Вице-император. Лорис-Меликов - Холмогорова Елена Сергеевна. Страница 7

– Предаю аутодафе свои юношеские глупости.

И тут все встало на свои места. Некрасов не расставался со старым, еще за март 1840 года, нумером «Отечественных записок», где всегда лежала закладка на безымянной рецензии на эту книжечку. Впрочем, на полях рукою Николеньки было написано: «Белинский». И особо были отчеркнуты строки: «Если стихи пишет человек, лишенный от природы всякого чувства, чуждый всякой мысли, не умеющий владеть стихами и рифмою, – он, под веселый час, еще может позабавить читателя своею бездарностию и ограниченностию: всякая крайность имеет свою цену, и потому Василий Кириллович Тредиаковский, „профессор элоквенции, а паче хитростей пиитических“, – есть бессмертный поэт; но прочесть целую книгу стихов, встречать в них всё знакомые и истертые чувствованьица („чувствованьица“ жирно подчеркнуты второю чертой), общие места, гладкие стишки, и много-много, если наткнуться иногда на стих, вышедший из души в куче рифмованных строчек, – воля ваша, это чтение или, лучше сказать, работа для рецензентов, а не для публики…»

– Так это твои сочинения? – Вопрос, конечно, бестактный, и Лорис прикусил язык, смутившись.

– Мои, мои. Думал, что все, не осталось и следа, а вот сегодня, видишь, нашел-таки нераспроданные экземпляры. Поэзия, братец, как любишь ты говорить, тара-бара – крута гора, на нее так легко не взлезешь.

– Странные вы люди, поэты. Если бы я о себе прочитал такое, что в «Отечественных записках» о тебе написано, я б на дуэль вызвал за оскорбление чести, а ты за собой этот журнал таскаешь, а убиваешь свою же книжку.

– Меня за такие стишки еще не так выпороть следовало. На зеркало неча пенять, коли рожа крива. И смотреться почаще следует. Ладно, давай дальше жечь, помогай.

Прощальным взглядом, отправляя в печь, Лорис проводил такие строки:

Стихи эти никак не озвучивались глуховатым Николенькиным голосом, не вязались ни с образом его, ни с манерой речи. Лорис пробовал представить, как бы их продекламировал учитель Комаров, большой мастер чтения вслух, – и тут ничего не получалось. Конечно, верно подметил этот Белинский: правильность, гладкость и – скука. Но каково Николеньке третий год таскать за собой такую правду о себе?

– Прочь печаль, сотрем ее с чела! – завершив казнь стихам своим, возвестил Николенька. – Пойдем, я тебя с таким типом познакомлю! Полицейский сыщик, враль, каких мало.

В поисках сыщика приятели обошли с полдесятка дешевых трактирчиков. Наконец, Николенька указал на тихонького сивоватого субъекта пожилых лет, пристроившегося в уголке шумного зала за стаканом жидкого чая. Лорис подумал, что, если б и не предупредил его Некрасов, он все равно догадался бы о профессии субъекта. Глазки его, голубые и маленькие, глядели, как у мышки, когда она высовывается из норки и осматривается, не решаясь выскочить наружу. А как выскочит, засеменит мелко-мелко быстрыми ножками, бдительно озираясь, всегда готовая юркнуть в щель. Он и прошмыгивающую походочку представил себе и убедился потом, что угадал ее правильно.

– Афанасий Елпидифорович, – представился субъект и вид напустил на себя таинственный и важный. Разговор никак не клеился, пока Николенька не заказал водки. – Я на службе-с, мне лучше не пить, – попробовал было отнекиваться сыщик, но как-то не очень уж твердо, явно готовый поддаться уговору, с которым Николенька не замедлил.

Афанасий Елпидифорович быстро захмелел, таинственный вид недолго хранился на хитром лице его.

– Вы не смотрите, господа, что я в столь ненадлежащем наряде. Я государственный чиновник десятого класса. А здесь я маскироваться должен-с, чтоб быть слитым с толпою-с. Петербург, скажу я вам, большой притон-с. Все воры и злоумышленники стремятся сюда. Город большой, народу много, ограбит где-нибудь в Ярославле – и сюда, а полиция ищи-свищи его. Но они все тут, у меня на примете-с. – И он сжал тощий кулак свой, собравший все преступные нити в империи. – Вы читали-с про разбойника Ерофея Силина? Это я его выследил-с. Три недели ни сна ни отдыху не знал-с, жизнью рисковал-с, а выследил, и злоумышленник был пойман. С пистолетом-с! Мог и застрелить. Я, господа, каждый день жизнью рискую и кладу ее на алтарь отечества нашего. В меня не раз уже стреляли и ножом пырнуть пытались, а что поделаешь – служба-с. Вот и Силина – знаменитого разбойника выследил, не боясь.

– Как же ты его выслеживал? – Некрасов и виду не подал, что сомневается в подвигах сыщика. В газетах писали о поимке разбойника, но что-то не было среди отличившихся при сем полицейских чинов собеседника.

– Это тайна-с, великая тайна-с, господа. Главное – выбрать позицию. И все видеть, все слышать, все замечать, а меня чтоб никто не видел. Это есть наружное наблюдение. Вы пока расплатитесь, а я выйду, и смотрите, как незаметно-с.

Поскольку Афанасий Елпидифорович изволил достаточно водки выкушать, выйти незаметно ему не удалось, прошмыгивающая походочка его была быстра, но не так чтобы тверда. Однако ж на улице глаза его смотрели ясно и трезво, и невесть с чего приятели под его цепким взглядом почувствовали себя разве что не преступниками.

Потом в компаниях Николенька удивительно точно представлял сыщика с его походочкой и хитрыми глазками. Он вообще был артистичен и гибок, изображая сыщика, удивительно съеживался, уменьшался в размерах, а ведь Афанасий Елпидифорович едва достигал ему плеча.

Под Рождество Нарышкин извелся зубною болью и из Школы на хлипкий, сырой мороз счел разумным не отлучаться. Лорис-Меликов явился на квартиру один. Некрасов ждал его в каком-то озорном возбуждении.

– У меня идея! Зайдем сейчас в костюмерную лавку, там переоденемся и поедем в гости.

И увлек недоумевающего юнкера за собою. В костюмерной лавке Николенька выбрал себе наряд средневекового венецианского дожа, а Лорис оделся испанским грандом. Они долго вертелись перед зеркалом, вид их для петербургской зимы был и так забавен, но Николенька потребовал для друга еще шпагу, и хотя испанской времен конкистадоров в лавке не нашлось, вполне удовлетворились русскою екатерининских времен. Свою одежду они оставили в лавке под залог в пять рублей. Денег же у них было восемь рублей тридцать шесть копеек на двоих. С извозчиком в оба конца должно хватить.

Ах, какие премиленькие девицы с восторженным визгом встретили гранда и дожа в бедной чиновничьей квартирке на Ропшинской улице! Ночь пролетела незаметно, как всегда пролетают в юности праздничные ночи. Вдруг ввалилась целая компания, куда-то ехали, где-то пили, целовались с красотками, снова пили, а проснувшись Бог весть где, подсчитали капитал – его едва хватит на извозчика добраться до дому.

И вот испанский гранд и венецианский дож, одолевая похмельную головную боль, взобрались к себе на третий этаж, а квартирку выстудило в их отсутствие насквозь: вчера, уходя, они оставили открытые форточки. И ни полешка у печки. Ни единого.

– Ну что, дон Мигеле, делать будем? – спросил венецианский дож, выстукивая дробь зубами.

– Я научу вас, досточтимый сеньор, гимнастическим упражнениям.

Гранд и дож соорудили из стульев нечто вроде гимнастического коня, но комната была тесна для разбега, прыжки дожу не давались, и кончилось все тем, что нескладный венецианец сломал стул.

– Раз так, досточтимый дон Мигеле, давайте-ка пустим его обломки на дрова.

Сказано – сделано. Но крепкие обломки стула никак не хотели поддаваться пламени. А последние стихи свои, мало отличавшиеся от тех, что разругал Белинский, Некрасов, убирая квартиру к празднику, не далее как вчера пожег беспощадной рукой.