Осторожно, триггеры (сборник) - Гейман Нил. Страница 55

– Останься со мной! Останься! – вскричала она, встревожившись.

Герцог обернулся и бросил взгляд назад, в белую пустоту.

– А что там? – спросил он. – Что лежит за туманом?

– Так ты побежишь? Ты бросишь меня? – ответила она вопросами на вопросы.

– Я пойду, – сказал он. – Но я не уйду от тебя. Я пойду к цели. Я алкал сердца. Скажи мне, что ждет там, за туманом?

Она покачала головой.

– За туманом скрыта Малкут, имя ее значит Царство [27]. Но ее нет и не будет, если только ты не дашь ей бытие. Она станет такой, какой ты ее сделаешь сам. Если дерзнешь войти в туман, ты либо создашь целый мир, либо сам прекратишь быть – полностью и навсегда. Выбор за тобой. И мне неведомо, что случится дальше, но я знаю одно: если ты покинешь меня, то уже никогда не вернешься.

Он все еще слышал гулкий грохот, но больше не был уверен, что это поступь великана. Теперь оно больше походило на стук, стук, стук его собственного сердца.

Герцог обратился лицом к туману – пока сам не успел передумать – и шагнул в ничто. Оно оказалось холодное и волглое. С каждым шагом Герцога будто бы становилось все меньше. Невральные розетки умерли и больше не передавали никакой информации – пока он не позабыл, в конце концов, и свое имя, и титул.

Он не знал, ищет ли он какое-то особое место в тумане или творит его сам. Но он помнил тьму кожи и янтарные очи. И он помнил звезды… Там, куда он идет, будут звезды, решил он. Звезды нужны непременно.

Он ускорил шаг. Кажется, когда-то он носил доспехи… но сейчас сырой туман омывал ему лицо и шею, и путник ежился в своем тонком пиджаке в холодной и черной ночи.

Тут он оступился – нога соскользнула с края тротуара.

Поймав равновесие, он уставился сквозь туман на расплывчатые огни фонарей. Мимо промчалась машина – слишком, пожалуй, близко! – и растворилась позади; габаритные огни запачкали дымку красным.

Мой старый особняк, с теплотой подумал он и замер в удивлении при мысли о Бекенхэме [28] как о своем старом… чем бы то ни было. Он же только что сюда переехал. Можно использовать в качестве базы… Место, откуда можно сбежать. Дело же в этом, правда?

Идея бегущего человека, даже убегающего (возможно, лорда или герцога, подумал он… и мысль эта уютно устроилась у него в голове), неотступно болталась и кружилась вокруг, словно начало песни…

– Я лучше песню ля-ля напишу, чем стану править этим миром… – произнес он вслух, пробуя слова на языке.

Он прислонил гитарный футляр к стене, сунул руку в карман даффлкота, нашел огрызок карандаша и грошовый блокнот и записал их – эти слова. Потом он подыщет еще одно, славное, двухсложное, вместо этого ля-ля, решил путник.

И двинулся в паб. Теплый пивной шум обнял его со всех сторон – низкий гул и рокот застольных разговоров. Кто-то позвал его по имени, и он помахал в ответ бледной рукой, показал на часы и потом вверх, на звезды. Воздух от сигаретного дыма светился голубоватым. Он кашлянул, глубоко, до дна груди, и сам полез за сигаретой.

Вверх по лестнице, покрытой вытертым до ниток красным ковром, с гитарным кейсом наперевес, он вышел на магистраль своей новой жизни, а старая испарялась с каждым шагом. На мгновение он задержался в темном коридоре и лишь затем распахнул дверь в одну из верхних комнат. Судя по жужжанию ни к чему не обязывающей болтовни и звону стаканов, там уже было довольно народу – они работали и ждали его. Кто-то настраивал гитару.

«Монстра?» – подумал молодой человек. Песню-монстра. В этом слове как раз два слога.

Он несколько раз прокатил слово по языку, но решил, что сумеет найти что-нибудь получше… побольше и лучше подходящее миру, который он намеревался покорить, – и лишь миг помучившись сожалением, он отпустил его навсегда и переступил порог.

В женском роде

ЛЮБОВЬ МОЯ, позвольте начать это письмо, эту прелюдию к нашей встрече, самым старомодным образом, с признания: я вас люблю. Вы меня не знаете (хотя вы меня видели, улыбались мне, опускали мне в ладонь монеты), но я знаю вас (хотя и не так хорошо, как мне бы хотелось; я хочу быть рядом, когда поутру вы открываете глаза… вы видите меня… вы улыбаетесь… – чем не рай?). Поэтому я хочу объясниться сейчас, пером по бумаге, и объявляю вам снова: я люблю вас.

Я пишу это на английском – вашем родном языке, на котором тоже имею счастье изъясняться. Мой английский достаточно хорош. Несколько лет назад мне случилось посетить Англию и вслед за нею Шотландию. Целое лето на Ковент-Гардене и потом еще месяц на Эдинбургском фестивале. Среди тех, кто кидал мне деньги в ящик, были мистер Кевин Спейси, актер, и мистер Джерри Спрингер, американская телезвезда, посетившая Эдинбург специально ради оперы, поставленной по событиям его жизни.

Как много раз мне приходилось откладывать это письмо – несмотря на все желание его написать, несмотря на то, что оно уже много раз написалось от начала и до конца у меня в голове. О чем же мне рассказать? О вас? Или обо мне?

Давайте сначала о вас.

Я люблю ваши волосы, длинные и огненные. В первую же нашу встречу у меня промелькнула мысль: наверняка вы танцуете! И воистину ваше тело создано для танца: ноги, осанка, позы, посадка головы. О том, что вы не отсюда, мне сказала ваша улыбка – еще до того, как слуха коснулся голос. В моей родной стране улыбаются вспышками, будто солнце вдруг выглядывает, озаряя поля, и тут же прячется обратно за тучу – увы, слишком быстро. Улыбки у нас редки и дороги. Но вы – вы улыбались постоянно, будто все, что вы видели, доставляло живейшую радость. И вы улыбнулись, когда увидали меня, – даже шире, чем обычно. Вы улыбнулись, и меня не стало, будто дитя заблудилось в лесу и больше никогда не найдет дороги домой.

Еще в молодые годы до меня дошло, что глаза выдают слишком многое. Некоторые представители моей профессии носят темные очки или даже маски на все лицо (этих я презираю и жестоко над ними смеюсь – какие, право, жалкие дилетанты!). Что такого хорошего в маске? Мой вариант – театральные контактные линзы, купленные на одном американском веб-сайте за без малого пять сотен евро; они покрывают весь глаз. Разумеется, они темно-серые и выглядят как камень. Конечно, они неоднократно окупились и принесли мне в итоге куда больше потраченной суммы. Учитывая мою профессию, вы можете решить, что денег у меня нет, однако это не так. О, я даже предвкушаю, как вы удивитесь, когда узнаете, как много мне удалось скопить. Нужды мои не так уж велики, а заработки всегда были недурны.

За исключением, конечно, плохой погоды.

Но иногда даже дождь не мешает. Когда у нас льет, другие – как вы, наверное, заметили, любовь моя, – сразу же вытаскивают зонтики, ищут укрытия, куда-то бегут. Я же остаюсь на месте – всегда. Я жду, сохраняя полную неподвижность. Это лишь добавляет представлению убедительности.

Да, это самое настоящее представление – как в те давние времена, когда мне доводилось играть в театре или ассистировать фокусникам или даже танцевать. (Вот почему я сразу же узнаю тела танцовщиков.) Аудитория всегда виделась мне состоящей из отдельных личностей. Таково восприятие всех актеров и танцоров, за исключением близоруких, для которых зрительный зал расплывается в сплошное пятно. У меня зрение превосходное, даже несмотря на контактные линзы.

– Видели того усатого мужчину в третьем ряду? – говорили, бывало, мы. – Он все время кидает на Мину? похотливые взгляды!

А Мину? нам и отвечает:

– Это все хорошо, зато женщина у прохода, которая выглядит точь-в-точь как германский канцлер, изо всех сил старается не уснуть!

Если кто-то один уснет, можно потерять весь зал. Вот и приходится целый вечер играть для одной-единственной дамы, которая только о том и мечтает, чтобы немножко вздремнуть.

Во вторую нашу встречу вы встали так близко, что до меня донесся аромат вашего шампуня. Это были цветы и фрукты. Для меня Америка – это целый континент, пахнущий цветами и фруктами. Вы разговаривали с каким-то молодым человеком из университета. Вы жаловались на то, как труден наш язык для американца.