Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович. Страница 20

— Это нецелесообразно, не позволю.

— А то, что позволяете, — сообразно? Да никуда не годится! Я буду гнать всех в шею!

— Напрасно. Я прошу вас не делать этого, не пытаться даже…

— Но смысл?! Растолкуйте мне, какой смысл во всей этой забаве, какая польза?

— Агитация… Прекрасная наглядная агитация за строительство, за индустриализацию, за машину. Лучшее доказательство наших благих намерений… Я предпочту катать, чем оплачивать полдесятка агитаторов, — и дешевле и полезней.

— Удивляюсь… Наше дело — строить, а не агитировать, — ворчал Леднев.

— И то и другое… Строить дорогу и строить людей.

Тансык непременно участвовал во всех таких выездах и усаживался на хозяйское место, рядом с водителем. Он так и понимал: едет хозяином вести разговор приятный для гостей, соблюдать порядок.

Особенно привязались к «доджику» три важных старика. Из разных мест, раньше не знавшие друг друга, они соединились здесь в дружескую группу — жили в одной юрте, ели, молились и кататься приходили вместе. И в машине садились рядом.

В первый раз они прокатились без всяких претензий, молча. Во второй захотели проехать дальше и выспрашивали Каримова: сколько может бежать машина, способна ли одолеть весь Казахстан. И почему-то встревожились, когда Ахмет сказал, что машина, если давать ей бензин и воду, может перебежать без большого ремонта сто Казахстанов.

В третий раз они попросили показать, что делают инженеры. Ахмет покатил по местам, где производились изыскания, а Тансык переводил на казахский язык рассказы изыскателей. Но, как ни старался, не мог найти других, понятных старикам слов и сыпал те же инженерные:

— Нивелировка, трассировка, корректировка, теодолит, барометр, тахеометр.

Сыпал, перевирая до полной бессмыслицы.

Старики поняли только одно: инженеры меряют землю, и у них родилось подозрение, что будут делить ее. Кому дадут, у кого отнимут? И наконец, старики попросили, чтобы с ними проехался и поговорил самый главный начальник работ. Тансык рассердился:

— Он скажет не больше моего. Я сказал все.

— А ты — кто?

— Пастух инженеров, — гордо назвался Тансык. Но старики все-таки хотели поговорить с самим начальником инженеров. Они по своему скотоводческому опыту знали, что пастух не хозяин.

Елкин послал Тансыка за машиной. Тансык по привычке расселся рядом с водителем. Елкин велел ему освободить место, остаться дома и заказать для гостей обед с чаем. Тансык заупрямился.

— Ты служишь, получаешь деньги — и обязан слушаться, — напомнил Елкин. — У нас, когда приходят гости, их угощают.

— И у нас угощают, — сказал Тансык, продолжая сидеть.

— Вот и позаботься об этом. А поедет вместо тебя инженер Леднев.

— В столовую можно заехать на машине, — пробурчал сердито Тансык, нехотя освобождая место.

Оставляя длинный хвост желто-серого песка, машина резво катила от одной изыскательской партии к другой. Елкин рассказывал теми же непонятными словами, что и Тансык: рекогносцировка, трассировка…

Старики долго слушали молча, потом спросили: зачем это? Елкин объяснил, что на этом месте сделают насыпь, уложат шпалы, рельсы. Через весь Казахстан будут ходить такие же поезда, какие идут через Луговую.

— Зачем?

— Возить людей, хлеб, лес, хлопок… Приедут ученые люди, проведут воду, оживят мертвые пески. Будет много пастбищ, верблюдов, баранов, много мяса, шерсти. Все заживут сыто, богато.

И опять:

— Зачем поезд, когда есть «доджик»? Он может возить лучше поезда, без дороги.

— Дела хватит и поезду и «доджику».

Заключил этот разговор Ахмет Каримов, бывший в тот раз переводчиком:

— Старики считают дорогу ненужной. И не верят в нее, думают, что она — обман, отговорка, а на самом деле мы приехали отнимать у казахов землю. Поэтому и ходят наши люди с разными машинками, с железной лентой, ставят вешки и колья.

Леднев едва стерпел до конца поездки, не разразился при стариках. Потом, без них, бурно ополчился на Елкина:

— Вот до чего довела ваша наглядная агитация. Вместо сторонников мы получили противников нашего дела.

— Что же надо бы по-вашему?

— Поменьше и потише гонять «доджик».

— Может быть, снять с машины колеса?

— Смеется тот, кто смеется последним. Не торопитесь смеяться.

— Это верно, согласен. Вот с постройкой надо торопиться. Вы недавно возражали. Как теперь?

— А вы не думаете, что неграмотные мудрецы видят дальше нашего, — будущее за автомобилем, он вытеснит рельсовый транспорт. Не напрасно ли стараемся мы?!

Слава «доджика» разливалась шире и шире, все гуще валил к нему народ. Обступят его, гладят, улыбаются.

— Зачем пришли? Чего еще надо, что забыли? — спросит недовольный Ахмет.

— Катай немножко.

— Катал уж, довольно по одному разу.

Но всегда находились такие, что не катались еще, и такие, что умели обмануть. Тут обычно подскакивал Тансык и начинал уговаривать Ахмета: покатай. Сам он не пропускал ни одного выезда, садился всегда на главное место, рядом с водителем. Охотно, даже с восторгом отвечал на все вопросы и щедро добавлял еще от себя, без спроса. Рекогносцировка, корректировка… сыпались из него, как горох из худого мешка.

— Ты стал инженером? — дивились люди.

— Больше. Я — пастух инженеров. Они умные люди, могут делать дороги, машины, но у них гнилые глаза.

Про то, как «доджик» победил лучшего коня, акыны сложили песню. Проведать его приехал сам Аукатым. Наездника вволю покатали, затем Елкин пригласил гостевать. На этот раз Аукатым согласился. Елкин спросил, как поживает Зымрык. Конь был в прежнем здоровье, Аукатым на нем и приехал. Разговорившись, наездник признался, что его сильно тревожит молва, будто в Казахстан пригонят табуны машин, а коней — под нож и в котел.

— Не бойся. Ты и твой сын будете ездить на конях, машины не помешают вам, — успокоил Елкин.

Молва о железной дороге, о состязании коня с шайтан-арбой была всепроникающей, наподобие степного урагана, который способен надуть летом сугроб песка, а зимой снега даже сквозь замочную скважину. Так через дыры в юрте молва залетела к ослепшему, одинокому Исатаю. Он начал громко звать, чтобы зашли к нему. Шолпан и Ахмет, приносившие ему еду, в тот момент были на работе, а Тансык не появлялся уже несколько дней. Исатая услышал прохожий и спросил, что ему надо.

— Приведи Тансыка! — попросил старик.

— Он теперь не ходит.

— Что с ним? — встревожился Исатай.

— Ничего. Он теперь только ездит на шайтан-арбе.

— Это же Ахмет.

— И Тансык. Ладно, скажу.

И верно — погодя недолго оба подъехали на шайтан-арбе. Ахмет ушел в свой балаган, Тансык — к Исатаю.

— Ты звал меня, аксакал?

— Да. Садись. Я слышу, ты стал большим начальником. Можно ли мне сесть рядом с тобой?

— Можно, можно, у нас с тобой ничего не изменилось. — Тансык обнял Исатая. Старик хотел знать, что творится кругом. Он постоянно слышит гул, крики, топот большого базара.

— Видят ли твои глаза хоть немножко? — спросил Тансык.

— Мало, только день и ночь. День желтый, как песок, ночь темная, как дым. Тебя не вижу совсем, узнаю по голосу.

— Ты поедешь со мной и послушаешь, какие у нас пошли дела.

При очередном агитационном выезде Исатая усадили в самую гущу пассажиров, чтобы при любой дорожной неприятности старика не ударило чем-либо. Тансык особо для него рассказывал больше и вдохновенней. В конце пути Исатай пожаловался:

— Мне не везет, всю жизнь видел плохое, а когда началось хорошее — бог закрыл мои глаза.

Двадцать восьмого октября 1927 года на заседании Совет труда и обороны постановил: «Туркестано-Сибирская железная дорога призвана в первую очередь разрешить задачу снабжения Средней Азии хлебом и обслуживать десятки миллионов населения Средней Азии и Сибири. Эта задача может быть выполнена только принятием Чокпарского варианта».

Совет труда и обороны постановил: «Утвердить Чокпарское направление для южного участка Туркестано-Сибирской ж. д.» Елкина назначили начальником строительного участка Луговая — Чокпар.