Матросская тишина (сборник) - Лазутин Иван Георгиевич. Страница 45

— Такого сразу, все вместе не бывает. Ты что-то напутала, мой полководец.

— Нет, бывает… — грустно сказала Калерия. И она начала рассказывать, как ей позвонили из больницы от матери Валерия (а о Валерии и о его «отце-летчике», похороненном на смоленском кладбище, она уже рассказывала мужу) и как ее просили навестить больную, сын которой прийти не может, так как он находится в «учреждении, родственном с ее работой». Рассказала о своей поездке в управление внутренних дел района, где она узнала о причине ареста Валерия, и о посещении матери Валерия в больнице. Не забыла рассказать и о поездке в школу, чтобы попросить директора и парторга ходатайствовать перед прокурором об изменении меры пресечения Валерию, пока будет идти предварительное следствие. — Буду просить их взять Валерия на поручительство. Наконец, сама подключусь к личному поручительству…

Муж слушал Калерию внимательно, успел выкурить сигарету и прижег другую, а когда она закончила свой рассказ, то спросил:

— Все?

— Кажется, все. А что, по-твоему, мало?

— Нет, очень много. В таких случаях говорят: «День прошел насыщенно…»

— А другие говорят: «День прошел нервно и тяжело», — поправила мужа Калерия, недовольная тем, что он не посочувствовал ей.

— Все ты делала правильно, кроме одного, — сказал Сергей Николаевич и, разрезав большое яблоко пополам, половину протянул жене.

— Что я сделала неправильно? — обеспокоенно спросила Калерия. Опыту мужа она доверяла, и пока еще не было случая, чтобы он, когда разговор заходил о работе, ошибался.

— Ты рано поспешила брать на поруки Валерия. Тем более хочешь взвалить эту ношу не только на свои плечи, но и на плечи директора и парторга школы.

— Почему рано?.. Я знаю Валерия!..

— Ты не знаешь Валерия. Подростков в таком возрасте не знают даже родители. Любящие и сердобольные родители. Поверь моему опыту. Вначале нужно узнать, в чем он замешан, а потом бить в колокола. И еще учти одно далеко не последнее обстоятельство.

— Какое?

— В изоляции он, пока мать в больнице, хоть морально угнетен, но в безопасности. Его кормят, его поведение под контролем…

— Ты циник, Сережа!.. — вспыхнула Калерия. — Кормят… В безопасности… Не просто угнетен, а морально убит! Ты понимаешь — убит…

— Тогда пойми меня правильно. — Сергей Николаевич с минуту помолчал и, словно припоминая что-то далекое и не совсем приятное, продолжал: — Хоть и тошно ему сейчас и на душе у него мрачно и темно, но на него не будет никаких давлений со стороны, никаких угроз, никаких вредных для него влияний и опасных последствий. Не забывай — квартирная кража со взломом, групповая. Это всегда сложнее. Так что советую — не колготись, не дергайся. Дождись, когда следствие пройдет по своему первому кругу, когда будут проведены допросы и очные ставки. Иначе можно помешать расследованию и навредить Валерию. Я однажды по молодости да по неопытности сделал такую ошибку, которая стоила жизни хорошему парню.

Брови Калерии взметнулись крутыми дугами.

— А если подробней? — попросила она.

— Их было четверо, как и в твоем случае. Совершили ограбление с нанесением тяжких телесных повреждений. Разбой. Один из них, как выяснилось позже, только присутствовал при сем. Жертвы даже не коснулся пальцем. Троих я заключил под стражу, а юнца пожалел. И сделал ошибку. Свобода для него стала роковой.

— Почему?

— У одного из троих преступников был младший брат. Хулиган. Подстроив ситуацию, он на ходу поезда столкнул парня с тормозной площадки товарного вагона.

Смерть была мгновенной. Потом на допросах все трое арестованных всю вину стали валить на того, кто уже был похоронен. Я долго потом жалел об этом. Но было уже поздно. Жалость — это не орудие следователя. Его орудие — истина. И следователь рано или поздно — а лучше рано — должен прийти к истине. — Видя, что Калерия слушает его серьезно и внимательно, Сергей Николаевич выбрал момент и, подняв перед собой ладонь, щелчком пальца выстрелил зернышком яблока в Калерию. Попал прямо в щеку жене. — Сразил?

— Сразил!..

— Убедил?

— Как всегда, — грустно сказала Калерия. — Не буду торопиться. Буду помнить афоризм древних.

— Что за афоризм?

— Фэстина лента! Учил латынь?

— Переведи неучу. У меня по латыни была тройка.

— Торопись медленно!.. — Калерия произнесла перевод торжественно, с придыханием, подняв при этом над головой руку. — А на русском языке это звучит гораздо проще, но зато образней.

— Как?

— Тише едешь — дальше будешь.

Сергей Николаевич подошел к жене и обнял ее за плечи.

— Умница ты у меня. Даже в латыни разбираешься. Я хитрый. Знал, на ком жениться.

Пародируя капризного ребенка, Калерия потрепала мужа за щеку.

— Ты совсем не хитрый. О таких, как ты, в Сибири говорят: «Вумный, как вутка, только вотруби не ест». — И залилась звонким смехом. — Здорово я тебя? А ты уж и губы надул.

— Я не хитрый и не вумный. Я просто старый. На целых восемь лет старше тебя. А на Кавказе о таких, как я, мудрецы говорят: «Если в гору арбу не тянет молодой бык, то в нее впрягают старого быка».

Глава восемнадцатая

Валерию снилось море. Он стоял на палубе быстроходного катера, который с огромной скоростью, оставляя за собой седой бурун, несся навстречу солнцу, а за бортом, играя вперегонки с катером и словно о чем-то переговариваясь между собой, когда они выныривали и мягко скользили несколько метров по поверхности воды, неслись дельфины. Четыре, пять, шесть… Дельфины слева, дельфины справа… Валерий сбился со счету. Чем-то они напоминали ему эскорт мотоциклистов, сопровождающих машину высокого государственного лица, прибывшего с официальным визитом в столицу: такой же строгий интервал между собой и такая же неотступность от катера.

Удивляясь, почему ни мать, ни пассажиры прогулочного катера не любуются дельфинами, сопровождающими катер, Валерий размахивал руками, настойчиво тянул мать к борту, но она удивленно смотрела на сына и никак не могла понять, что он от нее хочет и почему у него такая восторженность. Слегка нарушая строй, дельфины начали выскальзывать из воды и, взвиваясь в воздух, принялись делать такие пируэты, что у Валерия захватило дух. Потом вдруг несколько дельфинов вынырнули из воды и, как птицы, полетели в воздухе. Они были так близко к борту катера, что Валерию казалось: протяни он за борт руку, и можно коснуться плавников этих еще не до конца изученных наукой морских животных, в поведении которых есть что-то тайное, разумное, загадочное.

«Ну, что же ты не смотришь, мама?! — закричал что есть силы Валерий и принялся резко дергать ее за руку. — Ты посмотри!.. Больше ты этого никогда не увидишь!.. Ну, мама!..»

Но и на этот призыв и просьбу сына мать равнодушно зевнула и отстранила руку Валерия.

Вдруг один из дельфинов, летящих по воздуху, взвился над палубой катера и своим полупрозрачным серым плавником коснулся щеки девочки в пионерском галстуке и белой широкополой панаме. Ее лицо Валерию показалось очень знакомым. Он пытался вспомнить, где же он ее видел, но вспомнить никак не мог. Девочка не испугалась прикосновения к ее щеке плавника дельфина. Наоборот, она улыбнулась и что-то сказала дельфину, а что — Валерий не расслышал. Но по лицу девочки он понял: они о чем-то договорились. И тут случилось такое неожиданное, что взволновало всех пассажиров: девочка обеими руками ухватилась за широкий хвост дельфина и плавно отделилась от палубы. Все, кто был на палубе, так и ахнули. От испуга и удивления сердце в груди Валерия забилось сильными учащенными толчками. И вдруг мать, которая, как и все, кто находился на палубе, видела, как девочка-пионерка улетела с дельфином и теперь, убыстряя полет, была от катера все дальше и дальше — их скорость была больше скорости катера, — она вдруг повернулась к Валерию и с упреком сказала:

«Ну вот, твоя Эльвирочка теперь от тебя улетела навсегда».

«Как?!.. Разве это была Эльвира?!» — вскрикнул Валерий и только теперь вспомнил, что девочка в пионерском галстуке — это была Эльвира. Точно в такой же белой кофточке и широкополой белой панаме она ходила в пионерском лагере в Анапе. Они с ней были в одном отряде. И когда у него отлетали от рубашки пуговицы, она всегда их пришивала и при этом по-взрослому ворчала на него, отчитывая за то, что на нем «все горит».