Бойтесь данайцев, дары приносящих - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 3

– Радий Рыжов? – нахмурился генерал. – Это еще кто такой? И какая между всеми ними связь?

– Как нам удалось установить, – с почти нескрываемой гордостью проговорил докладчик, – Рыжов обучался в московском авиационном институте с пятьдесят третьего по пятьдесят девятый год – в одной группе с Валерией Федоровной Кудимовой, в девичестве Старостиной.

– И впрямь – эта Спесивцева взялась ворошить прошлое, – заметил генерал.

– На следующий день, вчера, Спесивцева с утра побывала на Богословском кладбище в Москве, где, как нам удалось установить, интересовалась могилой – как вы думаете кого? – Федора Кузьмича Старостина. После чего отправилась к месту жительства Валерии Федоровны на Кутузовский проспект и начала вести за ней наружное наблюдение. Дважды при этом ей звонила, по городскому домашнему телефону и по мобильному, разговоры продолжались три и пять секунд соответственно – только успеешь «алло» сказать. Когда Кудимова вышла из дома, Спесивцева последовала вслед за ней – и оказалась в кафе «Урания».

– С чего у молодой девчонки, – вдруг воскликнул один из участников совещания, – вдруг возник такой интерес к Федору Кузьмичу Старостину, который и умер-то лет тридцать назад?!

Ему никто не ответил. Генерал почесал подбородок.

– Спесивцева… Рыжов… – сказал он. – Где-то я уже слышал, в связи с Кудимовой, эти фамилии…

– Именно! – ликующе кивнул подполковник-докладчик. – Наверняка слышали.

– Вы хотите сказать: опять всплыло то, старое дело?!

– Так точно! Прошлое – оно ведь такое: если его как следует не похоронишь, оно не отпускает.

– Красиво говорит, а? – усмехнулся генерал, апеллируя к другим участникам совещания, и все они верноподданнически засмеялись. – Все ясно, подполковник. Давай, бери за жабры эту Спесивцеву и прессуй ее хорошенько: почему конкретно она Кудимову хотела убить, а главное, как ей это удалось.

Московская область, город Королев.

Владислав Иноземцев

В институте ЦНИИМаш, бывшем НИИ?88, ему предложили выделить машину, но он отказался. И на своей тоже к ним не порулил. Охота была по пробкам полдня торчать!

Иное дело – электричка. Поедет он в противоположном потоку направлении: утром отправится за город, в сторону Подлипок, вечером вернется в Москву. Поэтому столпотворения в вагоне не будет. Владислав Дмитриевич спокойно сядет на свободную лавку, еще раз просмотрит тезисы своего выступления. А вечером, после лекции, поглядит в окошко, поностальгирует. Сколько он уж не ездил на электричках? С тех пор как из «королевской фирмы» (как он по старинке называл свое место службы) уволился и перешел на преподавательскую работу, в столице осел. А дачи у него нет. Значит, к электропоездам не подходил лет двадцать – двадцать пять. И один Бог теперь знает, когда доведется еще поехать.

Ярославский вокзал поразил его препонами и барьерами на пути к электропоезду. Раньше секретные предприятия с таким рвением не охраняли. Даже мышь, казалось, на платформу не проскочит. Автоматы, турникеты. Охранники, как церберы, неотрывно следят за проходящими. Нет, он, конечно, не с луны свалился и знал, что на железной дороге вовсю борются с безбилетниками – но не думал, чтобы настолько вдумчиво, не на жизнь, а на смерть. В его времена, как он помнил, действовал лозунг: совесть – лучший контролер. И всерьез считалось, что тетки, которые, может, раз в месяц билетики в поездах проверяли, скоро и вовсе отомрут – за ненадобностью.

Однако вместо объявленного к восьмидесятому году коммунизма в стране к девяностому неожиданно наступил капитализм.

Его громогласными вестниками стали в том числе продавцы разнообразнейшего скарба, которые проходили вагон один за другим, во всю ивановскую рекламируя свой товар – иные даже с микрофонами: лейкопластыри! обложки на документы! экраны от солнца! наборы фломастеров! средства от запаха в дачном туалете! от комаров! пятновыводители! губки! заводные вертолеты! Сосредоточиться на работе стало совершенно невозможно, Иноземцев плюнул и решил посмотреть в окошко. Денек летний, солнечный, яркий. Листва молодая – в такую пору даже суетная Москва преображается, что говорить о пригородах!

Пролетели Маленковскую – а ведь он еще помнит живого Маленкова, и как его сняли, и как они, студенты – Вилен Кудимов, Радька Рыжов, Лерка Старостина (ставшая вскоре Кудимовой), – ходили по Москве и голосили невесть кем сочиненную песню: «Нас не купишь ни водкой, ни золотом, не страшна нам враждебная сила: Маленков, Каганович, Молотов и примкнувший к ним Шепилов». Шел пятьдесят седьмой год, всего ничего времени прошло, как умер ужасный усатый вурдалак, при котором не то что спеть или вымолвить что-нибудь запретное – подумать боялись. Но в пятьдесят седьмом легкая фронда уже не возбранялась, холодила сердце. А теперь никто и не помнит, кто такой Маленков – а ведь был премьер-министр, вальяжная, весомая фигура, не чета нынешним. Георгий Максимилианович, шутка ли! Кстати, станция Маленковская, вспомнил Владик, говорят, на самом деле не имеет к нему отношения, а не то, как попал Маленков в опалу, ее б живо переименовали.

А вот Лосиноостровская. Эта остановка к нему, Владику, непосредственное отношение имела. Он здесь в начале шестьдесят второго года снял квартиру – до сих пор помнит адрес: улица Коминтерна, а дальше… забыл? Да, выходит, забыл. Но навсегда запомнил, как впервые привозил сюда Галку. И как потом жил здесь вместе с Юрочкой.

Эх, Галка, Галка… Вторая жена, Марина, была ей не чета: ровная, спокойная, хозяйственная, рассудительная. Только благодаря Маринке и ее заботе он дослужился до доктора наук и профессора. А ведь в технических дисциплинах, да в советское время, это куда как сложно было. Марина оказалась прекрасной супругой, любящей и заботливой. Но почему сейчас он все чаще вспоминает не ее, покойницу, – а Галю?

Почему Галя, бывает, снится ему по ночам? Почему по ней, матери их единственного сына, он все чаще скучает? Почему ему так хочется повидаться с ней? Почему так жаль, что в своей жизни он не удержал ее? Почему ее судьба и характер, строгий и прямой, снова привлекают его?

Москва.

Галя

– Девушка, вы выходите?

Она вздрогнула и обернулась.

Молодой парень, стоявший позади нее в троллейбусе – чистый, румяный, кровь с молоком, – когда увидел лицо очень немолодой женщины, аж покраснел.

– Ой, извините.

– Ничего. Мне даже нравится. Только не называйте меня теперь, чтобы исправиться, бабушкой. Да, я выхожу.

Она не спеша спустилась по ступенькам троллейбуса – увы, куда-то навсегда исчезла прежняя прыть. А парень, сбежавший сзади по ступенькам, порскнул по своим делам, даже не попрощавшись.

Что ж, неудивительно, что он обознался. Она ведь до сих пор, как говорится, сзади пионерка, спереди пенсионерка.

Галя вышла на Ленинском проспекте, на площади с памятником Гагарину. Сорокаметровый Юра Самый Первый, изготовленный из титана, стоял в «тадасане» – йоговской «позе горы», устремленный ввысь, к небу. Странно, что идеологические начальники в восьмидесятом, когда этот монумент в ударном порядке открывали к Московской олимпиаде, связи памятника с полузапретной и подозрительной тогда йогой не заметили и скульптора не поправили. Впрочем, кто из чиновников мог знать тогда, что такое «тадасана»?

Вот он кем стал, Юра, сорокаметровым титановым человеком. А ведь он для нее когда-то был просто Юркой. Все они тогда были друг для друга Юрками, Лешками, Гришками, Вальками, Галками. Но он и тогда был лучшим: самым веселым, красивым, компанейским, заводным. А может, на него тогда уже лег солнечный отсвет его всемирной славы, и это приподнимало его над другими? Так или иначе, он и впрямь был номер один. И как жалко, что он был женат. И строгие, более чем монашеские нормы первого отряда никогда бы не позволили ему уйти из семьи. А увести его хотели бы многие – ясный, умный, заводной, веселый и бесстрашный – он был образцом настоящего советского парня.