Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович. Страница 11

Тансык пробовал утешать ее:

— Не плачь. Утурбай умер, но оставил вместо себя восемь братьев.

— Ох, Тансык, Тансык, они — только братья, а не дети. А все братья, сколько их есть на земле, не могут заменить матери даже одного сына. А у меня погибли муж и сын.

Сестра грустно поглядывала на Тансыка, изредка помахивала ему рукой: держись, братик, держись.

Исатай сидел на коне молча, неподвижно, как прикрученный к седлу мертвец, как корявый обломок саксаула.

Однажды Тансык спросил его:

— Скоро приедем?

— Куда?

— В Китай.

— Я уже был в Китае, был дальше.

— Там хорошо?

— Хорошо. Только нет реки Чу, нет озера Балхаш, гор Кунгей-Алатау, нет своей земли, могил наших отцов.

— Там плохо, — сказал Тансык.

— Сам думай. Тебе будет хорошо, тебя возьмут и мальчишки для побегушек. Ты будешь спать на камышовой циновке у хозяйского порога и видеть во сне родной аул, родную степь. А мне плохо. Я буду просить милостыню, буду ради хлеба петь про несчастья моего народа.

— А как будет моей матери?

— Она наймется копать рисовое поле либо сад.

— Она старуха и никогда не копала.

— В чужой стране все станут молодыми. Кто хочет жить на чужбине, тот должен работать, как молодой. Там много людей и мало хлеба, там кормят только за хорошую работу.

— А как будет моей сестре?

— Лучше всех. Ее купит в жены чиновник или купец.

— Кто же продаст ее?

— Ты продашь. Когда матери и тебе станет нечего есть, ты продашь сестру.

— Нет. Она выйдет замуж за казаха, — твердо сказал Тансык.

— Зачем казахам жены, когда у них не будет земли, не будет дома? Жене нужен дом.

— А зачем ты едешь, если там плохо?

— Когда человек видит змею, он убегает от нее и в огонь и в воду. Змея спрячет жало, и я вернусь домой.

С первого дня восстания Исатай, как давний мятежник, был в совете старейшин повстанцев, держался не хуже молодого, не пропустил ни одного боя. Вера, что казахский народ вырвет свободу, носила его на своих крыльях, прямила ему старую спину. С поражением он потерял эту веру, спина согнулась, в глазах померк блеск, упала зоркость, руки еле-еле поднимали плетку.

Исатай ехал и не знал, зачем едет. Если в первый уход в чужие страны он мог работать на рисовых полях, ломать камень, таскать бревна, то что будет делать теперь? Он все время раздумывал, не лучше ли вернуться и умереть на своей земле.

«Меня похоронят у реки Чу, и какой-нибудь акын сыграет на моей могиле песню. Не сыграет — не надо. Все равно по мне будут скакать казахские кони».

Но воля Исатая была сломлена, и он не осмеливался повернуть коня обратно.

— Где искать хорошую жизнь? Где затерялась она? — часто тосковал он вслух.

— Не знаю, — отзывался Тансык. — Я маленький, вырасту — найду и скажу.

— Ладно, буду ждать. Вон там граница. — Старик тянул руку вперед, где все небо заслонял горный хребет в снегу.

Однажды он вдруг сполз неловко с коня, почти свалился.

К нему подбежал Роман Гусев и спросил:

— Обратно сам залезешь или подсадить?

— Дальше Исатай не поедет, он пришел… домой. — Старик горько усмехнулся. — Можно ставить юрту.

Беженцы осели в большой ветвистой долине промеж горных хребтов, покрытых по вершинам вечными ледниками. Исатай во время прежних скитаний бывал здесь и теперь уверял, что лучшего места для тех, кто скрывается, не найти. Впереди — чужие страны, оттуда никто не зайдет, позади — тяжелый горный путь, который открывается всего на два месяца в году, и то для опытных, сильных ходоков по горам. Они, беженцы, только потому одолели этот трудный путь, что по пятам за ними гнались война и смерть.

Сейчас война отстала, и горная зима не пустит ее в эту долину до будущего лета. Здесь много лесу, озер, рек, зверя, птицы, рыбы, и не ленивый человек не умрет от голода и холода. Правда, мало пастбищ и зимой сильно засыпает их снегом, вообще долина создана больше для охотников, чем для скотоводов.

Долина на этот раз пустовала. Беженцы раскинули юрты кому где мило, кто посередь полян, ближе к траве, кто у речек и озер, ближе к воде и рыбе, кто в лесу, ближе к дровам и дичи. Тансык и русские братья поставили две юрты рядом при выходе бурной речки из лесистых гор на широкую поляну, где все — и вода, и трава, и зверье, и рыба, и дрова — было под рукой. Поселиться так посоветовал Роман Гусев, это был многоумелый человек, сперва вологодский пахарь и лесоруб, потом рабочий и мастер московского машиностроительного завода, приученный нелегким трудом сначала семьдесят семь раз примерить и только потом отрезать.

Через несколько дней, когда отдохнули после дороги, Роман сказал своей команде:

— Так и будем бедовать всю зиму в юрте, в чаду, в холоду? Рядом вон какой лес.

В команде были хоть и разные люди, но все привыкшие к основательному дому с печкой, со столом, с лавками. Жизнь в юрте, сидя и лежа на полу, была неудобна им.

— Куда клонишь? — спросили Романа братья. — Дом ладить?

— Ну да. Мы ж в юрте лесу на десять домов спалим за одну зиму. И лес жалко, и труды наши могут пригодиться на другое. Нечего их в дым пускать.

— Будь по-твоему, — согласились братья.

И через месяц появился в долине первый бревенчатый дом с печью, столом, скамьями, окнами, затянутыми бараньей брюшиной, а еще через неделю — баня.

Жизнь в долине пошла тем же порядком, какой был в степи. Скот копытил поляны, добывая траву. Хозяева оберегали его от диких зверей, а тот, что начинал слабеть, резали и ели. Небогатые скотом промышляли охотой на горных козлов, зайцев, глухарей.

Здесь выпадало гораздо больше снега, чем на равнине, да еще ветер сдувал его с высот в низины и к концу зимы нагромоздил такие сугробы, что козы и овцы уже не могли докопаться до травы. Их пришлось прирезать. Зато всю весну и лето стояли такие дивно высокие, густые, сочные травы, что коровы и кобылицы доились в два раза больше, чем в степях.

В августе снег на горных перевалах растаял, и путь в степи открылся. Беженцы послали нескольких джигитов в разведку. Им поручалось сделать объезд самых крупных кочевий, нескольких городов, разыскать многих людей, которые остались по ту сторону гор. От команды русских братьев взяли в разведку Романа Гусева и казанского татарина Ахмета Каримова. Этот татарин очень помог сближению команды с казахами. Он быстро научился говорить, петь, играть на домбре, как настоящий казах, к тому же оказалось, что у татар и казахов много одинаковых обычаев. Через него казахи окончательно поверили русским братьям.

На первом же кочевье разведка узнала большие новости. Русский царь и все его помощники свергнуты. Правит страной Временное правительство. Казахи-повстанцы могут возвращаться на свои места, их никто не будет преследовать. Но большая война с немцами еще идет. И русских братьев, если они объявятся, обязательно вернут в воинскую часть. А там с ними расправятся по законам военного времени и за обоз с оружием и за дезертирство. Вместо дома — Вологды, Казани, Полтавы — загремишь на передовую, в штрафной батальон.

В Алма-Ате Гусев познакомился с фронтовиками, которые были в отпуске по ранению. Они пригласили его в загородный сад военного госпиталя на митинг против войны.

— Пустят? — спросил Роман. — Небось солдатам и собакам вход в сад воспрещен.

— Это отменили везде, выкинули вместе с царем-батюшкой.

На митинг собрался разный люд, большинство было из госпиталя: безногие, безрукие, скорченные, обмотанные бинтами. Одни вышли сами на костылях, другим помогли санитары.

Приехали на бричке два человека из города — штатский и солдат. Штатский сказал, что митинг устраивает городская организация большевиков. Первое слово предоставляется делегату из действующей армии. После этого он сел, а солдат встал. Худой, наверно, с месяц небритый, в дырявой шинелишке, в лаптях и в такой измятой фуражке, будто не только носил ее, а сидел и спал на ней всю войну.

Говорил он вроде того, как работает молотилка, начал спокойно, внятно: «Товарищи, я послан к вам большевиками фронта. Мы считаем, что надо кончать войну, которую затеяли царь и буржуи, расходиться по домам, отнимать у помещиков землю, брать власть в рабоче-крестьянские руки». А потом заспешил, рассердился, только и слышно: «Долой войну! Долой Временное правительство! Посидело и хватит, уступай место постоянному! Долой богачей! Всю власть рабочим, крестьянам и солдатам!»