Пытки и наказания - Брайен Лейн. Страница 47

«С грузовика свалили кучу камней и тогда привели двух женщин, одетых в белое и с мешками на голове. Их тут же закидали камнями, и их одежды из белых превратились в красные. Раненые женщины упали на землю, и тогда стражи революции размозжили их головы лопатой, чтобы окончательно убить».

26 ноября 1991 г. Фархаму Хиат изнасиловала банда вооруженных людей, ворвавшихся в ее дом в Карачи (Пакистан). Ей сказали, что она расплачивается за дружбу с лидером оппозиционной пакистанской партии миссис Беназир Бхутто. Предположительно банда действовала по заданию Ирфануллы Хан Марвата, зятя президента страны Исхак Хана. Миссис Бхутто первой осудила это преступление и потребовала наказания преступников, а именно побивания их камнями (в мусульманском праве это наказание называется сансар — sansar). Следует добавить, что когда Беназир Бхутто стала премьер-министром Пакистана, она обратилась к президенту с просьбой смягчить приговоры всем тем, над кем нависла угроза вышеупомянутой жуткой казни, — а их число в ту пору составляло около 2000 человек, — на что и было получено одобрение. Похоже, что это тот самый ярко выраженный пример политики популизма, когда перейдя из стана оппозиции на сторону власти, отказываются от своих прежних убеждений.

ПОВЕШЕНИЕ

Смертная казнь через повешение появилась в Англии вместе с англо-саксами, которые унаследовали этот метод умерщвления от своих германских предков. К тому времени, когда Генрих II учредил в XII веке суды и жюри присяжных заседателей, смертной казнью через повешение наказывались очень многие преступления. В средние века властью судить, приговаривать и вешать были уже облачены каждый город, каждый монастырь и каждый феодал.

Вплоть до нынешнего столетия смертная казнь осуществлялась крайне грубыми методами, при большом стечении народа и предварялась зачастую варварскими истязаниями. Такие изощренные методы смертной казни, как четвертование или волочение за лошадью, были очень популярны и собирали множество народа.

Однако, даже в лучшем случае, простое повешение было немногим безболезненнее медленного удушения жертвы, иногда длившегося часами, и актом милосердия можно считать то, что палач позволял родственникам или друзьям повешенного тянуть его за ноги, чтобы ускорить и облегчить ему смерть.

Публичные казни имели место по всей Британии, но самые печально знаменитые вершились на «тройной виселице», воздвигнутой в Тайберне специально для этой цели. Приговоренных к смерти преступников вели через весь Лондон из Ньюгейтской тюрьмы до места казни в Тайберне (недалеко от нынешней Марбл Арч).

Церемония казни была настолько ужасна и сопровождалась таким множеством мрачных ритуалов, что у зрителей стыла в жилах кровь. Обреченного везли в открытой повозке в Тайберн уже с петлей на шее. Тут же рядом с ним везли гроб, а рядом шел священник, старавшийся получше подготовить его к уходу в мир иной. Для толпы этот день был праздничным. Люди стояли по всему маршруту следования печальной процессии, подбадривали осужденного, если он был популярным героем, и глумились над ним, если он был никому не известным преступником. В первом случае они славословили своего кумира, бросали ему цветы и подносили ему чашу святого Жиля [71], требуя выпить ее до дна. В последнем же случае несчастного забрасывали грязью и камнями, осыпая его оскорблениями. Самые нелицеприятные сцены разыгрывались уже на эшафоте. Часто палач ругался с осужденным по поводу его одежды, которую считал своей законной добычей; последний же настаивал на том, чтобы ее раздали его товарищам. Время от времени веревка рвалась или высота падения тела оказывалась недостаточной, и Джеку Кетчу [72] приходилось добавлять собственный вес, чтобы удушить жертву. Случалось, что между палачом и осужденным возникал конфликт по какому-нибудь незначительному поводу, и палач прибегал к силе, чтобы заставить преступника соблюдать процедуру. Приговоренным разрешалось произносить предсмертную речь, содержание которой тот начинал готовить и обсуждать с товарищами по несчастью еще в Ньюгейте, за несколько недель до великого дня.

Порядка и благопристойности в столице стало гораздо больше, когда Тайберн перестал быть местом публичных казней, а приговоренных начали вешать перед Ньюгейтской тюрьмой. Однако самые худшие черты старой системы сохранились. Как прежде, казни предшествовала мелодраматичная проповедь в часовне, увешанной черными полотнищами. На службу собиралось много желающих посмотреть на приговоренных, теснившихся на одной из скамей. Те же, в свою очередь, не могли оторвать глаз от гроба, стоявшего перед ними на столе. Перед виселицей, как и прежде, собиралась огромная волнующаяся толпа, желавшая увидеть последний акт трагедии. Здесь же попадались зрители голубых кровей, например, любители жестоких зрелищ Джордж Сельвин и лорд Том Нодди, которые успевали роскошно позавтракать с начальником тюрьмы и за большие деньги получали возможность наблюдать казнь из окна напротив виселицы.

Толпа неистовствовала у Ньюгейтской тюрьмы подобно римлянам времен империи, ожидавшим на ступеньках амфитеатра начала кровавой гладиаторской бойни. Люди толкались, пытаясь пробиться поближе к эшафоту, падали на землю, некоторых затаптывали насмерть. Вокруг стоял гул множества голосов, тысячи луженых глоток извергали брань, и когда на эшафоте, на фоне утреннего неба, появлялись черные фигуры главных действующих лиц спектакля, воцарялась тишина. «Шляпы долой!» — этот выкрик отражался от стен домов и эхом разносился по площади. Далее все происходило быстро: петля на шею, поворот рычага, трап проваливался вниз, и вот уже тело несчастного качается на веревке.

(«Ньюгейтская хроника», Артур Гриффитс,1883, стр. 7–8).

6 ноября 1802 г. мистер Джон Коул Стил, владелец магазина по продаже лавандовой воды на Кэтрин-стрит в Стрэнде, отправился в Бэдфонт, где у него была лавандовая плантация. Когда он не возвратился на следующий день, его друзья забеспокоились.

Тело Джона Стила нашли под кустом в канаве на пустоши Хаунслоу. Страшные раны на голове не оставляли никаких сомнений насчет причины его смерти.

По прошествии четырех лет после безвременной кончины Джона Стила в суде Олд-Бэйли по обвинению в воровстве был осужден некий Бенджамин Хэнфилд, в соответствии с обычаем, отправленный на борт корабля-тюрьмы в Портсмуте. Здесь он заразился какой-то опасной болезнью и, находясь в бредовом состоянии, не переставал говорить о каком-то убийстве и требовать к себе судью. С Боу-стрит прибыл судебный пристав, и Хэнфилд поведал ему обстоятельства убийства, назвав при этом имена соучастников: Джона Холлоуэя и Оуэна Хэггерти.

9 февраля 1807 г. Холлоуэй и Хэггерти уже стояли перед Джозефом Моузером, эсквайром, судьей полицейского суда на Уоршип-стрит, который предъявил им обвинение в убийстве Джона Коула Стила на пустоши Хаунслоу. Хэнфилд, по его собственному признанию соучастник преступления, свидетельствовал против них в обмен на обещание о помиловании. Джон Холлоуэй и Оуэн Хэггерти были признаны виновными, и их казнь была назначена на следующий понедельник. В тот день у тюрьмы Ньюгейт собралась огромная толпа (по оценкам очевидцев, около 40 тысяч человек), желавшая присутствовать при этом зрелищном событии.

Что стало причиной давки, никто не ведает, но на мостовой осталось 36 трупов и бесчисленное множество раненых и покалеченных. Отчет об этой трагедии дает «Ньюгейтский календарь»:

«Толпа, собравшаяся, чтобы присутствовать при казни, не имела себе равных в прошлые годы и по самым скромным оценкам составляла 40 тысяч человек. Катастрофу, которая разразилась в результате такого скопления людей, будут помнить еще долго. К восьми часам утра вокруг эшафота не оставалось ни пяди свободного места. Толпа напирала так сильно, что еще до того, как привели преступников, многие кричали дурными голосами и предпринимали тщетные попытки выбраться из давки. Их крики только усугубили общую панику. Несколько женщин из низших классов, отважившиеся пролезть в толпу, оказались в отчаянном положении, и крики их были ужасны. Некоторые из них упали под давлением огромного скопления людей и тут же были затоптаны. То же самое случилось с несколькими мужчинами и мальчишками. Над площадью стоял крик: «Убивают! Убивают!» Исходил он по большей части от женщин и детей, но помощи им ждать было неоткуда — каждый был занят спасением собственной жизни.