Имаджика. Примирение - Баркер Клайв. Страница 76

— Я более суеверен, чем ты, брат, — сказал Сартори, нашарив за спиной у себя стул и швырнув его вперед. Упав, тот не остался лежать на месте, а покатился по комнате, словно движение в воздухе нашло себе какое-то соответствие внизу. — Я и пальцем до тебя не дотронусь, — продолжал он. — На тот случай, если человека, убившего своего двойника, действительно ожидают какие-нибудь неблагоприятные последствия. — Он поднял ладони кверху. — Посмотри, на мне нет вины, — сказал он, отступая к занавешенным окнам, — Ты умрешь потому, что мир распадается.

Пока он говорил, перипетерии принялись угрожающе носиться вокруг Миляги. По отдельности каждая тварь выглядела ничтожно, но вместе они представляли значительную силу. Когда скорость их движения увеличилась, внутри круга возник воздушный поток, достаточно мощный, чтобы поднять в воздух брошенный Сартори стул. Прикрепленные к стенам мелкие предметы — полочки, выключатели, бра — были вырваны вместе с пластами штукатурки; из дверей вылетели ручки; остальные стулья также присоединились к этой тарантелле, круша друг друга в щепки. Даже огромный стол пришел в движение. При виде этой бури Миляга попытался высвободиться из холодных объятий Годольфина. Будь у него хоть немного времени, он справился бы с этой задачей, но груженный обломками смерч смыкался вокруг него слишком быстро. Все, что он мог сделать, — это склонить голову под градом кусков дерева, штукатурки и стекла. От ударов у него перехватило дыхание. Лишь один раз он поднял глаза на Сартори. Его брат, распластавшись и откинув голову назад, стоял у стены, наблюдая за казнью. Если на лице его и отражалось какое-то чувство, то его можно было назвать негодованием. Он выглядел как невинная овечка, вынужденная бессильно наблюдать за возмутительной расправой над своим товарищем.

Похоже, он не услышал шума, доносившегося из коридора. Миляга услышал. Это был Клем, звавший Маэстро по имени и изо всех сил колотивший в дверь. Сил на ответный крик у Миляги уже не оставалось. Канонада обломков усилилась, поражая его голову, грудную клетку и бедра, и тело его обмякло в руках Годольфина. Но Клему — да возлюбит его Господь! — не нужно было приглашений. Он начал биться в дверь. Замок неожиданно хрустнул, и обе створки распахнулись.

В коридоре было светлее, чем в комнате, и точно так же, как и несколько минут назад, весь свет оказался втянут внутрь под носом у изумленного Клема. Аппетит перипетерий ничуть не уменьшился, и при появлении света их кружащиеся ряды пришли в смятение. Миляга почувствовал, как хватка трупа слабеет: овиаты один за другим покидали тело Годольфина и присоединялись к общей свалке. Смятение овиатов привело к тому, что круг обломков начал распадаться, но перед этим кусок расщепленного стола успел ударить одну из распахнутых дверных створок и снес ее с петель. Квем успел заметить приближающуюся катастрофу и вовремя отпрыгнул, тревожным вскриком выведя Сартори из задумчивости.

Миляга посмотрел на брата. Тот сбросил с себя личину невинности и устремил сверкающий взгляд на незнакомца в коридоре. Сверху хлынул настоящий ливень обломков, и, не имея никакого желания попасть под него, Сартори решил устранить непрошеного гостя с помощью порчи и поднес руку к глазу.

Миляга был придавлен тяжеленной тушей Годольфина, но нашел в себе силы распрямиться и издать предостерегающий крик. Клем, который к этому моменту вновь возник на пороге, услышал крик и увидел, как Сартори ухватил что-то возле своего глаза. Хотя он и не подозревал о значении этого жеста, действовал он стремительно и успел скрыться за уцелевшей створкой, избежав смертельного удара. В тот же самый миг Миляге удалось-таки скинуть с себя труп Годольфина. Он бросил взгляд в направлении Клема и, убедившись, что тот не пострадал, двинулся на Сартори. Дыхание вернулось к нему, и он мог с легкостью поразить врага пневмой. Но его рукам хотелось ощутить не только воздух. Им хотелось вцепиться в плоть, добраться до костей.

Не обращая внимания на обломки, усыпавшие пол и до сих пор падавшие сверху, Миляга метнулся в направлении брата, который, почувствовав его приближение, обернулся ему навстречу. Успев заметить на лице Сартори приветственную похоронную усмешку, Миляга кинулся на врага, и сила инерции швырнула их обоих на занавески. Окно у Сартори за спиной разлетелось вдребезги, а карниз, к которому крепились шторы, рухнул.

На этот раз свет хлынул в комнату ослепительной волной. На мгновение Миляга был ослеплен, но руки его знали свое дело. Он толкнул Сартори на подоконник и стал спихивать вниз. Сартори ухватился за упавшую штору, но толку от нее было мало. Ткань рвалась, и Миляга неумолимо продолжал толкать его к краю. Еще какое-то мгновение он махал руками, пытаясь уцепиться за воздух, а потом Миляга отпустил его, и с криком на устах Сартори полетел вниз.

Миляга не видел падения и был этому рад. Только когда крик оборвался, он отошел от окна и закрыл лицо руками. Ослепительный круг солнца пылал синим, зеленым и красным пламенем на внутренней стороне его век. Когда он наконец открыл глаза, перед ним предстало зрелище тотального разрушения. Единственным неповрежденным предметом в комнате было тело Клема, да и оно выглядело не лучшим образом. Клем уже покинул свое убежище и смотрел, как овиаты, еще недавно столь яростно сражавшиеся за частицу света, теперь скукоживаются и погибают от его избытка. Тела их расползлись бурой слизью, а победоносные воздушные пируэты уступили место беспомощному копошению в тщетной попытке уползти подальше от окна.

Клем обошел комнату, раздвигая шторы. Скоро вокруг не осталось ни одной тени, в которой перипетии могли бы укрыться.

— Тэйлор здесь, — сказал он, покончив с работой.

— В солнечном свете?

— Нет, он подыскал себе еще более удобное пристанище, — ответил Клем. — Он теперь в моей голове. Мы думаем, что тебе пригодятся ангелы-хранители, Маэстро.

— Я тоже так думаю, — сказал Миляга. — Спасибо вам. Обоим.

Он повернулся к окну и посмотрел вниз на то место, куда упал Сартори. Он не ожидал увидеть там тело, и предположения его подтвердились. Он ни секунды не сомневался, что за долгие годы своего правления Автарх Сартори изучил достаточно заклинаний, с помощью которых можно было защитить плоть от любого ущерба.

Спускаясь, они столкнулись на лестнице с Понедельником, которого привлек звон разбитого стекла.

— Я думал, ты уже трупешник, Босс, — сказал он.

— Чуть не стал, — раздалось в ответ.

— Что будем делать с Годольфином? — спросил Клем, когда вся троица направилась вниз.

— А чего с ним делать? — спросил Миляга. — Там открытое окно…

— У меня сложилось впечатление, что он вряд ли соберется куда-нибудь улететь…

— Да уж точно, но птицы-то смогут до него добраться, — беззаботно заявил Миляга. — Лучше уж пусть птицы попользуются им, чем черви.

— Патологично, — заметил Клем.

— А как поживает Целестина? — спросил Миляга у Понедельника.

— Сидит в машине, с ног до головы закуталась в пледы и молчит. По-моему, ей не очень-то нравится солнце.

— Я не слишком удивлен этому, если учесть, что она провела двести лет в темноте. На Гамут-стрит мы позаботимся о ней. Она великая леди, джентльмены. Кроме того, она моя мать.

— Так вот откуда в тебе кровожадность, — заметил Тэй.

— А тот дом, куда мы едем, — это безопасное место? — спросил Понедельник.

— Если ты имеешь в виду, сумеем ли мы помешать Сартори туда проникнуть, то думаю, что не сумеем.

Они вышли в озаренный солнцем вестибюль.

— Как по-твоему, что собирается предпринять этот ублюдок? — спросил Клем.

— Сюда он не вернется — в этом я уверен, — сказал Миляга. — Думаю, сейчас он отправится бродить по городу. Но рано или поздно он вернется в то место, откуда он родом.

— Это куда, интересно?

Миляга широко раскинул руки.

— Сюда, — сказал он.

Глава 52

1

В тот раскаленный день в Лондоне не было улицы, более привлекавшей к себе внимание призраков, чем Гамут-стрит. Ни одно место в городе, начиная с тех, которые приобрели всеобщую славу благодаря своим привидениям, и кончая укромными уголками, известными только детям и медиумам, где собирались духи умерших, не могло похвастаться таким количеством душ, желающих обсудить последние события на месте собственной кончины, как эта захолустная улочка в Клеркенуэлле. Хотя глаза лишь очень немногих людей — даже среди тех, кто был готов к встрече со сверхъестественным (а в машине, которая завернула на Гамут-стрит в самом начале пятого, было несколько таких), — способны были воочию видеть духов, их присутствие, отмеченное холодными, тихими разрывами в сверкающем мареве над асфальтом и невероятным количеством бродячих собак, которые собирались на углах, привлеченные леденящим пронзительным свистом (его имели обыкновение издавать некоторые мертвецы), было и так достаточно очевидным. Гамут-стрит тушилась в собственном соку, перенасыщенном духами.