Золотая пряжа - Функе Корнелия. Страница 63

Шестнадцатая выпустила из пальцев серебряные когти.

Убирайся, покуда цел, Бастард!

Но он не мог, он был слишком зол. Проклятая несдержанность! И гордость, которую слишком часто втаптывают в грязь.

Шестнадцатая была бы рада превратить его в груду металла, Неррон читал это желание у нее на лице. После Щенка это стало самой большой ее страстью. Серебряный гоил. Ты будешь первый, Неррон. Не такой славы он себе хотел.

– Ты так уродлив… – Шестнадцатая уставилась на него, словно хотела предъявить отражение в стеклянных глазах в качестве доказательства. – Как и весь этот мир… Надеюсь, они сделают его лучше, когда вернутся.

Она прижала ладонь к его груди, и страшная, жгучая боль запульсировала у сердца.

Проклятье!

Неррон подался назад, но она схватила его руку, и на его коже, словно сыпь, тут же проступили серебряные пятнышки.

– Пусть идет. – Щенок взял Шестнадцатую за плечо и оттащил от гоила.

Она по-детски заморгала и виновато опустила глаза. Но Семнадцатый смотрел на руку Неррона. Просто чудо, что она не стала серебряной. Так-то, стекляшки!

Неррон попятился к лошади, опасаясь подставлять големам спину.

«Да, исчезни, исчезни, Каменнокожий, – говорил взгляд Семнадцатого. – Иначе я займусь тобой сам, и тогда никакой Щенок не защитит тебя».

Пусть так, но Неррон не прощается.

Потому что, если дождь будет лить и дальше, скоро Бастард накормит вашими деревянными тушками костер.

Не спуская глаз с големов, гоил вскочил в седло. Щенок не стал его удерживать, однако, когда спустя некоторое время Неррон оглянулся, Уилл все еще смотрел ему вслед.

Скоро и они тронутся с места. Неррон будет следовать за ними на безопасном расстоянии. Щенок оставляет слишком заметные следы.

Да, он пытался его защитить. Но при этом позволил своим стеклянным друзьям прогнать Бастарда прочь, словно приблудившуюся собаку. И Неррону будет нелишне вспомнить об этом, когда нефрит разбередит его каменное сердце в следующий раз.

Забытье

С чего он, собственно, взял, что все произойдет именно ночью?

Солнце еще высоко стояло на небе, когда олень вернулся. Фея спала в своем коконе, лошади паслись под деревьями неподалеку, а карета была пуста. В дневное время кучер Хитира предпочитал облик мотылька.

«Я должен помешать ему любой ценой». Доннерсмарк повторял это, словно мантру, с тех самых пор, как покинул домик деткоежки. Он уже тогда был настроен решительно.

В конце концов, он солдат. Он знает, что такое побороть в себе зверя. Сколько раз падал он на колени в траву, выкрикивал его, выбивал, вытаптывал, топил в чужой крови. И всегда побеждал. Но то, что поселилось в его груди после замка Синей Бороды, не оставляло времени на борьбу.

Оно пустило корни и разрасталось с той же стремительностью, с какой когда-то в него вошло. Лишь когда пробились рога, Доннерсмарк почувствовал, что ему разорвало грудь, на этот раз изнутри, и, не успев понять, что случилось, затрубил на весь лес. И в тот же миг его имя стало чем-то малозначащим, вроде мундира, который он когда-то носил. Он потер рога о ствол, соскребая человеческую кожу, и взглянул туда, где между деревьями висел кокон. Олень, некогда бывший Доннерсмарком, знал, кто в нем спит. Он забыл многое, но она оставалась последней нитью, связующей его с тем, кем он был. Воспоминания о ней – вот все, что он взял в свою новую жизнь из прошлого, исчезая между деревьями.

Блудный сын

И почему непременно подвал?

Лишь воспоминания о железной камере, где он провел последнюю неделю – или все-таки больше? – помогали Джону кое-как сдерживать панический страх перед подземельями. Сюда, по крайней мере, проникало хоть немного света через зарешеченные окошки. Зато шибал в нос острый запах скипидара и масляной краски.

В подвале, где они укрылись, некий художник писал иконы. Не слишком, видно, он был избалован успехом, коль скоро ему приходилось довольствоваться такой темной мастерской.

Их освободители обсуждали возможные способы бегства из города. Джон не понимал по-варяжски, однако в разговоре то и дело мелькали альбийские фразы, поскольку по крайней мере один из команды точно был его соотечественником. И то, что понял Джон из этих скупых отрывков, не сделало провонявшийся скипидаром погреб более сносным. Судя по всему, царь поднял на ноги всю Москву. Теперь никому не дозволялось пересечь границу города в каком-либо направлении без специального разрешения. Полицейские перегораживали улицы, проводили в домах обыски. Все силы были брошены на то, чтобы схватить и расстрелять их.

Напрасно Джон уговаривал себя, что такое бывало с ним и раньше и каждый раз ему удавалось выйти из передряги невредимым. Одышка, сердцебиение, потливость – обычные симптомы проступали неумолимо. Врач из карликов, которого пригласили для его бывшего сокамерника, едва ли не посмеялся над бедами инженера. За это Джон обрушил на его крохотную головку все мыслимые проклятия – не вслух, разумеется.

Почти все сырье, необходимое для производства спроектированного Джоном оружия, гоилы получали от карликов. Даже в Альбионе они были главными поставщиками. Немало часов провел Джон в жарких спорах, обсуждая с ними цены и сроки доставки. В распоряжении карликов находилось больше шахт и рудников, чем у Альбиона и Лотарингии, вместе взятых, а их торговые дома имели представительства даже в самых отдаленных колониях.

«Богат как карлик» – эта поговорка звучала одинаково на разных языках по всему миру. И карлики не упускали случая намекнуть, что в отличие от людей сколотили свои состояния не на работорговле. Тем не менее Джон их не любил. И даже то, что двое из них приняли участие в его освобождении, ничего в этом плане не изменило.

Бесшабашному льстило, что Морж ради его спасения рисковал жизнью своего лучшего шпиона. В камере Орландо Теннант большую часть времени пролежал без сознания, тем не менее Джон его узнал. Каледонский акцент Овчарки бередил старые раны, напоминая ему о доме.

Дом? Что ты имеешь под этим в виду, Джон?

Он покосился на соломенные матрасы, валявшиеся между деревянными досками и сложенными мольбертами на запачканном краской полу. Он лежал там, другой пациент доктора-карлика. Твой сын, Джон, подумать только! Джекоб пришел в сознание и, как это бывало с ним еще в детстве, проявлял нетерпение в общении с врачом. Джон с трудом сдерживал желание открыто посмотреть в его сторону, он боялся, что человек-волк заметит его интерес и заподозрит неладное. Оборотень и без того, похоже, не радовался, что ему пришлось спасать виновника поражения своей родины в войне против гоилов. Даже предатели в этой стране остаются патриотами. С другой стороны, люди-волки всегда смотрят так, словно собираются тебя немедленно сожрать.

Джекоб оттолкнул руку оборотня и попытался встать. Но человек-волк мягко уложил его обратно.

Сколько же лет прошло, боже… А ведь как будто совсем недавно держал его на руках.

Запас семян морозного папоротника, который Джон вшил в подол своей рубахи, подошел к концу, а попытки синтезировать искусственную замену успеха не имели. Тем не менее новое лицо до поры надежно хранило тайну Джона, избавляя от необходимости объясняться с сыном. Собственно, зачем вообще нужно это объяснение? Джону нечего было сказать в свое оправдание. Честолюбие, эгоизм, разочарование в нем Розамунды – вот то, что заставило его бросить семью. Причины едва ли уважительные.

– Брюнель!

Хозяин подвала протягивал ему тарелку с борщом. Он рисовал только старых варяжских богов, быть может, именно поэтому его работы не имели успеха. Джон разглядывал прислоненные к стенам иконы: Василиса Премудрая, Николай Бессмертный… Нет, он всего лишь плохой художник.