Ярость жертвы - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 10

— Чье именно?

— Это не существенно… Так вот… есть мнение, что надобно вам, уважаемый Александр Леонидович, оставить эту затею.

— Какую затею?

Сергей Сергеевич виновато улыбнулся, отчего щеки его, точно глиняные, съехали к подбородку.

— Да вот контракт с господином Гаспаряном придется расторгнуть.

— Вы не больны? — спросил я.

— К сожалению, нет. Да и кто я, собственно, такой? Всего лишь порученец. Гонец, так сказать.

— Но почему ко мне? Я ведь тоже всего лишь исполнитель. У меня свое начальство — генеральный директор фирмы «Факел» Георгий Саввич Огоньков. Вам бы надо, наверное, к нему обратиться с этой ахинеей.

Мой собеседник сделал вторую попытку улыбнуться, и на сей раз его сизые щеки подбородок почти поглотили.

— Это не ахинея, — сказал он. — Вы чего-то недопонимаете, дорогой Александр Леонидович. Огоньков, естественно, будет уведомлен. Но у меня поручение именно к вам. Впрочем, уполномочен также сообщить, что в случае добросердечного согласия и готовности сотрудничать вам будет выплачена соответствующая моральная компенсация. Речь идет о вполне приличной сумме. Скажем, о полутора тысячах американских долларов. Признайтесь, это лучше, чем ничего.

Я склонился ближе к собеседнику.

— Сергей Сергеевич — ваше настоящее имя?

— Желаете, чтобы я показал паспорт?

— Не надо. Хотите угадаю, кем вы были в прежней жизни? До того, как стали вымогателем.

— Зачем угадывать? Сам скажу, если вам интересно. Работал в райисполкоме. А еще раньше — контролером ОТК на ЗИЛе… Александр Леонидович, я вам не враг, уверяю вас. Напрасно вы стараетесь меня оскорбить. У меня трое детей, мать-пенсионерка. Попробуйте прожить на триста тысяч…

— Но почему они выбрали именно вас для подобных поручений?

— О, над этим я как раз размышлял… Полагаю, им нравятся мои манеры и общий, так сказать, антураж. Я внушаю доверие клиентам. Никто не сомневается в моей порядочности.

Я курил уже вторую сигарету.

— Хорошо, это все лирика… Скажите, кто они такие и почему хотят, чтобы я порвал контракт?

— Саша, вы меня удивляете. Я могу сказать только то, что мне велено.

— Что будет, если я, к примеру, не соглашусь? Или, к примеру, хрястну вас по черепу вот этой пепельницей?

На всякий случай он снова снял очки:

— Не думаю, что вы это всерьез.

— Почему? Я человек азартный. Игрок.

— Это не та игра, в которую можно выиграть, — сказал он, и за эти слова я простил ему все. Да и что, собственно, было прощать? Запоздало проросшее семечко советского режима, он действительно был пешкой, которую двинул вперед невидимый гроссмейстер.

— Я должен подумать.

— Конечно, они всегда дают немного времени, прежде чем включить счетчик. Вечером перезвоню, хорошо?

— А знаете, вы мне понравились.

— Спасибо. Умные люди всегда в конце концов находят общий язык. Кстати, гонорар — полторы тысячи — вы можете получить немедленно.

— Ничего, потерплю до вечера.

Не заглядывая в мастерскую, я погнал в контору. Огоньков был на месте, сидел в кабинете понурясь и рисовал чертиков в блокноте. Мне ни о чем не пришлось спрашивать.

— Да, Санечка, — сказал он грустно. — Это наезд, причем солидный.

— На кого? На вас или на Гаспаряна?

— Помнишь, как там… Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе.

В машине, когда я мчался сквозь одуревшую от духоты Москву, все во мне кипело от возмущения: «Мерзавцы! Бандиты! Обложили, продохнуть не дают!» Но сейчас, в прохладном кабинете с кондиционированным воздухом, созерцая хоть и расстроенного, но не слишком шефа, я успокоился, и весь этот неожиданный эпизод показался каким-то нелепым недоразумением. Ну да, бандиты, ну да, люмпенизированное общество, но каким боком это может коснуться меня? Не я ли в предчувствии роковых перемен долгие годы тщательно и упорно возводил в своем сознании драгоценный уголок, блаженную обитель эмпирического эстетизма — прочнейшее защитное поле от всякой мирской заразы?

— Но все же, что произошло?

Георгий Саввич по крышке стола толкнул ко мне коробочку ментоловых пастилок.

— Пососи, для горла хорошо. Дымишь, как паровоз. Что произошло, говоришь? Да просто какая-то очередная разборка. Косвенно перекрывают кислород Гаспаряну. У него газ, нефть. С кем-то не поделился. Это ему знак… Хотя есть тут одна странность, которая мне непонятна.

— Какая?

— Да вот что-то тут не по правилам. Это же не какие-нибудь урки схлестнулись. Это правительственные чиновники и, скорее всего, какой-нибудь банковский синдикат. Обычно они разбираются тихо, не выносят сор из избы. Им шумные эффекты ни к чему. Это миллионеры в законе. Ты слышал хоть раз, чтобы какого-то министерского клерка грохнули?

— Разве не бывает?

— Именно что не бывает. Или бывает, но по ошибке. Шмоляют по фирмачам — это сколько угодно. Иногда отстреливают банкиров. На худой конец глушат чересчур задиристых журналистов и прокуроров. Но канцелярскую мышку, бюрократа с портфелем — зачем? Без него всем одинаково плохо. Бюрократ всех вяжет крепче, чем кровью. Кто же рубит сук, на котором сидит? Все нынешние капиталы узакониваются его круглой печатью. Сегодня ты вор, а завтра печать тебе шлепнули, и ты уже самый почетный член общества, хочешь — хоть баллотируйся в президенты. Образно говоря, неприметный человек с портфелем и есть курочка, которая несет золотые яйца для всех.

— Спасибо за лекцию, — искренне поблагодарил я. — Но продажных бюрократов повсюду как червей в банке, они же легко взаимозаменяемы.

— Верно, Санечка. Но от замены одного на другого никому все равно никакой корысти. Только лишние хлопоты. Гораздо проще купить того, кто уже сидит.

Конечно, он знал, что говорил, и не мне было с ним спорить.

— И все-таки что же… Значит, проекту хана?

Георгий Саввич полыхнул очами, как фонариками, — опасный, тусклый был огонь.

— Тебя что, сильно пуганули?

— Меня нет, а вас?

— Как можно… У меня, братец, смета запущена уже на пятьсот рабочих. Улавливаешь?

— Какие будут распоряжения?

— Сиди тихо, не рыпайся. Вечером повидаюсь с Гаспаряном, перезвоню тебе.

Достал из встроенного в стену холодильного шкафа бутылку минеральной воды, давно забытой — «Нарзан».

— Придется принимать адекватные меры, — сказал доверительно.

— Отлично. Но я в ваших бандитских играх не участвую.

— А денежки любишь?

— Люблю.

— Сашенька, милый мой дружок! Пей водичку, полезно для желудка… В бандитов он не хочет играть. Ишь ты какая целка. Да ты в них три года играешь. Опомнился!

Опять он был прав, а я — нет. Потому у него и дети давно за границей, в безопасном месте, а мой единственный сынок, полагаю, мечтает стать рэкетиром.

— Ребяток своих не тревожь. Пусть спокойно работают.

Чтобы не тревожить ребяток, я поехал сразу домой. Был седьмой час, когда добрался до Академической. Там меня ждал небольшой сюрприз. На скамеечке, в тополиной тени, закинув ногу на ногу, сидела Катя. В пальцах сигарета. Вчерашнее вечернее платье она сменила на короткую кремовую юбку и свободный голубой блейзер. Мало кто из мужчин, проходя мимо, не оглядывался на нее. У меня аж дыхание перехватило. Вынужден был опуститься рядом и тоже закурил.

— Интересно, — сказал я, — а если бы я поздно вернулся?

Засмеялась, точно я пошутил.

— Чего смешного?

— Ты должен был почувствовать, что я здесь.

— А если бы вернулся не один?

— С дамочкой?

— Да, с дамочкой.

Ненадолго задумалась.

— Наверное, я бы ушла. Но мне кажется, у тебя нет никакой дамочки.

— Почему это?

— Ну, есть разные признаки. Мы, девочки, это чувствуем.

Подошел дядя Ваня, дворник, извинился за беспокойство, озабоченно спросил:

— Саня, ты не видел случайно этого гада Яшку?

— Да я только подъехал, а что с ним?

— Час назад побежал в магазин и до сих пор нету.

— Так сходи в магазин.

— Там тоже его нету. Еще раз извини.