Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери. Страница 17

Ровно в десять раздался звонок. Я вскочила с дивана и кинулась к телефону.

— Алло!

— Ты рискуешь подвергнуться смертельной опасности.

Я не спросила ни кто говорит, ни что-либо еще. Не издав ни звука, я выслушала короткую фразу и щелчок повешенной трубки.

И тут меня прямо-таки осенило: это же слова из фильма! Голос Джо, предваряющий сенсацию! Голос Джо и реплика Джо!

Я не пытаюсь воспроизвести все мысли, которые одновременно стали роиться у меня в голове. Сначала это был лишь клубок предположений, которые представляли собой нечто слишком неопределенное и молниеносное — порыв ледяного ветра, ворвавшегося в затхлое помещение.

Текст роли лежал у меня в сумке на кухне. Я принялась листать его одеревенелыми пальцами, уговаривая себя успокоиться. Надо найти место, где речь идет о Невинном Оружии… Я села поближе к свету. Вот, мы только что закончили это кольцо, про Захир! Реплики, напечатанные здесь с косыми черточками вместо знаков препинания, теперь приобретали совсем иной смысл.

У и л к и н с. Надеюсь/ ты предупредил Мелоди об опасности/ которая ей грозит.

Д ж о. Нет/ Согласно легенде/ ты рискуешь подвергнуться смертельной опасности/ Если ты веришь в такие вещи.

Я лихорадочно пролистнула несколько страниц назад и, скорее благодаря инстинкту, чем твердой памяти, нашла другую реплику, имевшую ко мне отношение.

Д ж о. С той самой ночи мы все уже не те/ что прежде/ хотя внешность и обманчива и ты права/ Я не могу не думать об этом/ забывать нельзя!

Это было кольцо 24, отмеченное на полях красным кружочком.

«Ты рискуешь подвергнуться смертельной опасности» было пятьдесят пятым кольцом.

Обе фразы, взятые вне контекста, должны были приобрести для меня некий смысл, приспособиться, прирасти ко мне. Итак, тот, кто их использовал, кто направлял мне эти все более угрожающие предостережения, наверняка прекрасно знал сюжет фильма, раз настолько вдохновился им. Относительно этого я сразу же отмела все сомнения и попыталась продвинуться дальше в новом прочтении текста, хотя и знала: состоящий из голых реплик, без указаний места, времени и действия, даже без деления на эпизоды — не зря его иногда называют просто «диалоги», — он мне не поможет. Но в своем отчаянии я зашла дальше, чем можно было ожидать, иными словами, заметила, что диалоги укорачиваются и в конце концов превращаются в набор отрывистых реплик, почти междометий, причем особенно это касалось Мелоди; на последних страницах она тяжело дышала, кричала, стонала и не произносила ни слова… Боже мой! Я глядела в текст и чувствовала, как растет его значимость в моей судьбе. Кому-то хотелось, чтобы она сплелась с судьбой моей героини Мелоди, но я не знала всей истории Мелоди и не могла попросить — без риска выдать свой страх — подробно пересказать, как бы расшифровать ее мне, никого из тех, кто видел фильм целиком. Я не решалась это сделать, поскольку любой из них мог оказаться Джо, хотя и существовала простейшая связь: Джо Шэдуэлл, он же Массимо Паста.

Так или иначе, это был его голос, звучавший, правда, немного безлико из-за многолетней рутины, но все же с характерными приглушенными — или, точнее говоря, запорошенными, шуршащими — нотами, и я удивилась, что не сразу его узнала. Но именно поэтому такое «установление личности» показалось мне слишком прямолинейным, что-то в нем было избыточное, даже смехотворное.

Когда я попыталась понять технику этих предназначенных специально для меня эффектов, меня вновь обуял страх. Из тех, кто видел фильм до конца, именно у Пасты не могло возникнуть с этим никаких осложнений, ему даже не нужен был магнитофон, чтобы воспроизвести свои собственные реплики. Но, судя по звуку, слова Джо все-таки прокручивались в записи, хотя очень качественной, создающей эффект живого голоса. Я сразу отказалась от мысли о студийной пленке, ведь к аппаратуре имел доступ только технический персонал, а у меня не было оснований их подозревать. Я подумала (правда, особой ясности у меня в голове не наблюдалось) о каком-нибудь микроскопическом устройстве, которое с легкостью можно спрятать в тон-зале и подключить к студийному магнитофону, причем на большом расстоянии. Приобрести приемопередатчик или нечто подобное мог каждый — таким образом, я не продвинулась ни на шаг в своих поисках. Мне ничего не оставалось, как следить за Мелоди, Джо и другими персонажами, кольцо за кольцом, вплоть до самой развязки; одно лишь мысленное упоминание этого слова опять вызвало у меня ужас, к которому добавилось нетерпение. Я оделась и выбежала на улицу.

Без грима она снова обрела свою красоту. Мягкие, зачесанные назад волосы, гладкая кожа на лице, совершенные линии скул, продуманные движения кистей рук (применительно к ним так и хочется употребить французское слово «attaches» [14], казалось говорившие о полной внутренней гармонии. Она не старела, просто ей становилось больше лет, а глаза цвета темного янтаря, чей блеск достигал галерки, сейчас были подвижны, полны внимания.

Своим легендарным голосом она говорила именно о том, что сделало его легендарным:

— Ты понимаешь, мне очень хотелось увидеть портрет Эллен Терри, мне был незнаком этот рисунок Бердслея, можешь себе представить, как они его повесили: в темном закоулке вместе с другими карандашными портретами! Я разозлилась, стала отходить то вправо, то влево, чтобы он хотя бы не отсвечивал из-за этой несчастной лампочки — ну прямо как в больничной палате! Там был еще мужчина, который тоже пытался хоть что-нибудь разглядеть, я попросила у него зажигалку, осветила рисунок — точно в склепе… До чего она была похожа, и такой характер… просто замечательно. Конечно же, выполз единственный на всей выставке служитель, и сама понимаешь, что тут началось. С годами мне все труднее сдерживаться, а потом у меня падает давление. — Она помолчала, собираясь с мыслями. — В общем, как говорил Джеймс Мэйсон Джуди Гарланд, в тебе есть то особенное, о чем упоминала Эллен Терри.

Я слушала ее с восторгом, и, думаю, не потому, что она говорила лестные для меня вещи, нет, просто ее уверенный, но легкий тон дал мне возможность в тот момент обо всем забыть; меня очаровывала эта ее манера быстро двигаться по комнате, переставлять какие-то предметы на столе: рамки с фотографиями, книги, сценарии, причем меня ни на секунду не покидала уверенность, что она здесь, совсем рядом со мной. О, если уж моя мама где-то находилась, этого нельзя было не чувствовать, она заполняла собой все, причем мягко, деликатно. Мне кажется, сама она этого даже не замечала.

— Дубляж когда-то играл большую роль и в моей жизни, да-да! Как источник дохода он очень помог выдвинуться. Но нельзя ограничиваться только этим, иначе сойдешь с ума. Время от времени я слышу тебя в фильмах, и мне всегда кажется, что ты мечешь бисер перед свиньями: волшебный, редчайший бисер оказывается в отхожем месте. Ты единственная действительно играешь, единственная понимаешь то, что говоришь. Разумеется, если есть что понимать.

Если есть что понимать! Она права: миллионы реплик — это лишь пустой звук.

— По-твоему, можно умирать от зависти к тому, кто талантливей тебя?

Вопрос, резкий, выпадающий из общего тона, заставил ее сделать паузу.

— Не знаю, только не среди актеров. Одно то, что человек способен сравнивать себя с другими, беря за критерий не деньги или успех, а талант, говорит, как мне кажется, о том, что он сам не лишен таланта. Во всяком случае, он ставит себя на весы, а это уже признак ума. Я, правда, что-то редко встречаюсь с его проявлениями.

— Можно быть умным, но не иметь особого дара и потому сходить с ума от зависти к тому, у кого он есть.

— Надеюсь, ты не завидуешь чужому таланту? У тебя на это нет никаких оснований.

— Я о другом. Если то, что ты говоришь, — правда, кто-то может завидовать мне.

Она помедлила, как бы в нерешительности.

— Пожалуй, ты недостаточно удачлива, чтобы вызывать зависть. Но ты такая молодая! Ты могла бы вернуться к временам Ариэля. Со мной.