Народный фронт. Феерия с результатом любви - Слаповский Алексей Иванович. Страница 9

Итак, если кто не запомнил, прилагаю

СПИСОК БОЙЦОВ НАРОДНОГО ФРОНТА – ПАЦИЕНТОВ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ КЛИНИКИ № 1

1. Саломодин, бывший грузчик (в тайном варианте – Сало).

2. Антон Липов, человек мерцающий (он же Профиль).

3. Лев Борисович Диммер, финансист, симулирующий сумасшествие (Финансист).

4. Даниил Петрович Копырин, человек советский (Совок).

5. Дядя Мамин, сорокалетний подросток (он же Саша Дорофеев, тайно – Дядя, это совпадает с его кличкой, но для конспирации даже хорошо: все будут думать, что его называют кличкой, и никто не догадается, что это тайное имя бойца Фронта).

6. Ганауров, изнывающий от неутоленных страстей (тайно – Казанова).

7. Стюшин, боящийся Черного Дня (Белый День – для контраста и опять же конспирации).

8. Паутинин Эрнест Теодорович, путаник (Паучок).

9. Дима Млеков, падающий в обморок при виде формы (Пацифист).

10. Фейгин Денис, бывший психиатр, уверовавший во всех богов (Политеист).

11. Мыльников, бывший учитель (Перельман – отчасти для утешения).

12. Иван Антропов, он же Жан Антре (тайно – Ретире).

ОППОЗИЦИЯ

Башлак Петр, ни во что не верящий (тайно – Фома).

Ну и я, Ваш покорный слуга из тех, о которых говорят: имя их неизвестно, подвиг их бессмертен.

На следующий день, уже днем, я провел открытое собрание открытого отделения Народного Фронта, уложившись в несколько минут между обедом и тихим часом, которые у нас являются в определенном смысле понятиями условными. Обед, как правило, дают, но не все его едят. И тихими в тихий час не все бывают, особенно в пору полнолуния.

Это собрание прошло еще успешней первого: я высказался, просил задавать вопросы, но все были настолько единодушны, что ни у кого не возникло никаких недоумений и сомнений. Правда, не выступила и оппозиция в лице Башлака, и это было неправильно.

– Брат мой, у Вас разве нет возражений? – спросил я его.

– Пошел на! – ответил он.

Это вполне можно было засчитать за краткое, но вполне оппозиционное выступление.

Таким образом, не только был создан Народный Фронт, но и началась полноценная политическая жизнь.

Только после этого я решил доложить исполняющему обязанности Главврача Попченко о достигнутом достижении. Двадцать Четвертого числа, когда он производил утренний обход, я поманил его пальцем с загадочным, но приветливым видом, в котором была доля гордости от осознания выполненного долга. Он слегка нагнулся, я прошептал:

– Брат мой, Виталий Иванович Попченко, исполняющий обязанности Главврача, хотя это Вам не к лицу, примите к сведению, что Народный Фронт создан в количестве двенадцати человек с одним резервным бойцом!

Вместо того чтобы пожать мне руку и просиять, Попченко поморщился:

– Какой еще Фронт?

О, я сразу разгадал его хитрость! Он хотел сделать вид, что ничего не помнит!

Я напомнил ему про разнарядку и про двадцать восемь человек, из которых недоставало одиннадцати.

– Ах, это, – сказал он с деланным равнодушием. – Не суетись, глухонемой, мы уже подали список!

Я был потрясен.

– Какой список? Кого Вы туда внесли?

– Вас всех и внес. Еще два дня назад. Как себя чувствуете-то? Вселенную будем изменять или нет?

– Есть дела поважнее! Как Вы могли подать ложный список? Вы вводите в заблуждение тех, у кого возник великий план! Вы и Вам подобные дискредитируют идею Великого преобразования! Или Вы испугались за собственную шкуру?

Его всего перекосило, и я понял, что попал в больную точку. Да! Я раскусил его! Он именно хотел дискредитировать эту идею, потому что она грозила ему уничтожением!

А еще меня глодала горечь оттого, что все мои труды пропали даром.

Я хотел высказать ее Попченко, но не успел.

Он кивнул кому-то, из-за его спин выдвинулись Ольга Олеговна и Ленечка. Ленечка обхватил меня руками так, что я чувствовал, будто скован цепями с головы до ног, а Ольга Олеговна приблизила к моему телу шприц с иглой. Глядя мне в глаза, она впервые исполнила то, что всегда обещала: взяла меня за горло двумя пальцами. Я почувствовал, что пальцы холодны как лед и сильны как железо. Он сдавила мне горло, я начал задыхаться, Ольга Олеговна свободной рукой вонзила в меня иглу, и я вдруг увидел в ее глазах любовь.

Я не поверил сам себе. Откуда Любовь у этой Женщины? Почему ко мне?

Или это особенная любовь Палача к Жертве?

Но нет, я видел, как она любуется мной по-женски, как-то очень интимно и даже, не побоюсь этого слова, сладострастно. Мне даже показалось, что хрустальная капелька влаги капнула мне на лицо – не слеза, нет, это была вожделеющая слюнка, это была ее оскомина желания, которое я и сам чувствовал когда-то по отношению к некоторым Женщинам. И, впадая в забытье, я шепнул:

– Я тоже!

Но, боюсь, она не поняла.

Двадцать Четвертое число, утро, в окнах свет.

Я проснулся с ясным сердцем, чистым разумом, страшной радостью и огромной печалью. Ничего удивительного, печаль и радость полнее уживаются, если по разному поводу. Радость была от любви к Ольге Олеговне – поэтому и страшная: я предвидел безнадежность наших отношений. А печаль из-за того, что нас обманули.

Не откладывая, я организовал во время завтрака два собрания, открытое и закрытое. На этот раз я решил не скрываться, говорить в полный голос.

– Братья! – сказал я. – Соратники, бойцы невидимого Народного Фронта! Довожу до Вашего сведения, что нас подло предали! Нас вписали в списки, не спрашивая нашего разрешения. Предлагаю выразить свое возмущение, но тайно, в соответствии с правилами конспирации!

На лицах большинства я увидел уныние, скорбь, хмурость. Но вслух никто ничего не сказал, всем хватило мужества не выдать своих подлинных чувств.

И даже Башлак промолчал – он в данный момент тоже находился на нелегальном положении.

Врачи Челышев и Синякевич, обедавшие за отдельным столом и употреблявшие отдельную еду, тоже сделали вид, что ничего не слышали. Видимо, Попченко дал указание персоналу в ответ на наши скрытные действия тоже действовать скрытно.

Получив такую поддержку, я тут же объявил о начале открытого собрания открытого Народного Фронта. Я сказал:

– Братья! Соратники, бойцы невидимого Народного Фронта! Довожу до Вашего сведения, что нас подло предали! Нас вписали в списки, не спрашивая нашего разрешения. Предлагаю выразить свое возмущение!

– Каши мало! – тут же отозвался Саломодин, и я понял, что он выразил мнение большинства – но не насчет каши, конечно, а насчет политической подоплеки.

Репрессии последовали немедленно. Возник Ленечка, неизвестно откуда взявшийся, и спросил:

– Кому там мало?!

– Мне! – ответил упрямый Саломодин.

Подобные дискуссии между ним и Ленечкой бывают часто, я об этом упоминал, но впервые Саломодин говорил по велению не желудка, а Души, наполненной новой идеей.

Ленечка стукнул его пару раз, но иного ответа не добился.

Я видел, что все на стороне Саломодина – то есть Идеи.

Ободренный этой поддержкой, я стал размышлять, что нужно предпринять, чтобы коварство Попченко обнаружилось. Решил для начала посоветоваться с Диммером – все-таки самый здравый человек у нас тут, исключая меня.

Проходя мимо него, я сказал сквозь зубы, чтобы не слышали другие (я существовал в это время в формате тайного Фронта):

– Брат мой, Лев Борисович, Попченко всех перехитрил. Он подал список! Сам!

Диммер хладнокровно, как и подобает при подпольных беседах, ответил:

– И правильно. Вас, что ли, дураков, спрашивать?

Тогда я перешел в открытый режим:

– Он хочет дискредитировать идею!

Но Диммер не понял моей открытости, продолжил в конспиративном духе:

– А кого это колышет? Дело не в идее, а в организации.

И тут, каюсь, я применил не вполне приличный в моральном отношении прием, на своем опыте еще раз убедившись, что политика требует во имя благих целей иногда неблаговидных поступков. Я помнил, что Диммер попал в эту больницу специально, чтобы получить официальное подтверждение сумасшествия, невменяемости и тем самым обезопасить себя от судов и тюрьмы. Самое для него страшное – если его признают здоровым. Ясно, что у них с Попченко сговор. Но если убедить его, что Попченко ведет двойную игру, он встревожится и станет моим сторонником.