Наваждение - Джексон Мелани. Страница 28

«О quam misericors est Deus» . Ее внутренний голос часто иронизировал, но всегда говорил правду. Господь действительно творил чудеса. Ее тело было доказательством того, что чудеса существовали. Все болело и было тяжело дышать, но нельзя терять веру, что все будет хорошо. Господь обязательно ниспошлет ей силы на борьбу со злом.

Она тихонько улыбнулась при мысли об этом. Мигель с его отцом не знали о безграничном стремлении этого хрупкого тела залечивать собственные раны — bon Dieu, спасибо тебе за это. Божество явно воспринимало ее как разменную фишку в покере, чтобы поднять ставки в грязной игре со своим сыном. А что касается Мигеля… то его побуждения понять было не так-то просто. Он определенно хотел ее, но речь шла не о сексе. По крайней мере, не совсем о нем. Он мог сбежать, уклониться от противостояния. Возможно, все дело было в чувстве вины и в нежелании выставить себя трусом, но она подозревала, что помимо этого у него могли быть еще более сильные мотивы — что-то, чего он хотел так отчаянно, что наконец решился уступить своей вампирской природе. Со временем она выяснит, что им движет.

Она провела руками по его спине, отмечая шрамы вдоль позвоночника — неприметные для глаза, но пробуждающиеся от ее прикосновений вместе с остальными пещеристыми тканями его тела. Шрамы были круглыми, слишком большими для иглы нормального диаметра. Они не были похожи на послеоперационные швы, скорее на пулевые отверстия.

Или колотые раны. И она внезапно поняла, кто мог их оставить. «Наверное, божеству пришлась по вкусу цереброспинальная жидкость», — предположила она, и ее передернуло от отвращения.

Мигель вздрогнул от ее прикосновения. У обоих удовольствие слишком тесно граничило с болью.

Он снова потянулся было к ее медальону, но она ударила его по руке.

— Не трогай, — сказала она. Но вышло как «е-оай». Она попыталась послать ему мысленное сообщение, но подумала, что это сложно будет объяснить. Она должна была дать ему понять, что если огни Эльма ударят по ней, то нужно будет направить язык пламени туда, где от него будет больше всего пользы.

— Тогда приступим, — прошептал Мигель. Волосы у него на теле шевелились от растущего статического напряжения. Его глаза были дикими и прекрасными, и ее душа отчаянно желала, чтобы он хоть на мгновение стал частью ее.

На миг оба задержали дыхание и застыли. Эта короткая передышка, для него связанная с боязнью неизвестности, а для нее — со страхом возможной смерти, сделала секундное промедление таким же сладким, как последний глоток воздуха для человека, приговоренного быть сброшенным за борт.

Последний взгляд на Мигеля — и вот она отдалась собственному желанию, позволила ему ослепить себя и его посредством находящегося между ними божества. Умом она понимала, что влечение подобной силы было разновидностью рабства, пусть и временного, но на этот раз он не заманивал ее в свои силки. Она сама пришла сюда и, целиком подтверждая слова, сказанные божеству, принимала на себя всю ответственность поступка. Должно быть, глупо было позволять себе так трепетно его касаться, так близко принимать его внутреннее «я». Она получала удовольствие сначала от его боли, а потом от довольного урчания, которые не были заранее расписаны как по нотам, а были прекрасны, чисты и, что уж совсем редко случается, искренни. Она просто жадно ловила каждое его прикосновение. И сама не хотела отрываться от него, его темных волос, разметавшихся по сильным плечам, его мощной, покрытой шрамами спины, его длинных мускулистых ног и его восхитительного мужского достоинства, которое так чутко реагировало на ее прикосновения. Но больше всего ей нужно было не оставаться одной. По крайней мере, не сейчас. И не навсегда. Душу холодил страх от сделанного шага, и ей нужно было срочно согреться в пожаре страсти, какой бы быстротечной она ни была.

Секс был грубым, но ей понравилось. Она получала какое-то извращенное удовольствие от того, что поддалась парализующему действию наркотика, и теперь, отбросив все ограничения, позволяла Мигелю делать с собой все, что заблагорассудится. Но вот настало время ему выпить ее кровь. Он дождался, пока она унесется в экстазе, но даже на пике блаженства она почувствовала, как жало вонзается в ее плоть, проходя сквозь мышцы и вены. Его слюна была такой же едкой, как кислота. Агония была сигналом ее телу начать восстановление, а ее сознанию — очиститься. Мозг начал активно выделять эндорфин, помогая ей справиться с болью или даже насладиться ею, так как она означала, что цель близка.

По мере того как Мигель пил, глаза его менялись. Чернота зрачков стала растекаться по радужке глаза, а потом заполнила все глазное яблоко, сделав его похожим на кусок обсидиана.

Он дернулся во второй раз — от удовольствия или от чего-то еще. Она заставила себя его обнять. Успокаивая и в то же время напоминая о том, что она здесь — живая и страдающая. И что он не должен терять самоконтроль и успеть вовремя остановить тварь, пока та не выпила ее целиком.

Битва между Мигелем и зверем едва не закончилась провалом. Если бы она не успела к тому времени перевоплотиться, то умерла бы от потери крови в самый разгар их схватки. Однако Мигелю удалось таки побороть хищника. Он резко вышел из нее и откатился в сторону. Нинон чувствовала, как из горла тонкой струйкой сочится кровь, а в воздухе запахло медью. Но это было все, что она чувствовала и ощущала на вкус. Он не предложил ей свою кровь взамен. Не дал ей силу.

— Ты не закончил, — сказала она. Слова были едва различимы за ревущим ветром, к тому же язык до сих пор ее не слушался. Как она и надеялась, электрические помехи, принесенные грозой, помогли скрыть ее мысли от Сен-Жермена и Дымящегося Зеркала.

— Он не хотел, чтобы я заканчивал, к тому же я хотел как можно скорее тебя отпустить. Ты себе даже не представляешь, какая это боль — вечный, ненасытный голод.

Он открыл глаза. Они уже были практически человеческими. Только зрачки все еще оставались расширенными, но, наверное, это действие дурмана.

— Но я не хочу, чтобы меня отпускали. Мне нужно обратиться, только так я смогу выжить. Но кровью мы должны будем обменяться чуть позже. У меня есть еще кое-какое дело, не терпящее отлагательства.

— Кровь тут не при чем, — сказал он, хмурясь. — Я же сказал: забудь все эти страшилки о Дракуле. Ты не должна пить мою кровь. Это делается не так.

— Что тогда?.. — И тут она поняла, откуда взялись шрамы на его позвоночнике. — Ты должен что-то в меня ввести?

— Да, тебе в позвоночник. Я сломаю тебе кости и впрысну внутрь яд, который будет разъедать тебя изнутри, как кислота, как гниение. Ты не можешь этого хотеть.

Она смотрела на Мигеля, тронутая его заботой, и не важно, было то эмоциональное рабство или нет, но она тоже беспокоилась о нем. Мысль об этом вызвала у нее легкое волнение.

«Дымящееся Зеркало, посмей только ему еще что-то сделать. Теперь он мой, и я беру его под свою защиту».

— И все же я хочу этого, Мигель… Однако пора искать убежище от грозы, пока ты еще не успел поджариться, — сказала она, с радостью отмечая, что снова может говорить внятно. Честь и хвала ее ускоренному обмену веществ! Злость и страх выходили из нее постепенно, позволяя легким увеличиться до необходимых размеров, чтобы она смогла глубоко вдохнуть и приготовить мышцы к движению. Она была рада возвращающемуся спокойствию.

«И все равно ты по-прежнему сильно взвинчена. В тебе никогда раньше не было столько злости».

Молния никак не отразилась на ее внутреннем голосе. А с чего она взяла, что должна была отразиться?

«Все потому что я — это ты, cherie. До тех пор, пока ты способна мыслить, я с тобой».

«Я обеспокоена, точнее, я в бешенстве. Дымящееся Зеркало пытался убить меня этим чертовым наркотиком, к тому же он не позволил Мигелю провести обряд до конца и дать мне свою силу. Это нечестно и нарушает условия нашей сделки. Да, я осталась жива, это правда, но я считаю, что важен злой умысел как таковой, а не то, был ли он приведен в исполнение. И я не верю, что он убьет Сен-Жермена, когда представится такая возможность. Он только попытается и высосет из него силу. Или сделает его своим protege. Ему видится, что из Сен-Жермена выйдет замечательный сын. А в итоге Сен-Жермен убьет его без тени сомнения».