Вымышленные и подлинные истории Алекса (СИ) - Искенов Алексей. Страница 32

- Кого?

- Полину. Или эту, Нюрку...

- Васька, уймись! Добром тебя прошу, в последний раз! - я развернул пьяного истерика и посмотрел в его глаза. Большие, голубые глаза, отчаянные и безумные.

- Какая Нюрка? Пашка-лютый тебя убьёт! Он на днях в пьяной драке чуть не зарезал одного. Тоже на неё охоч был... Пойдём, зайдём в бакалею, я ещё возьму пол-литровку. Неуёмный ты наш!

Я взял Василия под руку, и мы с ним поспешили убраться от греха подальше. По дороге закурили - Вася, кажется, начал успокаиваться. У входа в гастроном мне пришлось оставить Ваську на улице. Конечно, рискованно - вдруг сорвётся и удерёт... Но в магазине могут быть переодетые менты или дружинники, да и продавцы бывают вреднющие. Снова выстоял очередь. Ну так и знал!

- Мужчина! Вы выпивши! - придралась ко мне женщина-продавец средних лет. Она стояла в белом халате, высокая и строгая. Вот стерва!

- Я сказал, мне бутылку "русской"! - надрывисто ответил я ей.

- Вызвать милицию? - женщина нахмурила брови, посмотрев на меня сверху вниз.

Я и впрямь смотрелся перед ней каким-то карапузом. Сто лет таких стропил не видел!

- Зём, давай я тебе возьму! - нашёлся коренастенький мужичок, завсегдатай нашего излюбленного "Ветерка". - Дай только мне полтинник, на "бормотуху" не хватает.

С радостью поделившись с хорошим человеком мелочью, я спрятал пузырёк пол-литровки за пазуху. Мужчина пожал мне руку и вышел со мной из магазина с бутылкой портвейна. К счастью, Васька никуда не ушёл - молча стоял, покуривая.

Положив другу руку на плечо, я завернул с ним за угол. Мы нашли укромное местечко возле старого заброшенного здания.

- Во что разливать-то будем? - спросил меня Васёк.

- Оп-ля, - радостно сказал я, достав из бокового кармана ветровки "дежурную" стопку и пропел, - ах, Васёчек, мой дружочек, водки наливай-ка, мы с тобой на посошочек выпьем-ка давай-ка!

Распив водку, мы оба, пьяные, в обнимку и с песнями, бродили весь вечер по дворам. К счастью, ни одного мента или дружинника нам навстречу не попалось.

На следующий день я узнал, почему мой друг так задурил. В день аванса Вася вернулся домой трезвый - снова ждал свою девушку. Полина пришла, когда на улице начало темнеть. Василий обнял Полю, поцеловал. Неожиданно девка разделась до гола, сняла с себя даже красные трусы. Она сама повела Ваську в постель и легла с ним. Парень склонился над девицей, лаская её смуглое тело.

- Подожди! - Полина резко вскочила. - Я сейчас!

Она вышла из комнаты и вернулась с раскупоренной бутылкой тёмно-красного вина. Налила в большой бокал, протянула Ваське.

- Пей, милый.

- Полюшка, я не хочу, - ответил рыжеволосый паренёк. - Иди лучше ко мне.

- Сначала выпей, ну же! - ответила Полина.

Вася выпил один бокал, затем Поля уговорила его выпить ещё. Допив бутылку до конца, Василий вдруг сильно опьянел и поплыл... он совсем забыл запереть за девушкой входную дверь.

В квартиру ворвался прыщавый, Полина завизжала.

Удары кулаками и ногами посыпались на опьяневшего Ваську. Девка оделась и примкнула к типу с противной рожей. Они стали вместе избивать моего друга, который всего лишь час назад был влюблён в Полину до безумия.

- Деньги давай, козёл! - кричала предательница. - Иначе сейчас заявлю ментам, что ты меня изнасиловал. У меня есть свидетель. - Она показала на прыщавого, нагло ухмылявшегося.

- Возьми, в комоде... - в бессилии что-либо сделать, ответил Васёк.

Ошарашенный от такой новости, я принял решение рассказать всё Васькиной матери. Без особого труда узнал её адрес и выложил ей всё как на духу. Я ожидал всего, чего угодно - укоров, оскорблений, обвинений в спаивании сына и т.д. – но, к моему удивлению, женщина выслушала меня, казалось, спокойно.

- Это я во всём виновата... - с какой-то горечью произнесла она, когда я закончил свой рассказ.

- Муж погиб на Даманском, при военном конфликте с Китаем. Васе было тогда всего пять лет. Я, видимо, рано его решила приучить к самостоятельной жизни.

После нашего разговора Васькина мама заявила в милицию. У неё были там свои связи, и менты быстро вычислили Полину с ее хахалем.

Жаркий май сменил холодный июнь. В один из прохладных дней, когда Вася, будучи в отпуске, вышел на улицу, к нему навстречу подошла девушка в красной кофточке и джинсах.

- На, держи! - спокойно сказала она обалдевшему рыжему парню, протягивая крупные купюры денег и, развернувшись, скрылась в толпе.

Дорогому брату Олегу

из Протестантской церкви "Часовня на Голгофе",

моему товарищу по несчастью,

посвящается...

(история, вымышленная автором, любые совпадения из жизни случайны.)

* * *

МИР ВАМ, ДОБРЫЕ ЛЮДИ!

(из личных воспоминаний)

Не удержавшись долго на производстве, я вынужден был снова в своё совершеннолетие вернуться в лечебно-трудовые мастерские при нашей владимирской психбольнице.

Весь на нейролептиках, я, не выспавшись, с трудом тащусь на трудотерапию, в эту "шарашкину контору".

- Я не люблю тебя! - раздаётся сзади меня нарочито грубый голос. Это Толя Фомин, по прозвищу Фома-Ерёма. Добродушный толстячок невысокого роста, похожий на старого бобра, ковылял потихоньку сзади. Толик вовсе не из злобивости прокричал эту фразу, а просто в подражание мне, ради веселья. По телевизору как-то показывали клип, где одна группа с обритым наголо парнем пела какой-то не то хард-рок, не то рэп, с коротким припевом: "Я не люблю тебя". Вот и Толя, взяв с меня пример, каждый раз при встрече выкрикивал эту фразу.

Справа к нему подвалил Дымо, и они зашагали вместе. Димон, как всегда, смеялся, словно индус - в нос, затем его смех переходил в откровенный ржач. Толя хохотал вместе с ним. Так они и шли за мной, эти два весёлых дурачка, поднимая мне настроение.

- Да ну тебя! - весело восклицал Соловей-разбойник, продолжая хохотать и бормотать с Толиком о своём. Мы подходили к Промкомбинату. Сейчас разбредёмся по цехам, Фома - в коробочный, Димка Соловьёв в сборочный, а я - в швейный. Перед тем как разойтись, быстро перед "трудами праведными и честно зарабатываемыми" перекуриваем.

Толик достаёт пачку "Беломора", Димон – побогаче, "с нипелем". То есть сигареты с фильтром, болгарские "Родопи", а то и покруче - "Космос", "Ява 100". Бывало и "Золотое Руно" московской фабрики "Дукат". Мать Соловья работала товароведом на книжной базе. Сейчас такую профессию называют менеджером. Образованная, стройная женщина, хорошо владеющая иностранными языками, она на голову выше была своего нездорового отпрыска, который был по своему врождённому заболеванию явно не в неё и не в отца, поскольку оба родителя Димона были людьми высокими.

У Толи мать умерла, когда тот был совсем ребёнком. Толика с детства опекала тётка - отец этого дурачка всю жизнь мотался по тюрьмам и лагерям. Фома-Ерёма в отца не пошёл, вернее сказать, не озлобился, напротив - был дружелюбен и делился со всеми тем, что имел при себе.

Через полчаса по цехам заходят медсёстры, раздавая больным различные препараты. Слабоумным дают самые лёгкие, вроде элениума или малых доз сонапакса. Дурачки и дурочки проглатывают, не раздумывая и продолжая трудотерапию. С больными шизофренией сложнее - не все хотят принимать лекарства, а потом уснуть за работой. Кто-то умудряется выплюнуть втихую в толчок на перекуре. Я пока до этого не дошёл, но все равно порой и под нейролептиками неуправляем. За мной следят вовсю, поскольку у меня зловредный, плохо поддающийся влиянию медиков характер. Стоило меня одной припадочной дуре, с которой я "замутил", стравить меня с кем-то, я тут же готов был распустить руки. Сейчас, вспоминая всё это, я с досадой думаю - ну какой же я был идиот! А Светке того было и надо. Плохо ухоженная и нечистоплотная, она вертелась между мной и другими более взрослыми работниками мастерских, заигрывала, стравливала, злословила или насмехалась. После чего наказывала саму себя - падая то и дело, билась в судорожных припадках. Приступы были частые, но кратковременные. Через пару минут она вскакивала и, заметно хромая, бежала сломя голову. Однажды из-за Светкиного подзуживания я ударил Любу Воробьёву и едва не угодил на принудку. Произойди это сейчас, я бы и глазом не повёл на Светку - Люба была первой, которая на меня обратила внимание. Но она берегла себя, была девственной и, наверно, осталась ей до сих пор... Эх, Любаша, Любаша...