Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович. Страница 31

— Ни черта не вижу, — прошептал Козинов. — Куда, в какую сторону уехали?

— Прямо не поедут, сперва поплутают. Надо позвать кого-нибудь из казахов: они поглазастее нас, — решил Гусев и побежал в ту часть строительной площадки, где жили землекопы. Вскоре он вернулся с казахом. Тот прислушался, принюхался, огляделся и показал рукой:

— Там.

Все трое пустились догонять подводу, охватывая кругом, как осторожного стреляного зверя. Настигли у разрытого бархана возле автомобильной дороги. Десять бутылок нашли у грабаря в бричке и двадцать в песке. Грабаря и водку сдали в милицию.

Гусев и казах разошлись по своим палаткам. Козинов сел за работу в юрте рабочкома. Наряду с Елкиным он неотступно следил за жизнью строителей, учитывал все мелочи. Не знал отдыха, не имел свободных дней, часов, минут, секунд, чтобы спокойно завернуть цигарку, выпить стакан чаю. Он был даже более загружен, чем Елкин. Тот имел право не заниматься многим, если оно не вредило производству: семейной жизнью рабочих, их образом мыслей, досугом, гулянками, забавами. Этот же не мог, у него не было права не интересоваться чем-либо, его роль в том и состояла, чтобы все знать, все направлять к целям не только ближайшим, но и сильно отдаленным.

Строительство. Он одновременно член коллектива, слуга его и руководитель и не может не болеть за него.

Администрация. Он — ее советчик, соработник, контроль, сдерживающий тормоз, линейка, которая выправляет отступления.

Рабочие. Для них он — защитник, ходатай, старший товарищ, учитель.

Дети, семья, любовь, отдых, забавы — все это его боль и забота.

Он тот, к которому всегда и всякий может войти. Он всякого обязан выслушать, принять немедленно и приветливо. Все знают, что он принадлежит им, будят его без смущения и опаски, как свою собственность, требуют, чтоб он сначала выслушал, а потом уж пил, ел, отдыхал, и если он умрет, не дослушав кого-нибудь, это, пожалуй, вызовет скорее упрек ему, чем сожаление.

В рабочком заявилась толпа отощавших и обносившихся казахов. Козинов узнал тех, кто ушел с Айдабулом. Вся толпа сняла малахаи, низко поклонилась и начала просить:

— Пожалста, возьми! Землю копать, воду возить наша согласна.

— Вы говорили, что в степи можно хорошо заработать, — припомнил Козинов.

— Айдабул сказал: «Уйдешь в степь, начальник догонит тебя и даст пять рублей».

— А начальник не подумал догонять.

— Тогда мы сказали Айдабулу: «Плати!»

— Правильно, так и надо смутьянов. И что же Айдабул, заплатил?

Он засмеялся. Мы отобрали у него деньги, чай, сахар и сказали: «Пойдем назад и будем получать хоть один рубль». Возьми, пожалста!

Казахов приняли и расселили по разным палаткам в надежде, что они будут сдерживать неумеренные и незаконные аппетиты прочих недовольных.

В тот же день вернулся и Айдабул, и прямо в лавочку. Но там его уже исключили со снабжения. Тогда Айдабул кинулся в контору, просительно тянул ко всем руки и лепетал:

— Можно сказать одно слово? Я — бедный дурак, я не виноват.

Все от него отмахивались, посылали к Елкину.

— Ну, говори, — согласился Елкин.

— Караванщик Джаиров сказал мне: «Айдабул, ты — умный человек, ты можешь быть инженером». И я поверил.

— Пускай Джаиров и делает тебя инженером.

— Он сказал: «Проси пять рублей в день».

— Еще раз говорю: можешь идти к Джаирову. — Елкин знал, что перед ним не весть какой преступник, и наказывал его исключительно для острастки других.

Айдабул разозлился и решил отомстить строителям. Отомстил он так же смешно, как и бастовал, — подобрал пустой бросовый бензиновый бачок и скрылся. Бачок за ненадобностью вскоре кинул в степи.

Для Елкина, Фомина, Козинова — для всех, кто был озабочен коренизацией, возвращение этой артели просияло звездочкой среди непроглядной тьмы.

Другой такой звездочкой явилось сообщение из бухгалтерии, что исчезнувшему при странных обстоятельствах Тансыку полагаются деньги. Как быть с ними? Елкин распорядился: хранить до востребования. А Фомин и Козинов заинтересовались деньгами шире: сколько их, за что причитаются.

Денег было пять рублей, полагались они за тот самый день, с которого Тансык заболел сдельщиной. Фомин с Козиновым гадали: почему не получил? Неужели так сильно возненавидел сдельщину? Или уж так торопился? Может быть, тут совсем не побег, а какая-нибудь другая, необычная история? Потом им подумалось, что эту историю можно повернуть на пользу строительству, и оба усиленно повели агитацию за сдельщину: любой казах может зарабатывать по пяти рублей в день. Их никто не обсчитывает, все зависит от себя. Пример этому — Тансык.

Но охотников работать сдельно было мало: зачем, когда и без того платят по два рубля в день; совсем неинтересно работать один день, как Тансык, а после этого долго болеть. В конце концов собралась артель в семь человек, но проработала сдельно только один день, а на другой пришла в контору и заявила:

— Мы шибко устали. Давай поденщину, будем отдыхать.

Отдохнув, снова запросилась на сдельщину. И пошла надолго такая чересполосица — один день работали сдельно, потом два-три поденно.

4. Вестник без вестей

Все случилось будто самой собой, будто Тансык катился с крутой горки, где невозможно остановиться. После службы вестником Длинного Уха, а затем проводником у инженеров работать грузчиком или землекопом было скучно и трудно. Тансык перешел на сдельщину, чтобы скрасить жизнь деньгами и доброй славой. Но сдельщина уложила его в постель.

Пока он выздоравливал, установилась зима. Всем землекопам, заодно и Тансыку, выдали теплую одежду: ватные штаны, куртку и брезентовый плащ. Когда пришло время выходить на работу, Тансыку стало невыносимо горько, что все это — ласковые и пухлые, как верблюжья шерсть, штаны с курткой и не продуваемый никаким ветром, как железный, плащ — он скоро перепачкает глиной, изорвет о камни и весь станет вроде пугала, какие делают на своих огородах переселенцы из России. Тут к нему пристала надоедливая мысль: не все копают землю, долбят камень, таскают мешки, ящики, есть много других дел. Он решил оставить конторе за спецодежду те деньги, что полагались ему за болезнь, и вернуться к своему былому занятию — перевозке новостей. Это дело тоже нужное и уважаемое.

Пришла очередь подумать о коне. Вестнику Длинного Уха нужен резвый конь, и Тансык взял такого на конном дворе, а взамен оставил своего и в придачу к нему верблюда. Они хоть и старые, но вдвоем-то стоят одного молодого. Кроме того, он будет рассказывать про дорогу. Есть люди, которые делают только одно это, и получают хорошие деньги.

Как всегда в той горно-степной части Казахстана, зима была лютая. Морозы и бураны гнали Тансыка к людям, на дым аулов, а беглец упрямо избегал встреч даже с одинокими путниками. Он предполагал, что за ним могут наладить погоню — вдруг Елкину снова потребуется конь или пожалеют спецовку, — и хотел затеряться посильней. И в новых, далеких местах надо кому-то перевозить новости. Вот там он вполне рассчитается с Турксибом.

Отъехав, на его взгляд, вполне достаточно, он перестал избегать людей и начал охотно рассказывать всем, что делалось на дороге и что не дошло еще в эти края. Его принимали, как дорогого гостя, варили молодого барашка, около него подобострастно вертелись менее счастливые вестники Длинного Уха. Шутка ли: был пастухом инженеров, грузчиком, землекопом, ездил на шайтан-арбе.

К нему тянулись, его обступали, словно он был водой среди жаркой, сухой пустыни, ощупывали сапоги, одежду, почти силком сдирали и примеряли плащ. Он так и гулял с плеча на плечо.

— Скажи, где взял? Получил от инженеров? Всем ли дают такое? — тормошили Тансыка. — Много ли уже сделали дороги? Ходят ли по ней машины? По какому делу приехал ты? Нанимать рабочих, покупать баранов?

Тансык не решался сказать, что приехал без дела, на дороге больше не служит. Однажды он проговорился: