Мои друзья святые. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна. Страница 35

А тетушка моя и слушать не хотела. Хоть и глубоко верующая, но говорила: «Я тебя взяла из детдома не для того, чтобы в монастырь отпустить. Меня похоронишь, потом куда хочешь иди – хочешь замуж, хочешь в монастырь, это уже да будет воля Божия».

Ходила я в Никольский храм, в котором находился чудотворный образ святителя, я там всегда акафисты помогала петь – вроде у меня голосенок прорезался и слух. Батюшки меня уже знали, и матушки-алтарницы тоже знали, что у меня желание в монастырь уйти. И я всех просила помолиться, чтобы как-то смягчилось сердце моей тетушки. Однажды матушка-алтарница сказала мне, что надо бы у владыки взять благословение. Лениградским владыкой тогда был будущий патриарх Алексий I (Симанский). Она меня к владыке и привела, потому что он тогда в Никольском соборе жил. Владыка Алексий расспросил меня и дал свое благословение на монастырскую жизнь. Я и его попросила помолиться, чтобы Господь смягчил моей тете Мотеньке сердце, потому что она никак не хотела отпускать. «Да будет воля Божия», – сказал владыка и благословил меня съездить к старцу высокой духовной жизни, который в Вырицах живет. Ничего я про него не знала, стала расспрашивать, где эти Вырицы находятся. И осенью 1948-го я поехала к преподобному Серафиму Вырицкому [39]. Он уже был старенький, в 1949-м скончался.

День выдался хороший. Я приехала в Вырицу, нашла его дом, около которого человек 20 сидели – женщины, старушки. Они что-то писали, не могу понять, что. Расспросила их, говорят, что не принимает старец, приходит его келейница, матушка Серафима, забирает наши записочки, он там читает и потом отвечает. Присела я на пенечек, и тут матушка Серафима вышла из домика, где батюшка жил. Ко мне подходит: «Девочка, а ты что?» Я говорю: «Хотела тоже к батюшке. У меня очень серьезный такой вопрос, разговор. Хочу знать волю Божию». – «Не знаю, как батюшка, сможет или нет, все пишут записочки», – ответила келейница и пошла в домик. Вскоре опять пришла, меня за руку взяла и говорит, что батюшка меня примет. Тогда все поднялись, чуть не плачут – некоторые со вчерашнего дня ждали: как бы к батюшке тоже пройти? Но она сказала, что батюшка не может, он слабенький очень.

Когда келейница привела меня к старцу Серафиму, он лежал на кроватке, голова чуть приподнята, слабенький. Как вошла, я сразу перекрестилась, на коленки встала около его кровати. И расплакалась, не могу ничего говорить. Он меня благословил, гладит по головке: «Ну, что ты, что ты, а как тебя звать?» Я сказала. «А зачем ты пришла, что ты хочешь?» Я и боюсь про монастырь сказать. Господи, кто я такая? Какие в монастырях подвижники жили, слышала же в проповедях, и читала, как подвизались, как Господу они угодили. А я думаю, кто я такая? Он меня стал спрашивать, с кем я живу, где, сколько мне лет. Все это ему говорю. Потом опять замолчала. «Ну, что еще скажешь?» – спросил он. «Я, батюшка… как я хочу в монастырь. Помолитесь, батюшка, с которой тетушкой я живу, она никак не благословляет меня». Он меня крестит по головке, благословляет и говорит: «С Богом гряди. Господь тебя избрал, воля Божия есть. Так Господу угодно, и Матери Божией. С Богом гряди. Вот, посмотри, оглянись», – и ручкой показывает на другую стену. Я поворачиваюсь, вижу небольшую фотографию, какая-то горка, собор. Он и говорит: «Вот твой монастырь». Это была Пюхтица, прозорливо предрек мне святой старчик. Я ему еще про свою двоюродную сестру сказала, Ниночку, сироту, что она тоже очень хочет в монастырь. «Бог благословит, – сказал батюшка Серафим. – И Ниночка, и ты, с Богом грядите. А тетушка твоя пусть ко мне приедет, я с ней поговорю». В великой радости вернулась я домой, а тетушка Мотя – ни в какую: «Ни к какому батюшке я не поеду, и тебя не пушу».

Через некоторое время пришла я на акафист, опять и пою, и плачу. Матушка-алтарница после акафиста ко мне подходит и говорит, что приехала из Пюхтиц, из монастыря, матушка игуменья Рафаила и остановилась у них на ночку. «Вот, – говорит, – и ты тоже приходи на чаек, сделай земной поклон и попроси смиренно, чтобы она тебя взяла в монастырь». Так я и сделала. Матушка Рафаила расспросила, где, как, с кем я живу. Я ей сказала, что у меня сильное желание идти в монастырь вместе с сестричкой двоюродной Ниной. А Нина сначала не очень верующая была. И вот трагически погибла ее мама, тетя Дуня, Нина стала духовные книжки читать, к вере пришла, и наша тетя Мотя тоже ее к себе взяла, вместе у нее воспитывались. Матушка Рафаила сказала: «Приезжайте. Сестер сейчас мало, работы много. Сестры и косят, и дрова пилят, и сами сеют, и со скотным двором управляются, коровушки есть. Сами хлеб пекут. Надо помогать обители, а самое главное, надо подвизаться. Все здесь временно, все здесь пройдет…»

Я уже понимала, что здесь, на земле, все временно – после проповедей наших духовных батюшек. Конечно, эти проповеди слышали много людей. Но почему-то меня это сильно задело. Видимо, действительно было призвание. Господь так вел, призывая к монашеской жизни. Я жила одним желанием отдать себя Богу в услужение, хотя вокруг была совершенно другая жизнь, советская. Но она меня как бы и не касалась, на уме было только одно – в храм. Какой сегодня праздник? Где будет всенощная, кто на литургии служит… Меня тянуло в храм, очень тянуло.

Про то, что творилось в стране – про лагеря, где людей массами уничтожали именно за веру, были разговоры. К моей тете Моте приходили ее подружки. Одна сидит, плачет, другая плачет, потому что кого-то взяли, кого-то на Соловки отправили или даже расстреляли. Но это уходило на второй план сознания, с 15 лет я стремилась в монастырь, и все.

После приглашения матушки Рафаилы я написала заявление в архиве, чтобы мне дали расчет с выездом из Ленинграда. А тетя Мотя моя пошла и сказала там, чтобы меня не увольняли, потому что я в монастырь хочу уйти. Собрались в архиве все сотрудники, меня вызвали и начали стыдить, что это я задумала? Я слушала, слушала, а потом напустила на себя чуть ли не юродство, мол, не понимаю, о чем вы говорите, я никогда не слышала о монастыре, что это: институт, больница или что-то еще, сколько там надо учиться, какая профессия будет. Убедила их как-то, что недоразумение произошло, и я уезжаю совсем по другой причине. Тогда директор приказал привести тетю Мотю, чтобы она расписалась, что я не в монастырь еду. Тетя Мотя – ни в какую, не хотела ставить эту подпись. И вот опять явная воля Божия была: согласилась старшая мамина сестра, тетя Ира, которая была не против моего желания. «Вот нас семеро, сказала она, – и ни одна не пошли Богу служить. А вы хоть с Ниночкой пойдете за нас Богу молиться в монастырь». И на мое счастье, директор на три дня уехал куда-то в командировку. И мы с тетей Ирой завтра же пошли в архив, и она расписалась за тетю Мотю. Меня отпустили. Потом, когда я уже была в монастыре, конечно, все узналось, но было уже поздно.

В то время, когда тетя Мотя еще сильно противилась моему желанию, я второй раз к отцу Серафиму поехала. Меня матушка Серафима снова пропустила к преподобному старцу. Он опять меня благословил: «С Богом гряди!» и снова просил передать тетушке Матрене, чтобы к нему приехала. Она все-таки поехала и от старца вернулась совершенно другая – плакала все время. По его святым молитвам тетушка изменила решение и благословила нас на монастырскую жизнь. Когда мы с Ниной уже были в монастыре, тетя Мотя приезжала в Пюхтицу и немножко там пожила. Ей очень все понравилось. Вернувшись в Ленинград, она в скором времени скончалась. Лидочка, другая моя сестра, ее там похоронила.

Еще до прославления преподобного Серафима Вырицкого люди мне его фотографии дарили. И я к нему часто обращалась: «Батюшка, помолись за меня», и чувствовала его молитвенную поддержку.