Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович. Страница 110

Подъехал белый лимузин, вышли жених с невестой. Жених был пузат, толстощек, лет за сорок. Невесте, наверное, восемнадцать, но умелые сарынские визажисты состарили ее, как могли (не нарочно, а стараясь, чтобы красивше). Подъехали и другие машины, высыпали и засуетились, загомонили родственники и близкие. Жених был на полголовы ниже невесты – возможно, из-за ее каблуков. Да еще высокая прическа с маленькой короной из желтой фольги добавляла роста. Все топтались, переминались, поправляли одежду, ждали, когда позовут. Наконец из дверей вышла служительница в парчовом платье с кистями, кто им только придумывает эти фасоны в стиле портьер позапрошлого века, и махнула рукой. Жених поднатужился, подцепил невесту под спину и под коленки, поднял на руки и гордо оглядывался: взял вес!

– Нельзя! – закричала какая-то пожилая женщина. – Надо на руках выносить, а не вносить!

Жених на секунду замешкался, но представил, наверное, что опускать груз не менее тяжело, чем поднимать, ответил:

– А я и так, и так.

Он, пыхтя, стал подниматься по ступеням, Даша бегала вокруг, снимала десятки дублей, надеясь, что хоть один будет приличным. Невеста вдруг, расчувствовавшись, крепко обняла жениха за шею и поцеловала. Тот пошатнулся, все ахнули.

– Спокойно! – закричала Даша.

И жених словно послушался ее крика, выровнялся и благополучно внес невесту в двери.

Потом – зал регистрации, обмен кольцами, росписи, поздравление тетеньки с лентой через плечо (и тоже в парчовом платье с рюшами), торжественный выход, жених опять берет вес, осторожно сходит по ступенькам, групповые фотографии, цветы, шампанское.

Поездка к ресторану «Мираж». Ресторан считается шикарным и вмещает полторы сотни гостей. Столько примерно и было. Судя по машинам, подъехавшим к ресторану, народ разномастный, и респектабельные люди, и попроще.

Огромный стол буквой «п» гости заняли, разделившись инстинктивно на два клана – свои к своим. А во главе жених с невестой, их друзья и родители. Кланы заметно отличались: с одной стороны моложавые, ухоженные женщины в дорогих нарядах и с настоящими украшениями, мужчины в бутиковых рубашках и если не с «ролексами» на запястьях, то и не с часами «Полет», с другой – женщины с ранними излишками жира, в платьях невообразимых фасонов, с турецким золотишком на пальцах и в ушах, а на мощных шеях бусы с камнями величиной от фасолины до куриного яйца, причем яйца не диетического.

Напившись и наевшись, стали петь под караоке, потом плясать и танцевать.

– Ну, все, что можно, я сняла, – сказала Даша жениху и невесте. – Дальше будет сплошное безобразие, сами понимаете. Нужен последний красивый кадр: вы идете к двери, оглядываетесь. Я снимаю издали. Счастливые молодожены покидают свадьбу, которая им уже порядком надоела.

– Да я бы хоть сейчас, – сказала невеста.

– Ничего, потерпишь, – возразил жених. – А нельзя, когда мы будем в самом деле уходить?

– Все напьются, в кадр попадет много ненужного.

– Рас-суж-да-е-те ра-ци-о-наль-но! – воскликнул жених с хмельной раздельностью слов.

И они пошли с невестой к двери, а Даша снимала их. Но постоянно кто-то лез, мешал, заслонял. Какой-то мужичок-с-ноготок цеплялся к невесте и к жениху, чего-то требовал.

Даша подошла и сказала ему:

– Извините, никто никуда не уходит. Я сниму, и они вернутся.

Мужичок резко повернулся:

– А тебя вообще не спрашивают! – обдал он ее перегаром. – А ты, Евгений, – обратился он опять к жениху, – имей совесть! Завтра ты ее хоть в унитаз смой, а сегодня она мне еще дочь, а я ее отец! И она пока что меня обижать не смеет!

Мужичок вдруг бурно заплакал, но, высморкавшись, пришел в себя.

– Короче, давайте за стол к людям!

– Да не уходим мы никуда, папа! – закричала невеста. – Говорят тебе, снимают нас. Сейчас снимут и вернемся!

– Успеется! – не хотел понимать мужичок. – Пошли, я сказал!

И он цапнул дочь за руку.

– Ну, вы не очень-то, – жених потянул тестя за рукав.

Потянул неудачно – рукав, на живую нитку пришитый экономными китайскими трудящимися, оторвался начисто.

Мужичок глянул на это с таким ужасом, будто ему оторвали руку. И заорал:

– Глядите! Глядите, как отца за дочь бьют!

Тут же подскочили – не только глядеть, но и поучаствовать. Кто-то кого-то случайно задел, толкнул, кто-то упал, кто-то попал локтем по чужому уху – и началось.

Даша поняла, что делать ей тут нечего.

Уходя, щелкнула несколько раз – для собственной коллекции. Драка на свадьбе – это жанр.

Глава без номера. Вне очереди

Немчинову неожиданно позвонила Лаура Денисовна Едвельская и взволнованным голосом попросила о встрече.

– Только давайте не у меня и не у вас в редакции, а где-нибудь в нейтральном месте.

– Чтобы нас никто не видел?

– Вы, пожалуйста, не смейтесь, все очень серьезно. Я вообще удивляюсь, что вы еще живы после этой статьи!

Как ни было худо Немчинову, но он рассмеялся:

– Лаура, бросьте! Я еще вас переживу!

– Плохие шутки, у вас на это реальный шанс. Вы знаете, что у меня было плохо с сердцем?

– В последних новостях об этом ничего не сообщали.

– Что с вами сделали, Илья, у вас появился черный юмор! Извините, сейчас не разделяю. Мне пришлось вызвать скорую, а я, между прочим, в жизни ее не вызывала и вообще никогда не лежала в больнице. У меня никогда не болело сердце!

Эту тему она продолжила, когда встретились в городском парке, там, где когда-то была эстрада, накрытая традиционной раковиной, и стояли скамейки для зрителей. Помост эстрады еще остался, хоть и с проваленными досками, а лавок не было ни одной – половину вырвали местные группировки молодежи, воюя друг с другом подручными средствами, половину экспроприировали предприимчивые частники, латаные дома которых грудились за оградой парка, над зеленым затхлым прудом, куда неприхотливые жители сливали помои. Они же растащили на свои дома и сараи оцинкованную жесть с крыши. Поэтому торчали здесь одни столбики, а вокруг – непроходимые и непроглядные заросли. На такие два столбика и сели Немчинов с Лаурой.

– Никогда не болело сердце – и вот вам, – сказала Лаура. – И я теперь боюсь смерти. Вы когда-нибудь боялись смерти?

– Всю жизнь боюсь.

– Да нет, теоретически я тоже боюсь, а по-настоящему, когда боишься заснуть и умереть во сне?

– Тоже бывало.

– Ну, думаю, не так, как у меня. У меня просто психоз. Знаете, чем я занимаюсь? Я сижу и составляю завещание. Ну, с картинами отца я знаю, как поступить. Третьяковка, Русский музей, местный музей, кое-кому из частных лиц, все уже расписано. Помните, вам понравилась сосновая роща? Она достанется вам.

Немчинов не помнил, что ему понравилась какая-то сосновая роща, но сказал:

– Спасибо, конечно, надеюсь, в ближайшие двадцать лет я не стану счастливым обладателем.

– Нет, с вами точно что-то случилось. У вас не только черный юмор появился, вы еще становитесь и куртуазным. Итак, Илья, я могу умереть. Я заранее всё распределила. Но есть кое-что, чего я не могу никому передать, кроме вас. Больше некому. Только вы этим интересуетесь, только вы можете… Впрочем, я не знаю, что вы можете, просто – это должно быть у вас. После вашей статьи я поняла. И лучше я передам сейчас, потому что я ведь могу умереть внезапно, появятся чужие люди, начнут рыться. Короче – сейчас.

Лаура оглянулась и досталась из сумочки сверток. Полиэтиленовый пакет, заклеенный крест-накрест скотчем.

– Это письма. Письма Леонида.

– Вот это номер! – присвистнул Немчинов.

– Еще какой номер!

– Письма вам?

– Нет. Рассказываю все по порядку. Леонида, как вы правильно догадались, не утопили. И вообще не убивали. Но хотели убить. Самое интересное, что убить хотел больше Максим, а Павел даже удерживал. То, что они все были пьяные, это само собой, иначе это была бы не русская история, а французский роман. Они хотели убить Леонида за то, что Ирина его любила и хотела к нему уйти. Вместо этого Леонид предложил им – не из-за трусости, а потому, что не хотел доводить их до преступления, он предложил им: я уезжаю. Я уезжаю навсегда, и никто никогда обо мне не услышит. Это все равно, что смерть. Обещаю не делать никаких попыток связаться с Ириной. Все будут думать, что я умер. Утонул. И он уехал.