Я люблю… тебя! - Келк Линдси. Страница 48

Я прекрасно справлялась с ролью подруги. Каждый год напоминала Саю о дне рождения его матери. Всегда заправляла кровать. Каждый день брила ноги. В его день рождения всегда одевалась в чулки и футболку с символикой «Ливерпуля», хотя мой папаша, заядлый болельщик «Манчестер юнайтед», пришел бы в ярость, если бы узнал об этом. Какого же еще фига Саймону было надо?

А что теперь надо Дэну? Пошел на меня в атаку, и все тут! Я его не поощряла. Да пусть будет доволен, что я не пнула его по яйцам и не вышвырнула за дверь! А Итан? Что за игру он затеял? «Мыльный» флирт без серьезных намерений? Надо мне вложить энергию во что-то потенциально более перспективное — изобрести, например, машину времени и вернуться в девятнадцатый век, где в моем возрасте я давно была бы замужем и растила четверых детей. Меня ждали бы куча малышей и холера, но все-таки. Ох-х-х, мальчики…

— Рейч? — Эм похлопала меня по плечу. — Ты пугаешь меня своим молчанием. Надеюсь, ты не собираешься упиться и жалобно спеть «Совсем одна»?

— Я не пью и не пою, — ответила я. — Сижу и пытаюсь понять, как все это вышло.

— Найдешь ответ, не забудь показать решение.

— Тут не задачка, больше похоже на сочинение… — О-о, у меня возникла идея! — Ну что, спокойной ночи?

— Сладких снов, красавица. — Эм поцеловала меня в макушку и скрылась в своей комнате. Подруга у меня просто ангел. Ее очень хорошая двушка в Западном Хэмпстеде с гигантской двуспальной кроватью пустует уже неделю, а она безропотно укладывается на второй по дешевизне диван из «Икеи», чтобы ночью я не навалилась сверху. Вот это дружба, вот это я понимаю.

Хотя мы разошлись по разным комнатам в три часа утра, сон ко мне не шел. Из ящика кофейного столика я вытащила письменный прибор. Когда мама купила мне его два года назад, я в ответ научила ее пользоваться «Фейсбуком» и до сих пор не поняла, кто над кем пошутил. Писем от руки я не пишу с девятого класса (после того как друг по переписке из Франции зачем-то прислал мне снимок своего пениса), зато мама теперь достает меня и через «Фейсбук». Нельзя же удалить из друзей собственную мать! Матери на это очень-очень обижаются. Но сейчас ситуация просто требовала бумаги и чернил. Настоящего «Базилдон Бонда» [46].

Дорогой Саймон!

Я села и занесла над бумагой свою любимую бирюзовую ручку. Что дальше?

Есть кое-что, о чем я хотела тебе сказать, но не смогла облечь в словесную форму во время нашего последнего разговора. К счастью, у меня есть целый час, поэтому вместо сумбурного потока нецензурной брани ты получишь продуманную и точную оценку, которой заслуживают твои последние поступки. Ты трус. Слабый, жалкий, ничтожный трус, недостойный счастья. Недостойный даже несчастья. Твой удел — унылое одинокое прозябание, как у мелкодушных мужичков, умирающих в загаженных квартирах, потому что некому зайти и проверить, вынесен ли мусор. А когда ломают дверь, поскольку вонь уже улавливается на улице, у них находят огромные пакеты с остатками готовых обедов, причем на упаковках стоит 1997 год, и стаю кошек. Ты, как никто другой, заслуживаешь смерти в окружении разъяренных кошаков…

Я перевела дух. Письмо шло как-то очень легко. Выводить гневные строки вообще увлекательно, особенно если перед этим выпить пару коктейлей. Но отнюдь не напиться. Я снова поднесла ручку к бумаге.

Меня разозлило не то, что ты порвал со мной, а то, как ты это сделал. Ты заявил, что это не разрыв, а только пауза. Ты так сказал, а когда кто-нибудь что-нибудь кому-нибудь говорит, особенно любимому человеку, с которым он живет и совместно владеет квартирой, это обычно принимают всерьез. Тебе этого не понять, потому что пенис, как я поняла, заменяет тебе голову, когда речь заходит о том, что правильно, а что неправильно, когда говорят правду, а когда лгут. Я бы облегчила тебе задачу, но ты, маленький вонючий хорек, оказался совершенно бесхребетным, не способным прямо сказать: «Хочу разойтись», — а начал тянуть резину с проживанием в свободной комнате, выжидая, пока мне надоест и я сама тебя пошлю.

Тайм-аут для быстрой проверки фактов. Да, пока все правильно.

Это мелко, и сам ты ничтожество. Меня бесит, что ты оказался таким ничтожеством. Мне казалось, нас ждет совместное будущее, я думала, ты хочешь детей и семью, но нет, ты не со всеми в Лондоне еще переспал, оказывается. Что ж, валяй веселись; надеюсь, ты не подцепишь дурную болезнь, от которой твоя мелочь почернеет и отвалится. Потому что нельзя поступать так с тем, кому ты клялся в любви. Нельзя говорить одно, а через две минуты передумывать. Нельзя ожидать, что окружающие научатся читать твои мысли. Нельзя приглашать в Сидней или Торонто и оставлять человека гадать, что сей сон означает.

Я перечитала последний абзац. Возможно, я немного отклонилась от темы, но замазки у меня не было, поэтому я оставила все как есть. Интересно, жидкую замазку еще выпускают?

Ладно. Все, чего я хотела, — чтобы мы были счастливы. Жаль, тебе этого оказалось мало. Жаль, что ты оказался эмоционально неполноценным слабаком и совершил самую большую ошибку в своей жизни. Но будем справедливы: ты оказал мне услугу. Я красива, талантлива и слишком хороша для тебя. Учти, в следующий раз, когда я увижу тебя на улице, перейду на другую сторону и не кивну. Мы не друзья. Ты хорек. А кому в друзья нужен хорек? Никому.

Наслаждайся жизнью.

Рейчел.

Получилось даже лучше моего сочинения на отборочном экзамене, за которое я получила высший балл. Я аккуратно сложила письмо, сунула в конверт, сверху с витиеватым росчерком вывела имя Саймона и положила на кофейный столик. Прежде чем убрать ручку, я вынула из сумки салфетку и вычеркнула пункт «Написать письмо». Остались прыжок с тарзанки, поездка в другую страну и кавалер к отцовской свадьбе. Проще, чем опустошить коробку конфет с трюфелями и ирисом.

Вот теперь можно лечь спать.

Когда утром мой телефон очнулся к жизни, я еще плутала в мире снов, включавших азартную охоту на хорьков в лесу возле дома моей матери вместе с полуголым Дэном, размахивавшим канадским флагом. Поэтому, когда я открыла глаза, мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что происходит.

Я перекатилась на кровати, схватила с пола телефон и приготовилась наорать на того, кто пробудил спящую красавицу от сладкого сна. Но это оказался Мэтью.

— Не умер, значит?

— Нет, но был на волосок. — Он говорил слишком бодро для — о Боже! — семи утра воскресенья. Я спала меньше четырех часов. Интересно, что ему в больнице дали и не осталось ли у него пары таблеток на мою долю? — Задержавшись на пороге смерти, я начал усиленно думать. Список дел — это хорошо, но надо как-то ускоряться. Все мы можем сыграть в ящик в любую минуту.

— Мэтью, у тебя всю жизнь аллергия на орехи, — с длинным зевком сказала я. — Тебя пять раз в больницу клали, причем один раз ты сожрал ореховый крем на спор. Мы и так вплотную подошли к оставшимся пунктам. Чего ты хочешь-то?

— Ничего, — солгал он. Когда он скрывает правду, в его обычно сдержанной интонации появляются визгливые нотки. Не иначе проявление голубого гена — Мэтью не умеет врать так гладко, как натуралы. — Но мне кажется, нам нельзя пренебрегать возможностями.

— А нельзя начать искать возможности часа через три? Я спать хочу. — Я вздохнула. — И душ принять.

— И душ, и вещи собрать. — Он говорил не просто приподнято, а прямо-таки восторженно, словно сообщал новость о гастрольном туре воссоединившейся группы «Ист 17». — Я буду через час. Мы уезжаем.