Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович. Страница 52

И тут Павел Витальевич поднял руку.

И опять все замерли. Будто ждали чего-то нехорошего.

– Друзья! – объявил Павел Витальевич, улыбаясь. – У входа нас ждут автобусы, машины. Прошу всех ко мне в гости. Свои машины можете оставить, вас всех потом развезут. А то и выпить нельзя будет. Давайте отпразднуем это культурное явление, к которому приложил руку мой сын, чем я горжусь… – Павел Витальевич сделал небольшую паузу (паузу растроганного отца, не мог не отметить мысленно Егор), – и… и, в общем, всё ясно, милости просим!

И, спустившись по ступеням к сцене, обнял сына, похлопал его по спине.

– Да… – сказал Сторожев. – Интересная история.

– Ты о чем? – спросил стоявший рядом Немчинов.

– О том, о чем и ты.

– Я молчу вообще-то.

– Мало ли. Считай, что я мысли угадываю.

23. БО. Разрушение

__________

____ ____

____ ____

____ ____

____ ____

____ ____

Многие сомневались, как поступить. Не принять приглашение, не поехать – нельзя. Павел Витальевич человек довольно мягкий (пока не затронуты его кровные интересы), а вот у брата его, Максима, хорошая память на все, что касается отношений: кто что сказал, кто как посмотрел, отнесся, отозвался. У Петра Чуксина тоже зоркие глаза и неплохая память. Но и поехать, оказаться на этом банкете – означает стать, возможно, свидетелем чего-то неприятного (предчувствие скандала витало в воздухе). А свидетелей не любят. И бессмысленно потом отпираться: я ничего не видел, не слышал. Был – значит мог видеть и слышать. А в нашем мире ведь как? Мог сделать – значит, фактически сделал. Суды, в частности, наши именно из такой презумпции виновности и исходят.

Но почти все были с женами и подругами, а женам и подругам хотелось увидеть новый дом Павла Витальевича и рассмотреть друг друга в большом пространстве, а не в тесноте подвального зальчика. Это сыграло если не решающую, то значительную роль: поехали все, кто был в театре.

А вот Рада отказалась, Сторожев в это время был рядом и слышал ее разговор с отцом:

– Не хочешь поздравить брата? – спросил Павел.

– Уже поздравила. Поцеловала. Пап, извини, у меня работа.

– Какая работа по ночам? Чем ты вообще занимаешься?

– Тебе сейчас рассказать?

– Ладно, извини, что пристаю, – отвернулся Павел. И сказал Шуре: – Поехали!

Заметил Сторожева.

– Тоже не едешь?

– Почему? Я на своей машине, все равно непьющий. Илью вот с женой прихвачу, – показал Сторожев на Немчинова с Люсей.

– А, – узнал Немчинова Павел. – Как пишется?

– Понемногу. Пытаюсь соединить историю и современность.

– Это хорошо. Только чтобы разночтений не было.

– Сейчас у вас будет – история и современность.

– Что он имел в виду? – спросил Илья, когда они поехали в составе этого довольно странного кортежа. – Как это понимать – чтобы разночтений не было?

– Не знаю, – ответил Сторожев. – Чувствую только, придется мне подключиться. Напьется он. Если что, Наташа, заночуем там, ты не против?

– Даже интересно. За городом. Там, говорят, лес вокруг.

– Ерунда какая-то, – сказала Люся. – Такое ощущение, будто что-то происходит, все всё понимают, одна я не понимаю.

– Я тоже, – повернулась и улыбнулась ей сидевшая рядом с Валерой Наташа.

Они только что познакомились, так как привычки дружить семьями не было ни у Сторожева, ни у Немчинова, и Люся видела, что Наташа хочет понравиться ей. Это было приятно. И вообще, сразу видно, милая, приличная, культурная женщина. Хорошо бы завести наконец подругу, а то бывшие школьные все почему-то оказались вне контакта, дружить с преподавательницами из колледжа – нет уж, хватает общения и на работе.

И Люся улыбнулась в ответ Наташе, и та по совпадению подумала абсолютно о том же: хорошо бы завести подругу. Почему у женщин вообще мало подруг?

С другой стороны, подумала Наташа, если б я родила Валере ребенка и у нас получилась бы нормальная семья, мне никто не был бы нужен. Совсем.

– Могла бы знать, – сказал Немчинов Люсе. – У вас коллектив женский, а женщины разве не сплетничают?

– Мы сплетничаем друг о друге. И о нашем директоре. Так в чем дело?

– Была такая байка, ее уже все забыли, якобы братья чуть ли не утопили Леонида. Который действительно утонул при туманных обстоятельствах. А у Леонида якобы были отношения с женой Павла.

– Прямо настоящий Шекспир, – сказала Люся. – Постойте! Вот почему всех так встряхнуло? Из-за пьесы? Угадала я с Шекспиром! А зачем сыну Павла понадобилось это делать?

– Вот все и думают, – пробормотал Сторожев. – И я тоже. Зачем?

– И что теперь будет? – спросила Наташа.

– Никто не знает, – ответил Сторожев. – Потому и едут, чтобы посмотреть, что будет.

Большой дом был залит светом и заполнен суетой. По звонку Шуры примчались все, кто хотел услужить Павлу Витальевичу, узнав, что тот решил устроить импровизированный ужин на полтораста персон. Хозяева и менеджеры сарынских ресторанов созвонились, распределили, кто что доставляет и готовит, и вот в просторной кухне стало тесно, чуть не дюжина поваров парила, жарила, разогревала, официанты носились, уставляя огромный стол приборами, у всех был напряженный и слегка испуганный вид из-за боязни не успеть. И не успели, но совсем немного, еще полчаса, и можно всех усаживать. Даже лучше – у гостей есть возможность осмотреться, прогуляться и в доме, и вокруг него.

Немчинов оставил Наташу с Люсей, увидев, что они нашли общий язык, Сторожев куда-то ушел – может, искать Павла и упрашивать его не пить, а Илья бродил среди людей, вслушивался, всматривался.

Думал о книге. Нет все-таки она будет не о Костяковых. Не документальная. Просто роман. Решено окончательно. И не потому, что Немчинов боится напасть на криминальный сюжет, хотя есть и эта опаска. Просто цель другая. Художественная.

А художественность – это детали. Вот Илья и занялся работой: высматривал эти детали (и людей в том числе), мысленно сразу же их описывая.

Солидный мужчина с пышнотелой дамой стоят рядом, оглядывают интерьер и, видимо, обсуждают его достоинства и недостатки, чтобы в итоге сказать: нет, у нас лучше. Как минимум – уютнее. Человеку необходимо знать, что у него хоть что-то лучше, чем у других.

Вот сидит в кресле пожилой смуглый человек с серебристыми волосами, в руках трость, он положил на нее две вытянутые руки, голову держит прямо, перед ним, слегка склонившись, стоят два молодых человека делового вида, о чем-то почтительно беседуют. Какой-нибудь патриарх бизнеса, подумал Немчинов. Смутно что-то вспоминается, где-то он его видел… Нет, не вспомнилось.

Вот пара лет тридцати с чем-то, муж и жена, отойдя от всех, стоят у окна и ссорятся. И он сердит, и она сердита. Не поймешь, кто нападает, кто оправдывается. Равный семейный бой.

Молодежь разбилась на кучки и группы. Те, кто был занят в спектакле, и их друзья столпились в углу, возле закусочного стола, торопясь выпить и поделиться впечатлениями. Они говорят все разом, громко, смеются, что-то друг другу рассказывают: хочется пережить все еще раз, заново. Яна стоит среди них с бокалом вина в руке. Увидела отца, рука слегка дернулась – спрятать бокал, поставить, но Немчинов одобрительно улыбнулся, Яна тоже улыбнулась, рука вернулась на место. Она взрослая, имеет право. Илья приблизился, поманил Яну пальцем, придавая этому жесту шутливый вид. Она подошла.

– Поздравляю, молодец, – сказал Илья и обнял Яну (что бывало очень редко).

– Спасибо.

– Иди, иди, отдыхай.

Яна отошла. Оба были счастливы.

А вот сын Павла, Егор, сегодняшний триумфатор, выбравший странную пьесу. Занят разговором с Дашей – Илья, конечно, сразу узнал ее. Значит, они знакомы? Если да, то, наверное, недавно: Егор серьезен, сосредоточен, что-то втолковывает Даше и заметно, что хочет понравиться. Так не говорят с близкими. А смотрятся они очень хорошо: Егор мужчина (именно мужчина, хотя других в его возрасте называют молодыми людьми) красивый, жестко и угловато красивый, без патоки, Даша рядом с ним кажется хрупкой и беззащитной. Мимолетно Илья выругал себя за эпитеты «хрупкая и беззащитная» – что за штампы? Но тут же поспорил с собой: иногда штампы, общие места, помогают проскальзывать, двигаться, не спотыкаясь о красоты стиля и эффектные придумки. И с этим тоже поспорил: спотыкаться и замедляться тоже полезно, это позволяет что-то рассмотреть более подробно, а заодно вдуматься, еще раз оценить то, что видел. То есть читал.