Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович. Страница 75

Несколько смущало слово «прикольным», но Вячик успокоил себя: как о школе писать без юмора? Но тут он вспомнил про конкретику. Надо, надо. Пробуем.

Хорошо, но рифмы нет. Выскочило вдруг слово «пидор», не подходящее ни по созвучию, ни по смыслу. Но смешно – Вячик даже коротко хохотнул. Уберем лидера.

И снова выскочило: «мудила». Чертовщина какая-то. Так-так-так. Нашлось!

Опять получилось с юмором, но это хорошо: в поздравления всегда стараются добавить юмора, чтобы не звучало слишком елейно или казенно. «С славой» немного неблагозвучно, но почему Лермонтову можно «звезда с звездою», а мне нет? Дубков предвкушал не просто одобрение Максима, а его восторг – автор сделал намного лучше, чем его просили, такие стихи и вслух на юбилее прочитать приятно. Может, и денежек добавит, подумалось мимолетно, стихи же дороже всегда стоили, чем проза. Дело ладилось:

С женитьбой тоже вышло отлично:

(Вячик гордился этой строчкой.)

Одно плохо – лапидарно. Это, конечно, признак таланта, но они-то в этом ничего не смыслят, скажут, мало работал, легко отделался. Ничего, сначала сочиним болванки, а потом раскатаем каждое четверостишие еще на три-четыре куплета. На фотографиях зрелый возраст – уже труднее. В тексте Максима сухие биографические сведения, с трудом поддающиеся поэтической переработке. Слишком все специфично. В сугубую лирику тянет, без юмора:

(«Подмога» плохо, надо потом заменить.)

«Но» – почему «но»? И РЖД не всегда были РЖД. В советское время было МПС. Ладно, это тоже потом. А вот групповые фотографии. Одна из недавних: местная элита снялась с посетившим Сарынск Виктором Викторовичем Шестаковым, сарынским выходцем, а теперь большим человеком в Кремле. Дубков – разогналась рука – бодро начал:

Юмор заключался в том, что губернатор заикается и картавит, над этим все подшучивают, он не обижается, говорит: главное не слово, а дело; если альбом попадет в его руки – не оскорбится. Но Дубков собственному юмору не порадовался. Запал куда-то испарился. Он смотрел на фотографию, на знакомые лица. Вячик знал подноготную этих людей и, хотя считал, что в любой жизненной ситуации из всех зол выбирают лучшее, поэтому и примкнул когда-то к Сезонтьеву, понимал: эти солидные мужчины (и две женщины – министры культуры и соцздрава) с ног до головы замазаны нашим проклятым временем, которое никого не оставило чистым, кроме тех разве, кто лежал в параличе или жил в глухом сибирском селе. Жулик на жулике, думал Дубков, а я, значит, стишки о них писать буду? Уже пишу. Вместо того чтобы под фотографией крупно: «Россия воровская». Красиво, кстати, звучит, хоть и трагично. Дубков схватил листок и, не отрывая пера, махом написал:

Надо же. Восемь лет ни строки – и вдруг. Публицистика, конечно. Мелковато. Впрочем, почему публицистика? Гражданская лирика! А гражданская лирика – понятие крупное.

У Дубкова даже сердце заколотилось, так взволновали его собственные стихи. А Татьяна уже второй час прислушивается, недоумевает – из кабинета тишина. На всякий случай она достала из укромного места бутылку водки и поставила в холодильник – запотевать заманчивой росой.

33. ДУНЬ. Бегство

__________

__________

__________

__________

____ ____

____ ____

Сторожев после неудачного звонка Даше вдруг почувствовал неприязнь по отношению к собственным чувствам. Ему противна стала своя влюбленность, он будто увидел себя со стороны: почти пожилой мужчина, с возрастной полнотой и сединой, с нездорово красноватым цветом лица, распустил слюни, желает вкусить девической прелести и почему-то надеется, что у него есть шанс.

А тут еще жара и несколько подряд вызовов к тяжелым больным, один из которых не дождался его приезда, отдал богу душу после двухнедельного непрерывного и оказавшегося непосильным алкогольного ратоборства.

И приближался день рождения. Сторожев то отмечал его, то нет, в зависимости от настроения, то собирал гостей, то оставался вдвоем с Наташей – так было в прошлый раз. Сейчас не хотелось ничего.

Позвонил Немчинов, спросил:

– Извини, у тебя когда день рождения? Не сегодня?

– Завтра. Но я не отмечаю, настроение паршивое. Уехать, что ли, куда-нибудь…

– А давай! – вдруг подхватил Илья. – Есть одно хорошее местечко на Медведице, я там, правда, не был, но все хвалят. Рыбки половим, костерок разведем, посидим вечерком, выпьем по-человечески, поговорим. Ты наверняка давно свежим воздухом не дышал. Колю позовем, еще кого-то, если хочешь.

Дашу, подумал Сторожев. Но кто тогда с Лилей будет?

– Ладно, – сказал он. – Позвони ему, предложи. Больше никого не надо.

Немчинов позвонил, Коля согласился, попросив Дашу пару дней побыть с Лилей. Та, конечно, была не против:

– В самом деле, тебе пора чуть-чуть развеяться.

Выехали на машине Сторожева утром, с тем чтобы через два-три часа добраться до Медведицы возле большого села Куромыш. Именно где-то там утонул Леонид Костяков.

– Хочешь заодно обследовать место преступления? – спросил Илью Сторожев.