Маленький лорд Фаунтлерой (пер. Демуровой) - Бернетт Фрэнсис Ходгсон. Страница 22

Однако просто держаться прямо в седле, пока пони водят шагом, было не так уж и интересно. Через несколько минут Фаунтлерой обратился к деду, который следил за ним из окна.

— А можно мне самому попробовать? — спросил он. — И можно, я поеду быстрее? Тот мальчик на Пятой авеню и рысью скакал и галопом!

— Ты думаешь, что мог бы пройтись рысью или галопом? — сказал граф.

— Мне бы хотелось попробовать, — отвечал Фаунтлерой. Его сиятельство подал знак Уилкинсу, который вывел собственную лошадь и, вспрыгнув в седло, взял пони Фаунтлероя на длинный повод.

— А теперь, — велел граф, — пусть попробует рысью. Следующие несколько минут были волнующими для маленького наездника. Он обнаружил, что пройтись рысью не так легко, как пройтись пешком, и чем быстрее идет пони, тем труднее держаться в седле.

— Тр-трясет поря-рядочно, правда, — сказал он Уилкинсу. — А в-вас не тр-трясет?

— Нет, милорд, — отвечал Уилкинс. — Привыкнете со временем. Привставайте на стременах.

— Да я все время привстаю, — отвечал Фаунтлерой. Он неловко привставал и опускался, его так и бросало в седле. Лицо его раскраснелось, он тяжело дышал, но не сдавался и изо всех сил старался держаться прямо. Граф из окна все хорошо видел. Когда наездники выехали из-за скрывавших их деревьев и снова приблизились к окну, граф увидел, что шляпа у Фаунтлероя слетела, щеки побагровели, а губы плотно сжаты, но он продолжает мужественно держаться в седле.

— Остановись на минутку! — произнес граф. — Где твоя шляпа? Уилкинс притронулся рукой к козырьку своей шапки.

— Слетела, ваше сиятельство, — ответил он с явным удовольствием. — не разрешил мне остановиться, чтобы ее поднять, милорд.

— Он не из пугливых, а? — заметил граф сухо.

— Он-то, милорд? Да он и не знает, что такое страх. Я многих молодых господ ездить верхом учил, но чтобы кто так к седлу прилип, не видывал.

— Устал? — спросил граф Фаунтлероя. — Хочешь слезть?

— Я не ждал, что так трясти будет, — честно признался Фаунтлерой. — И устаешь немного, но слезать я еще не хочу. Вот отдышусь и поскачу назад за шляпой.

Вздумай какой-нибудь умник учить Фаунтлероя, как понравиться старому графу, он не смог бы придумать ничего лучшего. Неяркий румянец заиграл на увядшем лице графа, пока он смотрел вслед ускакавшему пони, а в глазах под нависшими бровями мелькнула радость, которую старый аристократ не ожидал уже вновь испытать. Он сидел и с нетерпением ждал, когда же снова раздастся стук копыт. Наконец через какое-то время лошади возвратились, однако теперь уже они шли быстрее. Фаунтлерой скакал без шляпы — Уилкинс держал ее в руке; щеки у Фаунтлероя еще пуще побагровели, волосы растрепались, он скакал галопом.

— Ну вот, — тяжело дыша, произнес он, когда поравнялся с дедом, — я взял в галоп. У меня еще так не получается, как у того мальчика на Пятой авеню, но я взял в галоп — и удержался в седле!

Он очень подружился с Уилкинсом и пони. Дня не проходило, чтобы их не видели на зеленых аллеях или на большой дороге, где они весело неслись вскачь. Фермерские ребятишки выбегали из дверей, чтобы взглянуть на горделивого гнедого пони и отважного маленького наездника, с такой уверенностью сидящего в седле, а маленький лорд срывал с себя шляпу и махал ею с криком: «Хэлло! Доброе утро!» Это произносилось от души, хотя и без особой аристократичности. Иногда он останавливался поболтать с детьми, а однажды Уилкинс вернулся в замок и рассказал, что Фаунтлерой потребовал, чтобы они остановились у деревенской школы, и уступил пони хромому мальчику, чтобы тот доехал на нем домой.

— Право слово, — рассказывал Уилкинс на конюшне, — право слово, такого я никогда не слыхивал! Мне он спешиться не позволил, потому, говорит, как мальчику на большой лошади будет сидеть неловко. Так мне и сказал: «Уилкинс, — говорит, — этот мальчик хромой, а я нет, и потом, — говорит, — я с ним поговорить хочу». Так что пришлось парнишке — его Хартл зовут — сесть на пони, а милорд сунул руки в карманы и идет себе рядом, разговаривает и посвистывает, нимало не смущаясь! А когда мы к их хижине подъехали и мать парнишки во двор выскочила, затрепыхалась, он шляпу скинул и говорит: «Я вашего сына домой привез, сударыня, — говорит, — потому как у него нога болит, а на эту палку опереться как следует разве можно? Я дедушку попрошу, чтобы ему костыли сделали». И женщина, право слово, так и упала от удивления, да я и сам чуть не лопнул!

Граф, услышав эту историю, вовсе не разгневался, как думал Уилкинс, а только рассмеялся, а потом подозвал к себе Фаунтлероя и велел ему все рассказать от начала и до конца и после снова рассмеялся. А через несколько дней карета Доринкорта остановилась возле хижины, где жил хромой мальчик. Из кареты выпрыгнул Фаунтлерой, подошел к двери, держа на плече, словно ружье, пару крепких, легких новых костылей, и вручил их миссис Хартл.

— Дедушка шлет вам поклон и вот эти костыли для вашего мальчика, и мы надеемся, что ему станет легче.

— Я передал им от вас поклон, — сказал Фаунтлерой графу, вернувшись на свое место в карете. — Вы мне этого не говорили, но я подумал, что вы, верно, просто забыли. Так и есть, правда?

И граф снова рассмеялся, но не стал возражать. Дело в том, что по мере их сближения вера лорда Фаунтлероя в великодушие и благородство графа все росла. Он ни минуты не сомневался в том, что его дедушка чрезвычайно добрый и щедрый человек. Разумеется, все желания Седрика исполнялись мгновенно; на него сыпался такой дождь подарков, что порой он совершенно терялся.

Граф, видно, положил себе за правило, что внук должен иметь все, что ни пожелает, и дал ему полную свободу действий. И хотя в большинстве случаев такая политика весьма опасна, маленький лорд на удивление хорошо выдержал это испытание. Возможно, он все же избаловался бы, несмотря на его добрый нрав, если бы не те часы, которые он проводил с матерью в Корт-Лодже. Миссис Эррол внимательно и нежно следила за всеми его поступками. Они часто подолгу беседовали вдвоем, и, возвращаясь в замок, он уносил с собой не только память о ее поцелуях, но и простые, добрые советы. Одно лишь чрезвычайно удивляло маленького лорда. Никто и не подозревал, как часто он пытался разрешить эту тайну; даже его мать не знала, как часто он ломал над ней голову, а граф так и вовсе долгое время ни о чем не догадывался. Наблюдательный мальчик не мог не задуматься о том, почему его мама и дедушка никогда не встречаются. Конечно, он это заметил. Когда карета Доринкорта останавливалась у Корт-Лоджа, граф никогда не выходил из нее; а в тех редких случаях, когда его сиятельство посещал церковь, Фаунтлерою предоставлялась возможность побеседовать с матерью на крыльце или вернуться с ней домой. Но каждый раз неукоснительно в Корт-Лодж посылались цветы и фрукты из замковых оранжерей. К тому же вскоре после того первого воскресенья в церкви, когда миссис Эррол пошла в одиночестве домой после службы, граф совершил поступок, который весьма возвысил его в глазах Седрика. Спустя неделю Седрик собрался навестить мать — и увидел, что у дверей стоит не карета с парой лошадей, а прелестная двухместная коляска с красивой гнедой кобылой в упряжке.

— Это твой подарок матери, — коротко сообщил граф. — Нельзя, чтобы она ходила пешком. Ей нужна коляска. Ее кучер будет за ней следить. Запомни, это подарок от тебя.

Фаунтлерой пришел в такой восторг, что не знал, что сказать. Он с трудом сдерживал себя, пока не прибыл в Корт-Лодж. Миссис Эррол срезала розы в саду. Он выскочил из коляски и бросился к ней.

— Дорогая! — кричал он. — Знаешь что? Эта коляска твоя! Он говорит, это тебе подарок от меня! Это твоя коляска, чтобы ты в ней ездила, куда захочешь!

Он так радовался, что она совсем растерялась. Она не смела огорчить его отказом от подарка, присланного человеком, который решил считать себя ее врагом. В конце концов она уселась в коляску как была, с розами в руках, и Седрик повез ее на прогулку, без устали расхваливая доброту и щедрость графа. Он так простодушно восхищался графом, что она порой готова была рассмеяться — тогда она обнимала своего малыша за плечи и целовала его, радуясь, что он видит только доброе в человеке, у которого так мало друзей.