Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми - Хаецкая Елена Владимировна. Страница 56

И вцепился в ее ладонь изо всех сил, даже помогая себе ногтями.

Она зашаркала по переулку и нырнула вместе с ним в подворотню.

Лифты ползали по желтым стенам дома.

С натугой они карабкались все выше, к невозможному небу над двором-колодцем, к недостижимой цели. Они были похожи на паразитов, внедрившихся под кожу и двигающихся вдоль позвоночного хребта, как в фильме ужасов.

Петр впервые ездил в таком лифте. Он понял вдруг, что слишком мало успел за свою жизнь, чтобы позволить ей закончиться в общежитии.

– Здесь.

Они очутились перед крашеной дверью без номера.

Антигона позвонила, потом постучала, и дверь тихо раскрылась, и в полумраке проступила бледная женщина в стареньком халате. У женщины не было возраста. Она как будто находилась за пределами собственной судьбы. Петр восхитился, потому что это было хитро придумано – жить потихоньку, предоставив судьбе возможность самой вершить свой жестокий и страшный суд!

Не обращая внимания на вопрошающие глаза женщины, Антигона повернулась к Петру и сказала:

– Вот эта – мать, Петр Лавочкин. Ты получаешь возможность глядеть.

Петр оглянулся на Антигону, но она уже входила в лифт, готовая растаять в нереальной вселенной «колодца», а между тем женщина шагнула к двери с явным намерением изгнать Петра и не допустить его в свое обиталище.

Поэтому Петр быстро шагнул вперед и схватил женщину за локти. К этой женщине следовало прикасаться нежно и бережно, ее кости ощущались как нечто чрезвычайно хрупкое.

– Хотите чаю? – слабым голосом произнесла она.

Она заварила для него на кухне слабенький чаек. На поверхности чашки плавали чаинки. Они были такими жалкими, что у Петра пропало всякое желание задавать этой женщине какие-либо вопросы.

Она заговорила сама:

– Я сразу узнала тебя. Ты и был таким – грязнокожим. Я ни у кого не видела такого ужасного оттенка кожи. Прости.

Петр покачал головой. Он вовсе не считал свою внешность ужасной и в словах матери не видел ничего обидного. К тому же некоторые девчонки уже находили его весьма интересным. «В тебе есть опасность и тайна, – сказала ему одна из его подруг. – Если бы у тебя была еще своя жилплощадь, то я бы даже не задумывалась».

Поскольку Петр молчал – а молчал он потому, что думал о множестве разных вещей, и все они разом захватывали его воображение, – женщина торопливо продолжила:

– Я отказалась от тебя прямо в роддоме. Я не могла принести тебя домой. Мой муж… – Она судорожно вздохнула. – Он сказал, что ты – не от него. Мы потом все равно развелись.

Петр подумал о муже этой женщине, о ее любовнике, о том, как она ложится в постель и смотрит на мужчину в ожидании. Он почти въяве видел ее печальное лицо, слышал ее вздохи. Есть женщины, которые в постели смеются, а эта – вздыхает. И в конце концов ее любовникам это начинает казаться пресным.

Он посмотрел на ее руки и увидел, что они увяли.

«Наверное, нельзя думать такое о матери», – мелькнуло у Петра, и в тот же миг он понял, что эта женщина ему не мать.

– Ты не простила его? – спросил ее Петр. – За то, что он заставил тебя оставить ребенка?

Она пожала плечами.

– На самом деле это он не простил меня.

– Но ведь ты ему не изменяла!

– Изменяла.

– Ну, он же не знал…

– Знал.

Ее быстрые уверенные ответы сбили его с толку, и он замолчал.

Она принялась пить чай как ни в чем не бывало. Петр с интересом смотрел, как она вытягивает губы трубочкой и высасывает содержимое чашки, точно птичка. «И целуется наверняка как клюет, – представил Петр. – У таких губы в момент поцелуя твердеют, а соски остаются мягкими…»

– У тебя есть дети? – спросил Петр.

Она кивнула.

– Значит, ты счастлива, – сказал Петр.

Она пожала плечами.

Петр сказал:

– Знаешь, я только сейчас понял одну вещь.

Она испуганно смотрела на него.

Он накрыл ее ладонь своей.

– Ты не настоящая моя мать. Поэтому никогда больше не печалься из-за того, что сделала.

– Я не понимаю… – произнесла она медленно.

– Это правда.

Он встал.

– Я рад, что мы увиделись, – сказал Петр. – Ты хорошая.

Антигона ждала его во дворе. Он даже надеяться не смел, что она там окажется, но она бродила по мостовой и слушала, как разношенные ботинки шлепают ее по пяткам. Эхо, обитавшее в этом дворе, старое разжиревшее эхо делало этот звук гулким.

Заслышав шаги, Антигона обернулась.

– Ты понял? – спросила она, увидев, что лицо Петра сияет.

Он кивнул ей, еще издалека, а потом добавил словами, чтобы не оставалось сомнений:

– Не она – моя мать.

Антигона расхохоталась:

– Да, ты это понял!

Петр взял ее лицо в ладони и, поскольку Антигона попыталась вырваться, ухватил ее покрепче за уши.

– Кто ты?

– А ты как думаешь? – засмеялась она и ударила его прядью волос с тяжелой папильоткой.

– Скажи!

– Сказать твои мысли?

– Ты была словом – «Антигона». Давно.

– О, я – слово! – кивнула она, заставляя его выпустить ее уши. – Я слово «Антигона», и я слово «сестра». Ты видел меня во сне?

Он молча улыбнулся ей.

Она с восхищением посмотрела на его зубы, а потом сказала:

– Я тоже. Ты был в моем сне. Но ты не был словом.

– Кем же я был?

– Кусок мяса.

– И я молчал?

– Ты молчал и был мой брат. Ты – немой, ты – никто. Называется – подменыш.

– Почему?

– Необходимость. Жертва.

– Почему? – опять спросил он.

– Это в крови, – ответила Антигона. – Понимание сроков. Женщины знают, когда пора это сделать. Если не добавлять людей, наш род прервется. Нужен был человек. Она подменила детей. Ты – подменыш.

– А тот, второй… мой двойник? – не выдержал Петр.

– Что? – удивилась Антигона. Ее черные глаза сияли, как будто в них налили по ведру света.

– Какой он? На кого он похож?

Антигона удивленно подняла брови.

– Он похож на человека. Он не похож на брата.

– Он слабый? – жадно поинтересовался Петр.

– Ты – очень сильный, – сказала Антигона.

– Он слабый! – повторил Петр.

Антигона пожала плечами:

– Он человек. Он – мешок со свежей кровью. Он не похож на брата. Ты – другой. Ты больше не кусок мяса.

– Кто же я? – допытывался Петр.

Самым важным для него было сейчас понять, каким видит его Антигона.

– Ты – кусок камня, – сказала она важно. – Идем. Мои башмаки скоро закончатся.

Он покачал головой, показывая, что не понимает смысла последней фразы.

Она показала на свои ботинки.

– Башмаки. Я должна вернуться домой до заката, иначе застряну. Ты любишь обувь? Подумай над этим. Это важно.

Она шагнула вперед, потом еще и еще – и вдруг исчезла.

Петр остался один во дворе-колодце, под окном дома, где жила его не-мать, грустная женщина без судьбы. И место это, и знакомство не несли в себе ровным счетом никакой отрады, но Петру казалось, что ему подарили нечто огромное и чрезвычайно важное.

Он раскинул руки в стороны и медленно закружился по двору. Он знал, что не-мать наблюдает за ним из окна. Она часто смотрит на людей и вещи, не понимая их смысла и не впуская их в душу, – она лишь следит за тем, как жизнь проходит мимо.

Распахнулось совершенно другое окно, не то, о котором думал Петр, и оттуда показалась растрепанная старуха.

– Пошел вон! – заорала она. – Пьянь! Бродяги! Шляются тут! Здесь приличный дом! Я милицию позову! Убирайся, тебе говорю!

И она разразилась бранью, в которой Петра больше всего удивило слово «проститутка». Он так и не понял, к кому оно было отнесено.

Не переставая кружиться и подскакивать, он пересек двор и выбежал в переулок, а оттуда в два прыжка добрался до роскошной улицы-красавицы. Здесь город встретил его, словно подвыпившего джентльмена, и с легкой иронией вопросил: «Неужто допустимо посещение подобных мест? Если бы вы, милостивый государь, вздумали пуститься в пляс на Невском, вам никто бы и слова худого не сказал, так нет, угораздило вас забраться в эдакие трущобы! За трущобы я, милостивый государь, совершенно не отвечаю».