Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна. Страница 50

«…Пушкин был не только поэт, но и человек, и потому ничто человеческое не было чуждо ему. Спускаясь с горних творческих высот и погружаясь в заботы и наслаждения «суетного света», он утрачивал свой дар духовного прозрения. Его обезкрыленный ум, еще недостаточно дисциплинированный в юности, но отравленный в значительной степени ядом вольтерианства, не мог тогда собственными силами осмыслить мировую жизнь и разрешить все сложные загадки бытия. Отсюда началась для него трагедия оскудения веры…

Постоянное возбуждение, поддерживаемое в нем пылом «африканских» страстей, неудовлетворенностью своим материальным положением, столкновениями с правительством и враждебными ему критиками, всего менее способствовали спокойной работе его испытующей мысли, искавшей выхода на истинный путь. В такие моменты временно как бы помрачался его светлый гений и его гармоническая лира издавала диссонирующие звуки. Будучи «зол на весь мир», он рад был бросить вызов и правительству, и обществу резкими и желчными литературными выступлениями и другими легкомысленными поступками, приводившими в отчаяние как его отца и других родственников, так и его покровителей и друзей: Карамзина, Жуковского, Вяземского, Тургенева. Под таким настроением душевной дисгармонии и рождались обыкновенно его язвительные политические памфлеты, эпиграммы и кощунственные стихотворения… Переживая мучительный кризис от своих сомнений, он болезненно искал выхода из этого положения, стремясь прояснить для себя окутывавший его туман и ища для себя точки нравственной опоры. Он чувствовал, что без идеи Божества все его мировоззрение становится зданием без фундамента, но его роковая ошибка состояла в том, что он сначала только «умом искал Божества». Неудивительно, что «сердце», как казалось поэту, «не находило его», так как одни отвлеченные умствования без живой веры не могли дать ему покоя и удовлетворения» (Митрополит Анастасий (Грибановский).[36 - Митрополит Анастасий (Грибановский). Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви.]

19 октября 1836 года вопреки всем обстоятельствам Пушкин завершил работу над повестью «Капитанская дочка», которая явилась его художественным и духовным завещанием русскому народу. «В наше время, когда рабское копирование «растрепанной действительности» принимается за художественную правду, – еще в конце XIX века писал Н. И. Черняев, один из лучших знатоков жизни и творчества Пушкина, – а бесцельное ковырянье в человеческой душе – за глубокое знание человеческого сердца, «Капитанская дочка» не может пользоваться такою популярностью, какая ей подобает. Но когда теперешняя испорченность вкуса уступит место более здравым пониманиям прекрасного, «Капитанская дочка» наложит яркий отпечаток на наших романистов, и они будут воспитывать на ней свой талант… Из всех наших романов одна «Капитанская дочка» дает полное и наглядное представление о том, что такое художественная правда, в чем заключается разгадка слияния простоты с совершенством формы и как нужно воспроизводить русскую действительность… из всех пушкинских произведений преимущественно в ней отразились русская природа, русская душа, русский язык и русский характер в той чистоте и в той очищенной красоте, которая столь поражала Гоголя в Пушкине».

Вскоре после восхождения гения на этот творческий пик и началось его падение в бездну. Детали трагедии таковы.

3 ноября 1836 года кем-то был разослан пасквиль, который на следующий день утром получил Пушкин и шестеро других адресатов. Все они были друзьями поэта и членами карамзинского кружка: Вяземские, Карамзины, Вильегорский, В. А. Соллогуб (на имя своей тетки Васильчиковой, у которой жил), братья Россеты и Е. М. Хитрово. Пасквили были запечатаны в двойные конверты и на внутреннем написано – передать Пушкину.

«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».

Это и есть текст пасквиля – «шутовского диплома», который не был даже сочинен, а надписан на отпечатанном бланке, куда нужно было вставить соответствующее имя. В Вене зимой 1836 года забавлялись рассылками подобных дипломов: в обществе сочиняли забавные свидетельства на всевозможные смешные звания – старой девы, обжоры, глупца, неверной жены, обманутого мужа, покинутой любовницы – и рассылались знакомым под условными подписями знаменитых обжор, повес и рогоносцев. Получившие диплом могли, конечно, обижаться, но отправители патента веселились от души.

Завезенная иностранными дипломатами светская игра оказалась неподходящей для севера: в России она была воспринята катастрофически серьезно. Разъяренный Пушкин сразу решил, что анонимка – дело рук Дантеса и его приемного отца Геккерена, и в этот же день послал в их дом вызов на дуэль.

Если Пушкин «был тут «невольником», то не «невольником чести», как назвал его Лермонтов, а только невольником той страсти гнева и мщения, которой он весь отдался. Не говоря уже об истинной чести, требующей только соблюдения внутреннего нравственного достоинства, недоступного ни для какого внешнего посягательства, – даже принимая честь в условном значении согласно светским понятиям и обычаям, анонимный пасквиль ничьей чести вредить не мог, кроме чести писавшего его. Если бы ошибочное предположение было верно и автором письма был действительно Геккерн, то он тем самым лишал себя права быть вызванным на дуэль, как человек, поставивший себя своим поступком вне законов чести; а если письмо писал не он, то для вторичного вызова не было никакого основания. Следовательно, эта несчастная дуэль произошла не в силу какой-нибудь внешней для Пушкина необходимости, а единственно потому, что он решил покончить с ненавистным врагом» (В. С. Соловьев).

Пушкину льстила слава дуэлянта и бретера. Завзятыми дуэлянтами числились его приятели Федор Толстой, Александр Якубович, Иван Липранди, Михаил Лунин. Удалось установить, что в жизни Пушкина было три десятка дуэлей – состоявшихся и не состоявшихся. Его друг Соболевский с горечью говорил, что «Пушкин непременно погибнет на дуэли». Жена историка Карамзина писала князю Петру Вяземскому: «Пушкин всякий день имеет дуэли. Благодаря Богу, они не смертоносны…»

Преподобный Варсонофий Оптинский много размышлял о таланте Пушкина, рассказывал о назидательных случаях из жизни великого русского поэта в своих беседах. С грустью говорил старец о том, что Пушкин «много увлекался временною красотою», сожалел о том, что великий поэт, будучи аскетом в душе, вынужден был вести жизнь шумную, светскую. Это привело к духовному кризису, который был, видимо, так глубок и тягостен, что отражался даже на внешности поэта. Друзья отмечали его худобу, желтизну лица, постоянную усталость. Он не мог подолгу сидеть на одном месте, вздрагивал от малейшего шума. Сестра Пушкина считала, что «если бы пуля Дантеса не прервала его жизни, то он немногим бы пережил сорокалетний возраст». Пушкин, как кажется, искал смерти. С начала 1836 года он трижды пытался драться на дуэли – по самым разным и незначительным поводам. Владимир Соллогуб, Семен Хлюстин, князь Николай Репнин-Волконский – все они так или иначе смогли уладить дело миром.

Отослав вызов Геккерну, Пушкин назначил в секунданты бывшего своего противника графа В. А. Соллогуба. «Я жил тогда на Большой Морской, у тетки моей, – писал граф. – В первых числах ноября она позвала меня к себе и сказала: «Представь себе, какая странность! Я получила сегодня пакет на мое имя, распечатала и нашла в нем другое запечатанное письмо, с надписью Александру Сергеевичу Пушкину. Что мне с этим делать?» Мне тотчас же пришло в голову, что в этом письме что-нибудь написано о моей прежней личной истории с Пушкиным, что, следовательно, уничтожить я его не должен, а распечатать не вправе. Затем я отправился к Пушкину и, не подозревая нисколько содержания приносимого мною гнусного пасквиля, передал его Пушкину. Пушкин сидел в своем кабинете. Распечатал конверт и тотчас сказал мне: