Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери. Страница 68

Носиться по городу не хотелось, возвращаться домой — тоже: что-то еще скажет мать, увидев его дома в такое время!.. Но в конце концов холод и усталость сделали свое дело, и он поехал в Сан-Доменико, решив, что сразу же поднимется к себе в кабинет.

Однако, к его удивлению, Матильды дома не оказалось. Саверия сообщила ему об этом, затем протянула листок бумаги.

— Вам три раза звонил какой-то синьор Маццакане! — воскликнула она, радуясь, что наконец-то смогла передать послание. — Просил срочно позвонить вот по этому номеру.

Энеа пошел в гостиную звонить и удивился, услышав в трубке чей-то шепот: он был уверен, что звонил Альдо на службу.

— Моя фамилия Монтерисполи, — сказал Энеа. — Могу я поговорить с синьором Маццакане?

Альдо, подойдя к телефону, пробормотал сдавленным голосом:

— Вы слышали, что с Нандой?

— Нет, а что?

Последовала короткая пауза, показавшаяся ему вечностью.

— Она умерла, — выдохнул наконец Альдо. — Я здесь, у ее родителей. И вы, если хотите, приходите, им будет приятно с вами познакомиться.

Энеа тотчас вышел и взял такси. Но добирался очень долго: на дорогах были пробки. Новое четырехэтажное здание находилось почти у окраины, на улице Менабреа. Перед домом и на всех балконах цветы.

Дверь открыла мать Нанды. Хрупкая, элегантно одетая женщина, в глазах ни слезинки.

— Проходите, прошу вас.

Просторная гостиная была обставлена мебелью в стиле чиппендейл; в буфете на полках сияло начищенное серебро. Большое окно задернуто прозрачными шторами, а поверх них красовался ламбрекен из красного камчатного бархата, такого же, как и обивка на креслах и диванах.

Из кресла, завидев его, поднялся Альдо Маццакане, подошел и протянул руку. Седой мужчина в углу дивана, напротив, не шелохнулся, только внимательно поглядел на Энеа.

— Мы знаем, сколько вы сделали для нашей дочери, — прошептала мать Нанды, — и благодарны за это.

Все сели, помолчали несколько минут, потом женщина встала, подошла к бару, отделанному внутри зеркалами, вынула оттуда бутылку и четыре стакана.

— Так вы, значит, не читали газет? — обратился Маццакане к Энеа.

Тот покачал головой.

— Тогда вам, наверно, хочется узнать, как это случилось. — И стал рассказывать, сдержанно, то и дело посматривая на отца Нанды, словно боясь, как бы тому не стало плохо. — Позавчера она вышла из дома часа в три ночи. Соседка слышала, как отпирали дверь. Бросилась она с Понте Веккьо, но тело обнаружили за много километров вниз по течению. Вчера утром, в семь часов. В кармане нашли завернутое в целлофан удостоверение личности и номер телефона ее родителей. Так что опознание не составило труда.

— А где она теперь? — спросил Энеа.

— В морге. — Альдо Маццакане еще понизил голос. — Будет вскрытие.

Дни, оставшиеся до похорон, Энеа провел в квартире родителей Нанды, а ночами бродил по городу. Перед рассветом ненадолго заглядывал к себе домой, потом снова уходил.

На кладбище он держался поодаль от остальных; взгляд его блуждал по бесконечным памятникам. Народу было немного: только он, Альдо Маццакане, мать, отец и еще одна девушка, ходившая вместе с Нандой в школу и жившая этажом выше. Энеа пришел с букетиком маргариток, которые поначалу хотел бросить на гроб, но потом, передумав, вложил в руку матери.

Когда все закончилось, Альдо Маццакане пригласил его пойти выпить чего-нибудь. Он отказался. Остановил проезжавшее такси и поехал на улицу Ренаи, где два дня и две ночи просидел в кресле возле кровати. Спал или нет — не помнил и вообще потерял счет времени, все было как в тумане. На третьи сутки услышал стук в дверь и, сделав над собой невероятное усилие, пошел открывать. Ноги едва передвигались, тело ныло. Он ничуть не удивился, увидев перед собой Джорджа Локриджа.

— Я был уверен, что ты здесь! — воскликнул англичанин. — Почему мне не сообщил? Я узнал случайно, от одного из ее старых приятелей. Тут же позвонил тебе, но мать сказала, что уже два дня тебя не видела. Она в отчаянии, но пока, к счастью, не решилась обратиться в полицию. Поехали, надо ее успокоить.

22

После смерти Нанды Энеа перестал ходить на службу. Дни и ночи напролет проводил в комнатах над оранжереей. А в гостиной если и появлялся, то уже ближе к полудню.

Матильда, напротив, стала опять вставать к первому завтраку и распоряжалась накрывать на двоих. Теперь она посылала Саверию за Энеа и, не дождавшись, передавала ему через служанку поднос с молоком и печеньем. Сама выпивала полчашки кофе, после чего приказывала убирать со стола.

В эти серые зимние дни она часами сидела в кабинете Нанни, глядя в окно. Голые ветви деревьев почему-то напомнили ей растопыренные пальцы. Сколько их? Один раз она насчитала веток на десять рук, потом — на двенадцать. Надо будет пересчитать и удостовериться. Она перестала подходить к телефону и отдавать ежедневные распоряжения Саверии: пусть сама решает, что делать и что покупать.

Несколько дней подряд заходила Каламбрина. Саверия всякий раз заученно повторяла, что хозяйки нет дома. На третье утро ушей Матильды достигло возмущенное восклицание:

— Передайте синьоре, что в случае чего она знает, где меня найти!

Зато на Джорджа Локриджа эти уловки не подействовали. Он, не обращая внимания на протесты Саверии, прошел в гостиную, и все тут. Матильда опешила, увидев перед собой фигуру в старом пальто, цвета ржавчины, с обмотанным вокруг шеи шарфом из грубой деревенской шерсти. Англичанин избегал глядеть ей в глаза.

— Вот, зашел посмотреть, как вы тут поживаете.

— Благодарю за заботу, — ответила она ледяным тоном. — Мы отлично поживаем.

— Я был бы очень рад, если б и Энеа подтвердил это, — откликнулся англичанин и, не сказав более ни слова, направился к лестнице на второй этаж.

На обратном пути он даже не зашел попрощаться. Матильда только услышала скрип ступеней. С того дня англичанин стал являться к ним, как к себе домой. У нее едва не возникло подозрение, что Энеа дал ему ключи.

А с сыном продолжало твориться что-то странное. Теперь он иногда буянил по ночам, вопил, рыдал, швырял на пол вещи. Матильда, окаменев, слушала этот грохот и твердила себе, что надо наконец что-то делать.

Когда к нему входил Локридж, их голосов почти не было слышно, но временами Энеа и при нем начинал кричать и сыпать проклятьями, правда, она не могла понять, к кому они относились, только чувствовала: сын безмерно страдает и никто не в силах помочь ему в его горе.

Саверию, видимо, все это тоже очень пугало. Она старалась ходить совсем бесшумно, словно в доме покойник. А если сталкивалась с Матильдой, поспешно отступала, давая хозяйке пройти.

К ужину Энеа спускался всегда чисто выбритый и в свежей рубашке. С трудом проглатывал несколько ложек супа, потом вставал из-за стола, глядя в пустоту, бормотал «спасибо» — и бегом обратно в кабинет.

Однажды утром Матильда решилась с ним объясниться. Всю ночь она обдумывала свои реплики и перед завтраком, собравшись с духом, стала подниматься по лестнице, нарочно стуча каблуками, чтобы предупредить Энеа о своем визите. Пусть только попробует не открыть, она ему прямо скажет, что пока еще хозяйка в этом доме и никто не смеет запирать перед ней двери.

Но Энеа выглянул на лестницу еще до того, как Матильда одолела последнюю ступеньку. И сразу же закрыл за собой дверь. На нем был бархатный халат; красные, воспаленные глаза свидетельствовали о бессонной ночи.

— Извини, мама, я тебя не приглашаю, у меня там жуткий бедлам.

Они вместе спустились, но он зашел сперва в спальню — привести себя в порядок — и появился в гостиной уже в пиджаке, галстуке и белой сорочке в мелкую полоску.

Помолчали. Мать села на стул с высокой жесткой спинкой, сын примостился на краешке кресла. Он заговорил первый, как-то тихо и покорно, что было совсем на него не похоже:

— Могу представить, как нелегко тебе досталось из-за меня. Поверь, мама, я иначе не мог. — Он посмотрел на нее умоляюще и добавил: — Я дошел до точки.