За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович. Страница 4

И тут он понял, что между ним и Милочкой все кончено. «Ну и пусть, и пусть!»— зло твердил он, стараясь притушить свою боль. Однако ему это не удавалось. Он как-то сразу утратил ко всему интерес, и все, что окружало его здесь, стало ему еще более чужим. Невыносимо было оставаться дольше в этой душной комнате, видеть, как Борис, танцуя; подпрыгивает и ломается, слушать тощую Лену и наблюдать за притворно любезными ужимками Ларисы Михайловны. Ни с кем не прощаясь, он незаметно вышел в переднюю, отыскал свое пальто и ушел.

Дождь усилился. На пустынных дорогах дачного поселка грязь, лужи. Сергей шел, ничего не замечая. «Она завела новых друзей, ей скучно со мной. Странно: раньше я мог говорить с ней о чем угодно, а теперь увижу ее — и язык отнимается. Посмотришь на других — люди как люди, держатся непринужденно, танцуют, веселятся,— а я стою, словно чурбан, не знаю, куда руки девать. Конечно, ей скучно со мной... Но в чем же дело? Может быть, я сам виноват?..» Вдали, сквозь завесу моросящего дождя, тускло мерцали огоньки железнодорожной платформы, и время от времени с грохотом проносились длинные, ярко освещенные составы...

К одиннадцати часам на дачу приехал Василий Петрович. Отпустив машину и подойдя к застекленной террасе, он заглянул в столовую. Веселье было в полном разгаре. «Ну, мне здесь, кажется, делать нечего», — подумал он и, обогнув дачу, с черного хода зашел в кухню, где сбившаяся с ног Любаша мыла посуду.

— Принесите мне, пожалуйста, наверх стакан чаю и чего-нибудь поесть. Только не проболтайтесь, что я приехал,— предупредил он и на цыпочках поднялся к себе в спальню.

Василию Петровичу было не до гостей. День выдался тяжелый, с самого утра начались неприятности и цепочкой тянулись до самого вечера. На Невинномысской мойке опять запоздали с отгрузкой шерсти, а на двух фабриках срывалось выполнение плана, на базе Мосторга забраковали большую партию платков,— назревал скандал, а тут еще приказ министра о назначении инженера Власова директором Московского комбината. Василий Петрович в самой категорической форме возражал против этой кандидатуры, но с ним не посчитались, и это рассердило, обидело его...

День прошел в хлопотах. Беспрерывным потоком шли посетители, не переставая трещали телефоны, то и дело заходили в кабинет работники аппарата с разными бумагами и требовали срочно подписать. Только к вечеру Василий Петрович смог заняться почтой. Среди множества циркуляров, инструкций, требований он натолкнулся на контрольные цифры четвертого квартала, разработанные плановым управлением министерства. План по главку опять увеличивали.

— Чиновники, совсем оторвались от жизни!— сказал вслух Василий Петрович и, позвонив секретарше, велел позвать начальника планового отдела.

Запершись, они с плановиком долго ломали голову, какие бы найти убедительные доводы, чтобы опротестовать увеличение плана. Дело осложнялось еще тем, что в министерстве хорошо знали о резервах и неиспользованных производственных мощностях руководимого Василием Петровичем главка. Оставался единственный якорь спасения — нехватка сырья. Подбирая формулировки поосторожнее, они написали письмо на имя министра.

Часов в семь Василий Петрович собрался было на дачу, но в это время позвонили из секретариата заместителя министра и пригласили на срочное совещание по вопросам капитального строительства. Делать было нечего, пришлось собрать- на скорую руку необходимый материал, пробежать цифры и спуститься вниз.

На совещании говорили много и нудно. Как и следовало ожидать, ничего срочного не оказалось,— речь шла о том, чтобы любой ценой освоить до конца года ассигнования по капитальному строительству. У Василия Петровича разболелась голова, он плохо слушал, о чем говорилось, стараясь скрыть зевоту.

По дороге домой, утомленный и как-то внутренне опустошенный, Василий Петрович подумал: «Хорошо бы

сейчас лечь, закрыть глаза, обо всем забыть...» Но вспомнил о дне рождения падчерицы, досадливо поморщился и махнул рукой.

В спальне, сбросив пальто на диван, он надел пижаму и пошел умываться. Холодная вода несколько успокоила его, головная боль стала стихать, но что-то по-прежнему тяжело давило на сердце. Он распахнул окно. Вместе с потоком сырого воздуха в комнату влетел желтый лист, сорванный ветром. «Да, лето прошло», — подумал Василий Петрович, облокотившись на подоконник и вслушиваясь в бормотание дождя.

Соседи уже давно переехали в город, пустые дачи сиротливо чернели среди деревьев — нигде ни огонька. Василий Петрович не раз предлагал жене перебраться на московскую квартиру, но Лариса Михайловна, внушив себе, что дачный воздух даже поздней осенью благотворно влияет на ее здоровье, упрямо оттягивала переезд.

Любаша принесла пирожки и крепко заваренный чай. Василий Петрович, страдавший изжогой, только с завистью посмотрел на аппетитные, тепленькие пирожки. Выпив пустой чай, он зажег свет у изголовья кровати, взял газету и лег в постель.

Внизу опять начались танцы, и от топота ног дрожал весь дом. Шум мешал Василию Петровичу сосредоточиться и вникнуть в смысл статьи о причинах очередного падения французского кабинета. Начав статью в третий раз и убедившись, что ему все равно не удастся прочесть ее, он отложил газету, потушил свет, натянул на голову одеяло и попытался уснуть, но напрасно — чувство какой-то затерянности, одиночества и тревожные мысли не давали покоя.

Снова осень, еще год вычеркнут из жизни. Молодость давно прошла, он ожирел, тело стало тяжелым, дряблым. В прошлом году, седьмой раз, он ездил в Кисловодск и за месяц, ценой строгой диеты, похудел всего лишь на килограмм. Ко всем бедам прибавились проклятые головные боли... Жизнь показалась вдруг Василию Петровичу пустой, бесцельной. Зачем, во имя чего столько забот, столько суеты? Ну, допустим, достиг он определенного положения, живет с некоторым комфортом. По правде говоря, далось все это ему нелегко. То, что другие получали запросто и, как ему казалось, без особых хлопот, Ва9илию Петровичу приходилось завоевывать с боем, ценой неимоверных усилий. Личная жизнь тоже не удалась. В юности — вынужденная женитьба на Дарье, женщине, лишенной всякого вкуса, эмоций, а главное — без стремления к чему-то лучшему. Наседка с узким мирком, муж, сын и дом — вот весь круг ее интересов. Потом холеная Лариса, пустышка с претензиями, эгоистка до мозга костей. Разве о такой женщине он мечтал?

Говорят, каждый человек — кузнец собственного счастья. Справедливо. Всего, чего он достиг, достиг сам, без чужой помощи. Но, вечно занятый работой, он не имел возможности заниматься личными делами. И вот результаты. Нет у него семьи, он чужой здесь, в своем доме...

Топот ног внизу прекратился. Теперь пела какая-то девушка,— тоненьким, дребезжащим голоском приглашала она друга «в шатры к цыганам». Головная боль усилилась. Василий Петрович вынужден был встать и принять таблетку тройчатки.

«...Завоевывать с боем, ценой неимоверных усилий!» Слова! Да, много, очень много потрудился он на своем веку, но кто оценил его труды? Никто. Вот министр обошелся с ним как с мальчишкой — взял и назначил этого Власова директором. А как он, Василий Петрович, просил не делать этого, какие приводил убедительные доводы... Теперь иди возись с Власовым...

В столовой наступила тишина,— по-видимому, гости расходились. Под окном кто-то громко сказал: «Тащись теперь пешком до станции, а там целый час трясись в проклятой электричке. Знай я это, вызвал бы свою машину. Обещала ведь, что подвезут...» Василий Петрович узнал голос Бориса. «Действительно, получилось неудобно! Чего доброго, пожалуется отцу»,— подумал Василий Петрович и закрыл глаза. Ему еще предстояло объяснение с женой...

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сережа жил с матерью в одном из многочисленных, похожих друг на друга проездов в Сокольниках. Дом Полетовых был старый, маленький, всего в две комнаты, с кухонькой и холодными сенями. Перед окнами палисадник с пышно разросшимися кустами сирени.