Однажды в Париже - Плещеева Дарья. Страница 20

– Гасконец?

– До седьмого колена!

– А я родом из Фландрии… Приглашаю вас, месье, завершить ужин, прерванный столь нелюбезным способом.

– С удовольствием, месье!..

И оба молодых человека от души расхохотались.

Потом они уселись на том конце стола, где расположился де Голль. Смазливая служанка моментально выставила им еще пару бутылок анжуйского, заменила блюдо с остывшим мясом на новое, пышущее жаром. Появилось на столе и особое угощение – от хозяина, обрадованного удачным завершением драки без заметного для заведения ущерба. Дядюшка Жиро лично поставил перед отважными господами большую плошку с бланманже.

– Миндальное, с цукатами. Угощайтесь, месье!..

Анжуйское оказалось вполне приличным, так что молодые люди не ограничились двумя бутылками. Тем более де Голль не возражал, поскольку за все решил платить его новый знакомый.

– Какие пустяки, Анри, – заявил он после второй бутылки, выпитой за дружбу между мушкетерами и гвардейцами кардинала. – Между друзьями не должно быть никаких счетов! К тому же я желаю отблагодарить вас за помощь. Вы очень смелый человек, де Голль! Лезть в драку с одним кинжалом – это дорогого стоит.

– Ерунда, Шарль! – отмахнулся Анри. – Мне даже не пришлось обнажить клинок, вы все сделали сами. А бутылкой по голове – не самый честный прием…

– Против подлецов и разного сброда любые приемы хороши! Он же собирался стрелять в меня?.. А вы ему помешали.

– Эх, д’Артаньян, вот если бы также можно было разделываться со всеми недругами!

– Конечно, можно, де Голль!

– Э, нет! Вот, к примеру, какой-нибудь поэт сочинит на вас эпиграмму. Неужели вы станете его за это убивать?

– Я вызову его на дуэль! – Мушкетер, увлекшись, взмахнул кинжалом с наколотым на него куском мяса, и оно, сорвавшись, улетело на соседний стол, за которым продолжала веселиться компания оборванцев, и плюхнулось в тарелку с закуской. Но пьяные гуляки этого даже не заметили.

– А если он не дворянин? – усмехнулся Анри.

– Тогда… поймаю и поколочу!

– Отлично! Вот только поймать его весьма затруднительно…

– Кого же вы имеете в виду, де Голль?

– Да есть тут один… самородок, возомнивший себе, что он гений! «Мэтром Аданом» его в салонах называют.

– Бийо?! – неожиданно рассвирепел гасконец, воткнув пустой кинжал в стол. – Да ведь этот прощелыга только и делает, что сочиняет мерзкие стишки, оскорбляя благородных людей!

– Он и вас умудрился задеть? – удивился де Голль.

– Этот Бийо пару недель назад имел наглость продекламировать в гостиной мадемуазель Ланкло отвратительный пасквиль о господине дез Эссаре и его мушкетерах!

– И что же вы с ним собираетесь сделать?

– Я заставлю мерзавца съесть свое сочинение, а потом… выбью ему зубы, чтобы забыл дорогу в приличные места!

Друзья выпили еще по стаканчику – за скорейшую поимку распоясавшегося стихоплета.

– Вообще-то, Бийо – лишь один из зловредных сочинителей, – продолжил тему Анри, принимаясь за бланманже. – Есть среди них гораздо опаснее!

– Бросьте, де Голль! – перебил д’Артаньян и снова приступил к мясу. – Это же словоблуды – какая от них может исходить опасность?

– О, вы даже не представляете, граф! Дело в том, на кого направлено сочинение. Если на нас с вами или даже на, допустим, принца Орлеанского – еще полбеды. Неприятно – да, но и только! А вот если, не приведи господь, на их величества или его святейшество Урбана Восьмого… да хотя бы на его высокопреосвященство! Это уже самый настоящий бунт и крамола.

– Так ведь никто не пишет… Хотя нет! Погодите-ка… Точно! Слышал третьего дня – распевали какие-то мальчишки, прямо на базарной площади… Что-то там «ла-ла… почтенный кардинал опять отцом малютке стал. Ла-ла-ла-ла…. и в чем тут тайна…»

– Ну вот, и вы, д’Артаньян… приобщились к этой пакости! – осуждающе покачал головой Анри. – А представьте, каково выслушивать сие его преосвященству?

– Неприятно… – нахмурился гасконец. – Надо бы автора изловить и наказать примерно!

– Чем я и занимаюсь. По личной просьбе кардинала, разумеется.

– Ах, вот для чего вам Бийо!

– Да нет, думаю, Бийо – просто неблагодарная скотина. Сочинял, конечно, не он… А вот украсть любимого кота его преосвященства из желания отомстить – вполне!

– Как, еще и кот?!

– Именно! Очень редкой породы, из самой Московии привезен его сиятельством бароном де Курмененом [18] в прошлом году. И представьте, Шарль, буквально вчера средь бела дня какие-то негодяи устроили в Пале-Кардиналь переполох, запустив в сад свору бездомных собак. Как раз в то время, когда там выгуливали кошек его преосвященства!

– М-да! – не сдержавшись, хохотнул д’Артаньян, разлил остатки вина по стаканам. – Давайте выпьем, де Голль, за здоровье кардинала. А с кошками ничего не случится – у них, в отличие от нас, по девять жизней!

– Вам смешно. А ведь придется теперь еще и кота искать, – вздохнул Анри, но тост принял и выпил с удовольствием.

– Постойте-ка, – щелкнул вдруг пальцами гасконец, – говорите, вчера это случилось?..

– За час до полудня, – кивнул де Голль удивленно. – Вам что-то известно, д’Артаньян?

– Не совсем… Понимаете, Анри. Вчера, примерно в то время, я шел по делам по Зеленой улице. Ну, с той стороны еще забор тянется вдоль театральной стройки. Иду я и вижу, что у забора околачивается некий господин – то ли ждет кого-то, то ли просто прогуливается. Вид у него, правда, был какой-то помятый… несвежий, что ли? Да, наверное, из-за вида я и обратил на него внимание. Так вот, едва я миновал этого прогульщика, слышу за спиной – кто-то чертыхается, кряхтит. Потом словно упало на мостовую что-то тяжелое! Тут я не выдержал и обернулся…

– Что же вы увидели, Шарль?!

– Я увидел уже двоих. Два человека, прогульщик и некто второй, которого я видел только со спины, быстро, почти бегом удалялись по улице в сторону ворот Сент-Оноре! При этом на спине второго болтался то ли мешок, то ли дорожная сума, и оттуда до меня донеслось явственное мяуканье рассерженного животного!

Гасконец замолчал и уставился на замершего напротив де Голля. Гвардеец с минуту молчал, ошеломленный рассказом, потом хрипло произнес:

– Кажется, вы, д’Артаньян, стали единственным свидетелем похищения любимого кота его преосвященства.

– Да, но я не видел лица похитителя!

– Зато вы прекрасно разглядели его сообщника и сможете его узнать.

– Смогу… Да кто ж его найдет?

– Вы и найдете, Шарль! Именно вы!..

– И не подумаю! – На лице д’Артаньяна появилось упрямое выражение. – Почему я должен помогать кардиналу разыскивать его кота?! Его преосвященство, я знаю, лично был против того, чтобы меня зачислили в мушкетеры. И если бы не настойчивость господина де Тревиля, не видать бы мне плаща и шпаги!

– Дело даже не в кардинале, – попытался урезонить его де Голль. – Ваша помощь нужна мне, Шарль!

– Нет, Анри! Что угодно, только не это. Не обижайтесь.

Они распрощались довольно холодно, но все же в глубине души де Голль был уверен, что, поговори он с д’Артаньяном при других обстоятельствах, мушкетер непременно согласился бы ему помочь.

Глава пятая, в которой лейтенант де Голль блистает в отеле Рамбуйе

Катрин де Вивон, маркиза де Рамбуйе, мерзла. Лет пятнадцать назад она заметила, что жар от камина вызывает у нее какие-то странные приливы крови и необъяснимую слабость. Вскоре оказалось, что солнечные лучи производят такое же действие. Врачи ничего не понимали. Оказалось, что ее раздражает даже умеренное тепло от камина, но жить в холодной комнате тоже не слишком приятно, и маркиза стала изобретать всякие спасительные средства. Одним из них был мешок из медвежьей шкуры, куда она прятала ноги.

Человек, впервые оказавшийся в ее салоне, сперва удивлялся, отчего хозяйка почти не встает. Отсутствие камина в гостиной тоже как-то смущало, особенно зимой. Потом этот человек понимал, что не обязательно все время околачиваться возле кресла хозяйки (а если прием она устраивала в спальне, то возле ее кровати с балдахином), а можно перемещаться по небольшим, теплым и уютным комнатам, обставленным для приема гостей. Стены и обивка мебели, выполненной из красного дерева, были из голубого шелка, обшитые по швам золотым позументом. А по самому полю – серебряные и золотые королевские лилии. Но предметом особой гордости маркизы были, конечно, картины! В небольшой анфиладе из четырех комнат располагались полотна самых известных французских художников эпохи. Вернисаж открывали несколько картин на библейские мотивы Мартена Фремине, придворного художника короля Генриха Наваррского. В следующей комнате висело сразу четыре работы любимца высшего света, талантливейшего Валантена. Его «Концерт», например, можно было рассматривать часами и не уставать удивляться многоликости и скрытой иронии персонажей. Далее следовали светлые и насыщенные жизнью полотна молодого Вуэ, ставшего недавно первым художником короля Людовика и руководителем мастерской королевских шпалер. И завершали вернисаж работы Николя Пуссена из жития святого Игнация Лойолы и пейзажи Клода Желле. Именно этот вернисаж и прославил салон маркизы на весь Париж и одновременно стал поводом для собраний эстетствующей публики.