом веке ей несколько раз приходилось сталкиваться с Байроном. Затем поэт исчез из Греции и не появлялся вплоть до двадцатого столетия. Было бы весьма заманчиво его разыскать и заручиться его поддержкой. Она знала, что интересовала его раньше. Но как обстоят дела сейчас?

Нет, она еще выждет. Непохоже, чтобы за ней кто-то следил, — у нее мастерски получилось подстроить свое исчезновение в Чертовом треугольнике . Но ее новое местонахождение вполне могли вычислить, и снова пришлось бы срываться с насиженного места. Не стоило рисковать и приводить сына Черного человека к Байрону и его новому убежищу. Возможно даже, что Сен-Жермен до сих пор не знает, что поэт остался жив. Бульварные листки пестрели заметками о том, что Байрон — или как он там сейчас себя называет — был похищен пришельцами на Рождество. Если Сен-Жермен считает его погибшим, то пусть будет так. Ей не хотелось своим появлением усложнять Байрону жизнь.

Снова вздохнув, женщина, которая некогда была известна как Нинон де Ланкло, свернула телеграмму вчетверо и поднесла к пламени свечи. Когда бумага превратилась в пепел и перекочевала со стола в мусорную корзину, женщина повернулась к коту и, вслушиваясь в его легкое сопение, довольно улыбнулась. Ей нравилось наблюдать, как он дремлет. Легкий, безмятежный сон без кошмаров и призраков прошлого остался в прежней жизни, и ей этого очень не хватало. Впрочем, теперь у нее появился ряд преимуществ.

Она тихонько кашлянула. Не больно. Пока. Но с этим придется что-то делать, причем очень скоро. Все говорило о том, что близится время обновления.

— Tres bien , — мягко произнесла она, обвеваемая ветерком, наполненным цветочными ароматами. Она нагнулась и задула свечу. При этом ворот ее шелковой блузы опал, и любой прохожий мог увидеть маленькие золотистые шрамы у нее над сердцем. Но в этой части острова прохожих не было. Именно поэтому ей здесь так нравилось.

В вечер ее восемнадцатилетия слуга объявил о визите незнакомца. Нинон, томящаяся от одиночества, прикованная болезнью к постели, согласилась его принять, хотя неизвестный гость даже не представился. Он выглядел довольно странно: старик неопределенного возраста с темными как ночь глазами под стать длинному черному плащу с капюшоном. Она почему-то была уверена, что где-то уже видела его. Возможно, во сне.

— Вы удивлены, быть может, даже напуганы моим визитом, — сказал он. — Но вам нечего бояться. Я здесь для того, чтобы предложить вам одно из трех благ: высочайшее положение в обществе, несметное богатство либо вечную красоту. Но вы должны выбрать не раздумывая. Когда я досчитаю до семи, эта возможность будет утрачена навсегда.

Он поднял руку, чтобы откинуть капюшон, и она увидела, что кожа его покрыта паутинкой золотистых шрамов.

— В таком случае я выбираю вечную красоту, — ответила она, не задумываясь. — Но какова плата за этот поистине бесценный дар?

Мужчина, что стоял перед ней, был так же похож на великого чародея, как и то жалкое создание, которое она встретила днем в пещерах Жантийи. Она надеялась раздобыть у него лекарство для своих истерзанных легких.

— Вы должны поставить свою подпись в моем блокноте и не говорить ни одной живой душе о нашем соглашении.

У него в руке появилась толстая пачка листов пергамента.

— Я должна расписаться кровью?

При этом ее снова одолел приступ кашля.

Темный человек оскалился в ухмылке.

— В этом нет необходимости. На данном этапе нашего соглашения сгодятся и чернила.

Когда Нинон сделала то, что он велел, незнакомец сказал:

— Это величайшая сила, которой может обладать человек. За шесть тысяч лет скитаний по земле я наделил ею лишь четверых смертных: Семирамиду, Елену Прекрасную, Клеопатру и Диану де Пуатье. Вы станете пятой и последней, кто получит этот дар. А теперь нам нужно выйти под покров ночи, чтобы я мог завершить начатое. Найдите меня по истечении пятидесяти лет в ночь, когда разразится сильная буря. И, увидев меня вновь, трепещите, ибо у вас будет всего три дня, чтобы отдать мне плату, которую я назначу.

Он снова набросил капюшон на голову.

— И запомните, что имя мое Ноктамбул.

Встреча Дьявола с Нинон де Ланкло

в трактовке Сен-Эвремона

[Сен-Жермен] наверняка поддерживает связь с духами и потусторонними силами, которые появляются по первому его зову.

Ландграф фон Гессен-Баркфельд

Глава 2

Мехико, 2006

Женщина, которая некогда была Нинон, а сейчас носила имя Серафины Сандовал, ехала в глубь пустыни, изо всех сил стараясь затеряться, прежде чем обрести себя вновь. Ее состояние сейчас напоминало пейзаж вокруг — раскаленный, безжизненный, однообразный. Кроме нее, единственным живым существом в этом пекле был кот. Раньше он звался Элистер, но прежний Элистер остался в прошлом, хотя сам об этом и не подозревал.

В пустыне царила поздняя весна, жизнь текла своим чередом. Ястребы слетались к термальным источникам, резвились луговые собачки, цвели агавы. Все вокруг снова начинало жить. Даже женщина, поскольку у нее был гораздо более мощный стимул, — в отличие от всех этих существ она знала, что умирает. Снова. И кто-то всячески старался приблизить ее конец.

— Бедный котик, — произнесла она по-французски и погладила его, выйдя наконец из глубокого, бездумного транса. Услышав себя, она нахмурилась. Нельзя забывать, что теперь она должна говорить только по-испански. И думать на испанском. Даже когда не чувствует за собой слежку.

— Pobrecito . Но ведь у тебя осталось еще восемь жизней.

Кот пристально глядел на нее с пассажирского сиденья. Его опаленная шерсть, черная, как и волосы хозяйки, под цвет ее обсидиановых глаз, понемногу отрастала. И все же он был еще далек от прежнего прекрасного, исполненного достоинства образа. К тому же химический привкус краски на языке приводил его в бешенство всякий раз, когда он начинал вылизываться. Нинон собственный цвет волос мало заботил, но Дьявол — или, по крайней мере, его сын — следовал за ними по пятам, и им ничего не оставалось, кроме как скрывать то, кем они были на самом деле.

Новая внешность и новая личина должны были на время сбить его с толку, но особо рассчитывать на это не приходилось. После долгих лет, проведенных отчасти на острове, отчасти в Новом Орлеане, уйдя глубоко на дно, в одно прекрасное утро она обнаружила, что лежит в сырой земле, в яме размером с могилу, а мир вокруг горит ярким пламенем. Взрыв. Не будь она тем, чем была, и не будь в пруду воды, ей бы пришел конец. И коту тоже.