Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна. Страница 20

– А… – задумалась я. – Не меньше полумиллиона.

– Нет, нет… Ко времени поездки Антона Павловича на Сахалин количество каторжан во всей Российской империи составляло четырнадцать тысяч человек.

– Всего-то? – удивилась я. – Вдолбили-таки нам, что все цари угнетали народ ужасно: чуть что не так – в Сибирь!

– Дело не в царях, а в самом народе. Четырнадцать тысяч на семнадцать миллионов тогдашнего населения Российской империи действительно мало. Греха люди боялись, – улыбнулась она. – В массе своей люди имели страх Божий… Десять заповедей был не пустой звук. Заметки Чехова о Сахалине, как ни странно, выпукло обрисовали характер русского народа. Были разбойники, которых исправить могла только виселица. Но основная часть каторжан, сознавая свою вину, и даже безвинные, терпеливо и смиренно отбывали наказание на далеком суровом острове. В школе вам, наверно, рассказывали о подвиге четырнадцати жен декабристов, которые последовали за ссыльными мужьями – государственными преступниками. Однако им многие сочувствовали, они отправлялись с деньгами, вместе со слугами, везли имущество, даже рояль… Кто вспоминает подвиг безвестных русских женщин – не аристократок. Чехов вычислил, что среди всех сахалинских женщин сорок процентов составляли те, кто, бросив родные места, с детьми, во исполнение венчальных обетов потянулись за осужденными мужьями, чтобы жить почти так же, как сами каторжане. И пробыли с ними в горе и радости до конца. Собственно, нины заречные как раз и помогли разрушить главный народный устой – страх Божий и веру в своего Спасителя. Революция просто объявила: Бога нет, и многие уверовали в это. А на нет и суда нет. Все позволено.

– Как же нам зас… мозги, – тяжело вздохнула я.

– Грубо. Но верно, Наташа. А знаете ли, как «угнетал» Ленина царь Николай II?

– В ссылке? – усмехнулась я, ожидая разоблачений.

– В ссылке, в богатом селе Шушенское, Владимир Ульянов поселился в просторной крестьянской избе, в отдельной комнате. Еда в селе стоила очень дешево. Надежда Крупская писала его матери: «Добрались мы до Шушенского, и я исполняю свое обещание – написать, как выглядит Володя. По-моему, он ужасно поздоровел, и вид у него блестящий сравнительно с тем, какой был в Питере». Надежда Константиновна приехала к нему через несколько месяцев, и в 1898 году они повенчалась в шушенской церкви.

– Как! – вскрикнула я. – Ленин венчался? Не могу поверить!

– Это факт, – потупила взгляд Евгения. – Молодые сняли полдома с огородом за четыре рубля, а жили на государственное пособие в восемь рублей, плюс гонорары, и родственники присылали. Даже наняли и девочку для всех черных работ.

– Стойте! – воскликнула я. – В голове не укладывается. И после этого он устроил революцию?

– Наташа! – сказала она строго, как учительница. – Забудьте уже эти советские лозунги! Ленин с компанией развалил Россию за иностранную валюту ее врагов, это тоже факт. Повторяю. К несчастью, сам народ русский к разврату был готов, как говорится в известном фильме.

Меня поражало, что Евгения была совершенно убеждена в своей правоте и без боязни, как и Ирина Васильевна, высказывала крамольные мысли, за которые еще недавно можно было запросто угодить в лагерь. Да и сейчас нет ли такой опасности? Я с замиранием сердца оглянулась вокруг, что можно было принять за обычный осмотр окрестностей. Мы взбирались на новую сопку.

– Вот тут осторожно, мелкие камушки, можно поскользнуться, – предупредила Евгения.

– А что же дальше? Чехов вернулся домой и… Я имею в виду «Остров Сахалин», – переводя дыхание на новой высоте, вставила я.

– Чехов работал над «Сахалином» пять лет. Каждая глава, которая печаталась в журнале «Русская мысль» проходила через придирчивую двойную цензуру – общую и Главного тюремного управления. Книга произвела большое впечатление на общественность: министерство юстиции командировало на остров своих представителей проверить данные, сообщенные Чеховым. «Сахалин» был признан работой, имеющей серьезное научное значение и встретил отклик в заграничной печати, в особенно в немецкой. Иностранцы, писавшие о чеховской книге, даже выражали удивление, что «Сахалин» пропущен русской цензурой, и настаивали на его переводе на все европейские языки…

– Чтобы в царизм камень бросить? – догадалась я.

– По разным причинам… – ответила Евгения. – Но только советская критика на весь мир объявила, что «Остров Сахалин» – однозначно обвинительный акт против российского самодержавия.

– Разве не так? – по инерции спросила я.

– Решайте сами, – чуть слышно произнесла она. – Я считаю, что это обвинительный акт против каждого, кто по долгу своей христианской совести и должностных обязанностей не заботился о заключенных, как подобает. Вы, наверно, устали. Закончим?

– Жалко… – сказала я. – Не могу вас больше задерживать. Огромное-огромное, Женя, спасибо.

– Мне было легко с вами, – по-детски улыбнулась Евгения. – Хотите, оставлю свой адрес, может, чем-то смогу помочь в вашей деятельности…

– Конечно! – обрадовалась я.

Обменявшись адресами, мы никак не могли расстаться… Зашли в какую-то столовку, попили чаю с пирожками. После этого перешли на «ты». Из столовки мы направились снова в то место, откуда Чехов наблюдал за китом. Зажигались огоньки, очертания береговой линии расплывались. Вода теряла цвет. Настоящий импрессионизм, картина Клода Моне.

– Женя, мне все равно непонятно, зачем больной туберкулезом Чехов отправился в такое трудное путешествие, которое сократило его жизнь? – сказала я, вдыхая последние морские ароматы дневного бриза. Ветерок должен был вот-вот переменить направление. – Совесть его мучила или кризис какой-то был? В свой литературный талант, может, не верил?

– Чужая душа потемки… – сказала она и задумалась. – Антон Павлович стал знаменитым в 27–28 лет, но, как сам говорил, еще «не возмужал». Понимаете, Наташа, одно дело под сотней псевдонимов писать «пестрые рассказы» для пошловатых журналов, и другое – не разочаровать публику, которая возвела на писательский олимп. Он любил людей, всем всегда сострадал. Наверно, он хотел узнать глубже жизнь. А может – познать себя? Во всяком случае, Чехов не ожидал от этой поездки ни новой славы, ни денег, прекрасно сознавая, что может погибнуть, не вернуться назад. Бог вознаградил его именно так, как в глубине жаждало его милостивое сердце. После опубликования «Сахалина» Пироговский съезд русских врачей обратился к правительству с ходатайством об отмене телесных наказаний. О книге говорили на Международном тюремном конгрессе. Главное тюремное управление России вынуждены были смягчить условия содержания каторжан. Сам Антон Павлович, вернувшись домой, стал собирать деньги по подписке, много хлопотал об улучшении положения сахалинских детей. В конце концов на каторжном острове были основаны три приюта на 120 ребят. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».[14 - Иоан. 15:13.] Вот так надо жить…

Какое-то время мы стояли молча в сгущающихся сумерках, думая о своем… Мне стало грустно-грустно, и я жалобно сказала: