Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна. Страница 13

– Хочу к вам поступить, – сказала я, войдя в нужную комнату, в которой сидела единственная женщина.

– На какой факультет? – безразлично спросила она.

– Э… э…

Тут раздался резкий звонок, женщина кивнула на столик со стопками листков и стала разговаривать по телефону. Я взяла по листку из каждой стопки: это были правила приема на разные факультеты. По дороге домой я изучила вопрос: везде, кроме экономического, был предварительный творческий конкурс.

Эти бумажки я разложила перед Крыловым и невесело спросила:

– Ну и куда мне податься?

– Наташенька, давайте думать, – смутившись, ответил он.

Стали мы думать… Не в один раз, но решили: на экономический поступать – глупо, на операторский – тяжелую камеру надо таскать, не женское дело, на киноведческий – вообще непонятно что, сценарный я сразу забраковала – писать не умела, оставался режиссерский – какие туда требовались таланты, был вопрос… Что двигало нами тогда – не понимаю. Может, азарт, будто в игру играли. На творческий конкурс было необходимо представить работы: сценарий телепередачи, очерк и чего-нибудь еще, лучше опубликованное: всего двадцать страниц машинописного текста. У меня не было ни одной.

– Сценарий, считайте, у вас в кармане. Направляйте стопы ваши к Ивану Всеволодовичу, что-нибудь придумаете про художественное училище.

Придумали, и даже прилично получилось. Про то, как студенты видят свое будущее в советском искусстве. Отобрали несколько небанальных историй и сняли в студии двадцатиминутную передачу – тут Иван Всеволодович подсуетился, показали по местному телевидению, я даже письма с откликами зрителей получала. А потом, как специально, по городу узкой полосой пронесся страшный смерчь. Невиданное природное явление: срывало крыши, поднимались в воздух машины – Оклахома какая-то. Об этом смерче написали в центральных газетах – с какими-то идиотскими домыслами, чуть ли не облисполком в случившемся обвинили. Написала я одиннадцать страниц очерка – как в действительности вел себя смерчь и девять – телесценария. Итого – двадцать. Помню, были майские праздники, все гуляли и звали меня, а я в одиночестве, втихаря печатала одним пальцем в найденной Лерой душной комнатенке, куда с предосторожностями принесли «Ундервуд» Феликса. Отправляя в приемную комиссию свои труды, я ни на что не надеялась… Но через месяц пришел вызов. Делать было нечего: я взяла административный на несколько дней. Пришлось еще учить стихотворение и отрывок из художественного произведения, которые надо было читать на творческом конкурсе: режиссер должен, оказывается, обладать и актерским талантом. Об этом мы с Крыловым задумались недели за две до экзаменов. Он предложил «Бородино» и монолог Нины Заречной из «Чайки»: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом…» Я никак не могла запомнить последовательность всех этих странных персонажей и ничего хорошего на творческом туре не ждала.

Провал был полнейший. Как, оказывается, страшно выйти на публику, а экзаменационная комиссия просто парализовала меня, словно удав кролика. К тому же я простудилась в поезде, так что голос почти пропал.

– Милая девушка, – прервала меня в самом начале «Бородина» известная актриса. – Вы ошиблись в своем выборе. Достаточно.

Я была рада провалу – нет, это не для меня!

Когда вернулась домой, все встало на свои места. Работы в проектной конторе прибавилось. Почаще стали посылать меня в Москву с экскурсиями. Я стала привыкать к столице, и мне как чеховским трем сестрам стало чудиться: «В Москву, в Москву!»

Продолжились встречи нашего «философского кружка». Я стеснялась заговаривать о ВГИКе. Феликс с неприятной настойчивостью стал агитировать Крылова креститься католиком. Дошло до того, что узнав о приходе Феликса, я отнекивалась. Крылов, конечно, заметил… Возможно, на этой волне возобновились разговоры о новом поступлении. А может, потому, что наступил новый март и у меня, как у Крылова, вдруг «зачесались руки» писать. Нужно было отправлять работы на предварительный творческий конкурс.

– Дружочек… мне кажется, вам надо поступать на сценарный. Почему бы нет? – осторожно предложил Крылов. – Не стал огорчать вас в прошлый раз, что режиссерский факультет расписан на двадцать лет вперед: у всех именитых подрастают дети…

– Так же и сценарный, – усмехнулась я. – Не сомневаюсь.

– Но на сценарный все же легче… Написал и сразу понятно, есть ли что у человека за душой. А режиссеру целое кино надо снять, прежде чем поймешь, что он за штучка, – улыбнулся он. – Может, удастся проскочить?

– Это из области фантастики…

– Знаете, Наташенька… Послушайте седого волка, какой он приобрел опыт. Когда человек задумал что-то сделать, серьезное… Бывает, у него не получается. Раз не получается, другой, третий… Вот уже и руки опустились. Надо сделать последнее усилие, а кажется – невозможно. И человек отступает, складывает крылышки… Проходит какое-то время, и он понимает, что тогда чуть-чуть не дожал, всего чуть-чуть, поддался панике… И все! Время ушло, – он замолчал, не видя моей реакции. – Ну хорошо, скажу словами философа, если мне не верите. Люблю Сенеку: «Никто не возместит тебе потерянные годы, никто не вернет тебе тебя. Время твоей жизни, однажды начав свой бег, пойдет вперед, не останавливаясь и не возвращаясь вспять».

– Какие хорошие слова, – прорвало меня.

– Дерзайте, дружок! Не останавливайтесь. Не знаю, сколько Господь мне оставил жизни, но пока жив, обязан вам говорить это.

Я чувствовала, какая грусть легла на душу художника: он и верил, и не верил… И совсем не в то, поступлю я или нет, он скорбел о нашем грядущем расставании. Крылов был настоящий учитель жизни в творчестве, у которого, конечно, кошки на душе скребли от того, что оставляет его прилежный ученик. Но: «орлята учатся летать». Выучившись, они должны покинуть родное гнездо. Больше таких искренних и даровитых учителей в моей жизни не было. Во ВГИКе царили совсем другие нравы. Или мне не повезло там с учителями. Но скорее всего Господь судил мне начать взрослеть.

Неудивительно задним числом писать о случившемся с легкой иронией… Но чтобы не соблазнить читателя этой легкостью, свидетельствую: решиться переменить жизнь, оставить друзей, привычное спокойное существование, заладившуюся карьеру, уехать с двумя чемоданами в столицу и без поддержки родных, считавших мою затею блажью, сделаться «свободным художником» – дело крайне трудное, которое не всякому под силу. Без Божьего благословения осуществить этот выход «в безвоздушное пространство» невозможно. Тогда я так не рассуждала. Тогда меня постоянно преследовал образ будто я, сдирая в кровь пальцы, карабкалась вверх по отвесной стене, рискуя упасть и разбиться. Но кровь, которая текла во мне, была казачья… Казаки не сдаются.

Решившись поступать на сценарный, я послала на предварительный конкурс прошлогодние работы, рассуждая так: что есть, то есть. А если нет, то откуда ему взяться за год? Вызов мне снова прислали. Я могла бы еще десять раз посылать и столько же проваливаться. Без везения, как в лотерее, удачи не видать! На сценарном стихов читать не надо было – уже везение. Творческий конкурс проводил Евгений Габрилович, который тогда, как впоследствии выяснилось, работал над сценарием «Сладкой женщины». Мэтр что-то такое во мне учуял и это передалось мне. На экзамене я расслабилась, страх сразу прошел. В течение целого часа мы разговаривали, как давние знакомые на всякие житейские темы. Он выспрашивал: а как бы женщина к такому отнеслась, а как к эдакому, что бы она на это сказал, как бы на то прореагировала. Разве это экзамен? Известный сценарист остался доволен, даже какие-то пометки делал в своем блокнотике, и поставил мне пятерку. Сочинение со страху я тоже написала на пятерку. Последним был экзамен по истории. Школьную историю я знала плохо, а в свете того, что слышала от Феликса и Крылова, вообще учить ее боялась, чтобы мозги не засорять. Я могла ответить на единственный вопрос: раздробленность Древней Руси. Когда я вошла в аудиторию и потными пальцами взяла билет, сердце от страха заколотилось так, что казалось, его стук слышен всем. Я глянула в билет, увидела вопрос: раздробленность Древней Руси и вызвалась отвечать без подготовки, потому что это была тема моей экскурсии. Тогда я думала, как повезло! Теперь знаю: слава Богу за все!