Некоторые парни… (ЛП) - Блаунт Пэтти. Страница 12

Я часто смотрю на Йена.

Он неугомонный, в нем буквально бурлит энергия, и я этого не понимаю, хотя всегда хотела понять.

Йен играет в лакросс. Почему он не на поле со своей командой? Что он натворил, чтобы застрять на этой работе?

Однако эти вопросы не настоящие. Я не хочу думать о настоящих вопросах. Только как я могу не думать? Как много Йен видел? Во что именно Йен верит? Почему он помог мне той ночью?

Уборщик отдает универсальный ключ, говорит, что куда класть, затем указывает на ряд шкафчиков напротив Йена.

Черта с два.

Он не в себе, если думает, будто я повернусь спиной к любому из друзей Зака МакМэхона.

Когда уборщик уходит, хватаю пару резиновых перчаток. Мне не терпится начать. Держу Йена в поле зрения, готовая постоять за себя, если он решит поднять на меня руку, но его темные волосы закрывают лицо. Обрызгиваю шкафчик, однако не могу дотянуться до верха. Внезапно Йен появляется прямо у меня за спиной. Мои руки заняты, потому что я держусь за полку, а значит, не смогу защититься.

– Давай вытру.

Черт. Я подскакиваю так, что ударяюсь локтем. Он бормочет извинения, только я его не слышу из-за накатившей на меня паники. Йен отходит назад к своим шкафчикам. Я долго раздумываю, не залезть ли в один из них (без разницы, чистый он или нет) и не спрятаться ли там до конца нашего дежурства. Шесть дней. Каким образом, черт возьми, мне вытерпеть шесть подобных дней? Я делаю несколько глубоких вдохов, после чего остервенело драю следующий шкафчик.

Йен оставил меня в покое, за что я ему благодарна. Мы работаем в тандеме, молча, постепенно движемся вдоль коридора. Только когда Йен куда-то исчезает, замечаю, что прошло несколько часов. Подхватываю свой рюкзак, выхожу на улицу, пробираюсь к игровому полю, где тренируется наша знаменитая команда по лакроссу. Укрываясь за линией деревьев, быстро передвигаюсь, пока не выхожу туда, откуда видны ворота.

Зак там.

Сглатываю с трудом, достаю камеру из сумки. Включаю ее, ловлю цель, приближаю с помощью зума, затем начинаю фотографировать. Угол неудачный. Свет тоже, но лучшего варианта у меня нет. Я должна запечатлеть этот кадр.

Должна.

Тренер дует в свисток, и вся деятельность прекращается. Игроки направляются к краю поля. Мое сердце замирает. Я в ловушке. Они меня увидят. Зак меня увидит. Сую камеру обратно в сумку, прячусь за деревом. Страх наступает мне на пятки. Сжимаюсь в комок, надеясь, что никто меня не заметит, что никто не спросит, почему я здесь. Сижу на корточках пять минут, десять. Опять раздается свисток тренера. Выглядываю из-за ствола. Игроки снова распределяются по позициям. Жду еще минуту, затем пускаюсь в бег, смешиваясь с толпой родственников и фанатов, ошивающихся возле трибун. Наконец-то добираюсь до здания школы.

Едва войдя внутрь, припадаю к стене, прикладываю ладонь к груди. Сердце бешено бьется о ребра, горло сжимается, подобно апертуре моей камеры. Поспешно поднимаюсь по лестнице, ныряю в один из женских туалетов, прячусь в кабинке. Господи! Я не смогу сделать это еще раз. Не думаю, что переживу. Беру себя в руки, умываюсь, после чего возвращаюсь на свое рабочее место.

Йен сидит на полу, мертвенно бледный, держится за голову. Вокруг него валяются книги. Не раздумывая, подбегаю к нему, чуть не уронив свой рюкзак. Он дышит. Он в порядке.

Грудь пронзает боль. Похоже, это мое сердце говорит: "Хватит уже!". Я медленно приближаюсь к Йену. Бесшумно.

– Ты в порядке?

Он не двигается.

– Голова болит. И кружится.

Меня охватывает чувство облегчения, однако оно сопровождается беспокойством. Мне страшно видеть Йена, не пышущего энергией, поэтому я роюсь у себя в сумке, нахожу пузырек обезболивающего.

– На.

Он бормочет "Спасибо", затем отползает к стене, прислоняется спиной к шкафчикам, громко вздыхает. Его лицо по-прежнему кажется слишком бледным на фоне темных волос. Опять лезу в рюкзак, достаю сэндвич, распаковываю.

– Держи. Поешь. А то ты выглядишь неважно.

Протягиваю ему половину. Вместо того, чтобы его забрать, Йен смотрит на сэндвич… На меня… И тут мне становится ясно. Он не хочет замараться моим позором – позором девушки, выдвигающей ложные обвинения в изнасиловании.

– Ради всего святого, там нет вшей.

Он смеется. О, мой Бог, Йен Рассел по-настоящему смеется. А потом разговаривает со мной, ест сэндвич, которым я его угостила. Должно быть, я во сне, потому что никто не улыбался мне, не разбрасываясь оскорблениями при этом, больше месяца. Поверить не могу. Слова слетают с моих губ. Я даже не продумываю их. Йен говорит, и я каким-то образом отвечаю. Не замолкаю почему-то. Рассказываю ему о том, как пнула шкафчик, придумываю целую историю о программе стажировки в журнале – не хочу, чтобы он знал, зачем я на самом деле ношу с собой школьную камеру. И это восхитительно, потому что я счастлива, наверно. Я так давно не чувствовала себя счастливой. Не уверена, однако мне кажется, что это действительно счастье. Так продолжается до тех пор, пока Йен не упоминает о моей предполагаемой немоте. Пытаясь показаться уверенной, забавной и в то же время самокритичной, говорю:

– Многим бы хотелось, чтобы я была немой.

Когда свет гаснет в его глазах, думаю: "Вот оно! Вот то выражение, которого я ждала, выражение, не позволяющее мне забыть, чем я стала".

Неудачница.

Обманщица.

Шлюха.

Хочу сказать ему, что я не такая. Хочу провалиться сквозь землю. Хочу убежать и спрятаться. Хочу, чтобы этот день закончился. Я начинаю выкидывать в мусор содержимое одного из шкафчиков, которое Йен рассыпал по полу, но он меня останавливает, заявляя что-то про ветрянку. Когда он аккуратно складывает вещи в чистый шкафчик, делаю вид, будто не наблюдаю за ним, не представляю его в образе рыцаря, пришедшего мне на помощь на белой Тойоте Камри. Проглатываю крик, распирающий грудную клетку – эту отвратительную пороховую бочку уверенности, что он – парень, который заботливо возвращает на место тетради с группой One Direction, принадлежащие заболевшей однокласснице, знает: я не такая, какой меня все считают. Знает, но молчит.

Йен игнорирует меня весь остаток дня.

Глава 8

Йен

Я иду на улицу, чтобы дождаться папу у входа. Грэйс куда-то исчезла. Это хорошо. Очень хорошо. Не хочу ее видеть. Я не должен был разговаривать с ней. И она об этом знала. Она убежала так быстро, словно за ней Цербер гнался.

Полагаю, это моя вина. Я забыл. Проклятое сотрясение. Сидя рядом, просто болтая, глядя в ее ясные глаза, было так легко забыть о том, что Грэйс сделала. Что, по ее словам, сделал Зак. Но теперь я вспомнил. Меня посадили под домашний арест той ночью. Команда устраивала вечеринку в лесу, неподалеку от железнодорожной станции. Я должен был приехать на место в 7:30, но папа вышел из себя, потому что в его машине закончился бензин, и не выпустил меня из дома. Я тогда вообще машиной не пользовался, но он не хотел слушать. Мы серьезно повздорили. Мне еще больше досталось за пререкания. Полтора часа спустя Клаудия призналась, что брала машину и не заправила ее.

Однако даже после этого мне не разрешили уйти. Из-за моего отвратительного отношения или прочей подобной хрени. Мама наконец-то выступила свидетелем со стороны защиты, и в районе девяти часов меня отпустили. Я поехал на станцию, только к тому времени уже никого там не осталось. Попытался отправить сообщения нескольким людям, но никто не ответил. Бродя по лесу, я чуть не споткнулся о тело Грэйс. Она лежала рядом с рельсами, окруженная пивными бутылками.

Ее белье было спущено до лодыжек.

Я подумал, что она мертва. Господи, я был в этом уверен. Когда начал трясти ее, кричать, Грэйс застонала. Я похлопал ее по щекам, встряхнул еще раз. Она открыла свои серые, словно облака, глаза. Как только ее взгляд сфокусировался на мне, они распахнулись еще шире. Грэйс заплакала, потом вырвала. Она умоляла меня отвезти ее в больницу. Что я мог сделать? Я думал, у нее алкогольное отравление или вроде того. Но Грэйс сообщила, что ее изнасиловали, после чего все посмотрели на меня, будто это сделал я.