Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович. Страница 41

Итак, чувство меры – вот главное условие правильного эгоизма, правильной любви к себе и, соответственно, к миру. Гедонист, убивающий себя алкоголем и табаком, – не эгоист, поскольку вредит себе. Бабник, бестрепетно перешагивающий через поверженные тела соблазненных женщин, не эгоист: много женщин – много риска, много хлопот, и вообще, любое чрезмерное увлечение противоречит здоровому эгоизму. Как известно, самый большой вред люди приносят сами себе. Берутся за дело не по силам, покупают вещи не по карману, потребляют продукты не по здоровью и т. п. А уж в отношениях с женщинами у посредственных эгоистов полная сумятица, стресс на стрессе. Настоящий эгоист никогда не бросится в любовь, как в омут, он любит внимательно, осторожно (при этом может быть внешне умело экзальтированным), он взвешивает шансы. Настоящий эгоист знает, как легко нанести себе психологическую травму, если не рассчитал силы и потерпел поражение. Но любить при этом надо конечно же женщин первого порядка, безусловно красивых – эгоист тоже человек, он слаб и грешен, ему необходимо подогревать свое тщеславие и честолюбие; красивая женщина – хорошая ветка для такого костра. Известность женщины приветствуется: статус и популярность добавляют сексуальности избранному объекту; к тому же тебе все завидуют, а эгоисту это необходимо, он должен быть в центре внимания. Поэтому в Москве у Егора была связь с юной сногсшибательной певичкой, только что зажегшейся звездочкой, уже засветившейся на телевидении и на обложках гламурных журналов. А в Сарынске он медлил с выбором: девушка должна быть безусловно красива, безусловно умна и, конечно, при этом должна ему понравиться.

Но Егор не только о себе думал, он был очень увлечен своим театром, своим делом, удивляясь наивности слов Станиславского: «Надо любить театр в себе, а не себя в театре». И театр в себе надо любить, и себя в театре, противоречия тут никакого. Императивы театру вообще вредят.

Каждая премьера в его театре становилась событием, но всякое событие нужно готовить. Само собой, сделать спектакль – это первое. Но и остальное должно быть на уровне: афиши, программки, буклеты, постеры – во всем должен быть столичный пошиб. В Сарынск Егор вернулся не навсегда, а чтобы проверить себя лабораторно и сделать свой театр стартовой площадкой для последующих московских и международных проектов. В прошлый раз работа фотографов Егору не понравилась, знающие люди порекомендовали ему Володю Марфина или его подругу Дашу Соломину. Или обоих. Егор нашел их страницы в Интернете и выбрал Дашу. Позвонил ей (мобильный телефон был указан на сайте), сказал, что требуются фотографии для разных целей. Даша, сотрудничавшая с газетой «МК-Сарынск» не только как фотограф, но иногда как интервьюер, предложила Егору заодно что-нибудь наговорить для этого популярного издания. Тот согласился, хотя обычно интервью готовил сам, то есть письменно формулировал вопросы, отвечал на них, потом отдавал как бы на редактуру своей помощнице и пресс-секретарю Насте (той самой лысой девушке, которую невзлюбила Яна Немчинова), та смотрела, делала мелкие замечания, подписывала («Ты мой псевдоним!» – с улыбкой говорил ей Егор) и рассылала по местным печатным изданиям и интернет-порталам.

Даша пришла в театр, познакомились, Егор повел ее в зал, попросил подождать, пока он закончит репетицию – одну из последних перед премьерой. Заодно пусть снимает рабочие моменты, а актерам он скажет не обращать внимания.

Пьеса называлась «Бабло-блюз», ее сочинила молодая московская драматургесса Таня Яшко, бывшая работница банка. Сюжет: молодая семья берет кредит, потом муж лишается работы, жена беременеет, муж ищет деньги и новую работу, тщетно, он придумывает авантюру – попадает хитростью на прием к важным и богатым людям и заявляет, что они обязаны дать ему денег.

Сейчас разыгрывался эпизод, когда герой Зеро (такую тот придумал себе кличку) приходит к большому чиновнику Пшибышейкину. На сцене пусто, только стол Пшибышейкина. Начальник, восседая за столом, отбивается от Зеро как может.

ПШИБЫШЕЙКИН. Я все понимаю, то есть я ничего не понимаю. Главное, я не понимаю, с какой стати я должен дать вам денег?

ЗЕРО. Вы всем должны. Но я первый догадался прийти и сказать вам об этом.

ПШИБЫШЕЙКИН. Но за что?

ЗЕРО. Вы хотите легко отделаться. Я скажу вам за что. Но только после того, как деньги будут переведены на мой счет. Хотя можно и наличными. У вас наверняка в сейфе миллионов пять-шесть на карманные расходы. Миллиона мне хватит.

ПШИБЫШЕЙКИН. Выйдите отсюда.

ЗЕРО. Рискуете.

ПШИБЫШЕЙКИН. Чем это?

ЗЕРО. Я ведь уйду.

ПШИБЫШЕЙКИН. На здоровье.

Зеро встает, идет к двери.

ПШИБЫШЕЙКИН. Стойте! Нет, просто даже смешно, что такого вы мне можете сказать, чего я сам о себе не знаю?

ЗЕРО. Естественно, ничего. Но есть вещи, относительно которых вы убеждены, что никто, кроме вас, о них не знает. Ни одна душа. А вдруг это не так?

ПШИБЫШЕЙКИН. Это вы о чем?

ЗЕРО. Для наглядности приведу пример. В детстве я мастурбировал. Как все. Приходил из школы домой и, пока никого не было… Раздевался догола для удобства…

ПШИБЫШЕЙКИН. Без подробностей!

ЗЕРО. Раздевался догола для удобства, закрывал шторы, потому что напротив был дом – вдруг кто-то подглядел бы. Стоял перед зеркалом или лежал, глядя в потолок и воображая. Или смотрел что-то порнографическое в Интернете. Там полно такой ерунды в помощь юному онанисту, вы же знаете.

ПШИБЫШЕЙКИН. Ничего я не знаю!

ЗЕРО. Однажды, на другой день после очередного сладостного акта мастурбации я пришел в школу, сидел на уроке и увидел, как мой рыжий и конопатый одноклассник Никита Лукин шепчется о чем-то со своим соседом Женей Молочковым, посматривает в мою сторону и хихикает. Я похолодел. Я знал, что Никита живет в доме напротив. Я сразу же представил, что он каким-то образом увидел, что я делаю, и вот теперь рассказывает. И об этом будет знать вся школа.

ПШИБЫШЕЙКИН. Как он мог увидеть?

ЗЕРО. Неважно. В бинокль, в щелку между штор, в камеру видеонаблюдения, которую тайком поставил. Я сразу же предположил сто вариантов – и все показались возможными. Подростковая мнительность – страшное дело. Я уже чувствовал себя разоблаченным. Вся школа хохочет надо мной. Девчонки обзываются, пацаны плюются.

ПШИБЫШЕЙКИН. Я думал, у вашего поколения более здравый подход к этому делу. Не считается грехом.

ЗЕРО. Никаких поколений нет. Есть отдельные люди, коллективы, тусовки, общества. В нашей школе это считалось быдлячеством. Считалось, что у нормального пацана должна быть девушка, а не правая рука. Самое при этом смешное, что поймать на этом баловстве любого было очень просто.

ПШИБЫШЕЙКИН. Как это?

ЗЕРО. А вы не знали? У каждого, кто занимается онанизмом, на ладони растут волосы.

Пшибышейкин невольно взглядывает на свою ладонь, Зеро хохочет.

ПШИБЫШЕЙКИН. Это трюк, глупость! Любой человек поневоле посмотрит, даже тот, кто никогда…

ЗЕРО. Вот! В корень смотрите! Мы готовы уличить себя даже в том, чего не делали, что уж говорить про остальное! Короче, меня бросило в жар и я похолодел, как вы сейчас.

ПШИБЫШЕЙКИН. Я не…

ЗЕРО. На перемене я подошел к Никите, к чему-то придрался, сначала ругались, а потом я его ударил. А он меня. Но я был сильней. Я бил его до крови. Такую злость в себе обнаружил… Вот так люди и становятся убийцами.

ПШИБЫШЕЙКИН. Ну, и к чему вы это? Не понимаю.

ЗЕРО. Да все вы понимаете. Есть то, что вы делали и думали, что никто не знает. Шторы закрыты, никаких камер наблюдения. А вдруг каким-то образом кто-то знает? Или догадывается?

ПШИБЫШЕЙКИН. Кто, как?

ЗЕРО. А, значит что-то есть!

В этом месте Егор прервал репетицию. Сказал актеру, игравшему Зеро:

– Петя, я уже говорил: не так злорадно! Ты любишь свою жертву. Волк любит зайца за то, что заяц дал ему возможность доказать, что он, волк, быстрее и сильнее. Ты говоришь даже с сожалением. Тебе жаль, что противник так быстро сдался.