Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери. Страница 21

— Привет от Федерико, — сказала я.

Андреа тоже встал.

— Ты с ним виделась?

— Мы проговорили ночь.

— Проговорили!

— Впрочем, о себе он почти не говорил. Ты бы позвонил ему.

— Много куришь?

— Нормально.

— Тебе вредно для голоса.

— Даже хорошо, что он будет немного хриплый.

— Если ты хочешь вернуться на сцену, то должна думать о своих легких.

— Кто тебе сказал, что я этого хочу?

— Твоя мать.

— Ты с ней виделся?

— Да. Но мы и с тобой, помнится, говорили на эту тему. Ты зря расходуешь силы, никто не видит, какая ты красивая, особенно вот так, без макияжа…

— Брось, никогда я не была красивой.

— Ладно, не буду спорить. Но вот талантливая — это уж точно, ты была просто замечательной актрисой.

Была да сплыла! Я не ответила.

Прежде, чем уйти, я проверила автоответчик: на пленке еще оставалось много места.

Мы спускались по лестнице молча, каждый из нас уже погрузился в свои мысли; он шел впереди, с книгами, слегка ссутулившись, какой-то деревянной, неритмичной походкой.

Наконец-то небо перестало напоминать шкалу серых тонов на экране старого телевизора и покрылось великолепными облаками, такими низкими, что они буквально опускались на реку и прямо на глазах становились все более мрачными. Они предвещали то, чего все так ждали, но и эти посулы уже давно воспринимались как весьма впечатляющее надувательство.

Было почти десять; через четыре часа начинается дубляж.

Я несколько раз нарушила правила, пробираясь сквозь плотный поток машин, а моя головная боль — сколько уж времени я не сплю? — не только не собиралась утихать, а, наоборот, усилилась за тот короткий промежуток времени, пока я пересекала Тибр и добиралась до Авентина, где находился — нет, уместней сказать «располагался» — дом Боны Каллигари.

Здесь им повезло — прошел небольшой дождь, но такой роскоши, как гроза, они не удостоились. Асфальт постепенно подсыхал, от него, а также от пахучих цветущих кустарников и от зарослей туй поднимался пар и бил в голову. Большую часть улицы — совсем пустынной — я проехала на второй скорости, а вниз, под горку, свернула на холостом ходу, как бы приноравливаясь к полусонному окружению и следя за нумерацией домов. Когда я подъехала к дому Задницы (да-да, я всегда так ее и называла — Задница, но про себя, разумеется, или в разговоре с Федерико и с кем-нибудь еще, кто не был связан ни с ней, ни вообще с моей работой), — так вот, когда я подъехала к ее дому, я еще больше сбавила скорость и увидела трехэтажный кирпичный особнячок, покрытый штукатуркой, с круглыми террасками, полосатые занавески на которых были задернуты. Слишком уж все элегантно для нее — и район, и дом.

Я поставила машину чуть ниже, за углом, сама не знаю почему: либо я действовала инстинктивно, либо где-то вычитала, что в подобных ситуациях следует поступать именно так. Уверенным шагом я прошла назад, ощущая капли пота под темными очками. Начала подниматься вверх, но замерла на полпути: в шестидесяти метрах от меня, в дверях дома Каллигари, появился высокий мужчина в светлом костюме — это, без сомнения, был мой друг и компаньон Джованни Мариани.

На сей раз, именно повинуясь инстинкту, я присела за припаркованными машинами и стала следить за ним через грязные стекла: он прошел вперед, шурша посыпанной на дорожке галькой, остановился у калитки, посмотрел в мою сторону. Я пригнулась под прикрытием оливкового капота и замерла в таком положении на долгие секунды. Не слыша его шагов, я высунулась. Мариани не спеша шел в противоположном направлении, затем снова замедлил ход: не то из-за начинавшегося подъема в горку, не то от нерешительности. Возможно, он не помнил, где оставил свой кремовый «ровер», — в таком случае это означало, что он наведывается сюда довольно часто.

Я подождала, проследила, как он исчезает из поля зрения, и продолжила путь. Я думала о Боне, которая сейчас откроет мне дверь, удивится — но только на мгновение, — увидев меня перед собой, а потом непринужденно улыбнется, встретит как старую подругу, спозаранку забежавшую в гости. Про нее все можно было сказать, кроме того, что она бесхитростна: Бона из той породы людей, которые не любят суетиться, но с колыбели держат ушки на макушке. Уж она-то на моем месте не стала бы, как дура, изумляться при виде верного друга Мариани, выходящего из ее дома. Она бы вовремя просекла то, что ежедневно происходит у нее перед носом.

На пути меня ожидал еще один сюрприз: Итало Чели. Здороваясь со мной, он изобразил на своей физиономии, еще более желтой, чем обычно, виноватую улыбку. Я не дала ему возможности заговорить первым.

— Бона у себя?

Он на секунду замешкался, сделал какой-то неопределенный жест.

— Она вбила себе в голову эту Джин Харлоу. Джованни хочет, чтобы ее дублировала ты, но ведь она такая упрямая!

Я заплатила ему откровенностью за откровенность:

— Когда я сказала Мариани, что не хочу работать все лето, я вовсе не имела в виду, что мне неинтересны эти роли. И вообще, неужели пять старых фильмов имеют столь важное значение, что становятся поводом для ненависти?..

— Ну что ты такое говоришь, Катерина, какая ненависть! Хоть ты-то не начинай! Это же сущий пустяк! Бона простовата, молода, можно и покапризничать. — Он облокотился на ограду, раскрыл черепаховый портсигар, не спеша закурил. — Ты и сама сказала, что стремишься к спокойной жизни, а я тем более. По правде говоря, мне совсем не хотелось в это ввязываться, у меня и без того куча проблем. Но если позволишь мне высказать свое мнение, то я считаю, что Бона нам просто необходима для особо темпераментных ролей.

— Вот как? Она в самом деле столь темпераментна?

Наконец что-то вспыхнуло в его остекленевших глазах.

— Никому и в голову не придет навязывать ей то, что не в ее амплуа. Да она и сама не возьмется. Она с детства отличалась благоразумием.

— Ты же только что сказал, что она капризничает.

Я спрашивала себя, куда гнет мой компаньон: то ли хочет предстать в роли друга семьи, то ли выдает себя за Пигмалиона, который облагодетельствовал несчастную гримершу со студии, устроив ее в школу актерского искусства, обеспечив работой, навязав свой стиль жизни, себя самого. С его стороны это в любом случае вполне объяснимая старческая слабость; для нее же, стремящейся подняться на иной социальный уровень, Итало Чели стал удобным потрескавшимся стволом, вокруг которого можно с легкостью обвить свои мясистые стебли. А какова в данном случае роль Мариани, до меня тоже теперь дошло. Только, чтобы намекнуть на это Чели, мне недоставало раскованности.

Я посмотрела вверх, на окна. Возможно, она оттуда следила за нашей беседой, но я не увидела ничего, кроме резных листьев и цветущей герани.

— И все же мне приятно, что ты сама пришла к ней: в конце концов, распределением ролей занимаетесь вы с Мариани.

— Вот именно. Правда, иногда недостаточно вдумчиво.

— Я с ней тоже говорил, она поймет, вот увидишь. Думаю, проблем больше не возникнет. Но так или иначе, после этого фильма тебе следовало бы отдохнуть.

Мне не слишком часто встречались подобные экземпляры, но если людей определенного склада и можно назвать жаворонками, то Бона Каллигари явно принадлежит к их числу. Не в смысле режима дня — когда она мне открыла, вид у нее был такой, будто она только что подавила зевок, — а в смысле внешности. На ее широкоскулом лице с изумленно вытаращенными глазами нечасто можно было заметить проблеск мысли, зато оно отличалось свежестью и живым выражением.

Она встретила меня, назвав товарищем по несчастью, и, изящно шурша своими голубыми атласными туфельками на высоком каблуке, провела в гостиную с антресолями, где невыносимо громко гудел кондиционер. Она предложила мне кофе, я отказалась.

— А ну-ка, скажи, — спросила она, — сколько лет ты занимаешься дубляжем?

— Целиком и полностью я отдалась ему лет пять назад. Раньше дублировала один-два фильма в год. — (Я говорила истинную правду, но слова звучали как-то неуверенно.)