Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль. Страница 39
мне с того, что здесь есть памятники, Опера, кафешантаны,
ведь я туда еще ни разу не заглядывал, это мне не по средст
вам». И он радуется тому, что в Париже больше не будет бога
чей; он убежден, что скопление в одном месте множества бо
гатых людей ведет к вздорожанию жизни. Этот рабочий в одно
и то же время глуп и полон здравого смысла.
«Веритэ» сообщает, что завтра или послезавтра, в «Офись-
ель» будет опубликован закон, по которому все мужчины от
9 Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
129
девятнадцати до пятидесяти пяти лет, как женатые так и не
женатые, будут призваны *, чтобы выступить против вер-
сальцев. И я попадаю под действие этого закона! Через не
сколько дней мне придется скрываться, как во времена тер
рора! Пока еще, на крайний случай, есть возможность уехать,
но у меня нет на это никакого желания.
Сколь пристрастны люди, принадлежащие к какой-то пар
тии! Я слышал заявление Бюрти о том, что он предпочитает
прусскую оккупацию — версальской! Где же справедливость?
Ведь это говорит человек, который возмущался поведением
эмигрантов. А у последних, когда они призывали на помощь
иностранные державы, были смягчающие обстоятельства — кон
фискация их владений и убийство близких.
Похоронные дроги, подбирающие мертвых, проезжают но
бульвару, восемь черных полотнищ, свисающих с балдахина,
полощутся на ветру, драпируя мрачными складками злове
щую фигуру кучера. У могилы моего брата, на кладбище Мон
мартр, ружейная пальба и канонада кажутся совсем близкими,
словно грохочут в самом Париже. На холме, в той части клад
бища, где похоронены русские и поляки, на могильных плитах
лежат женщины; они прислушиваются к стрельбе и время от
времени привстают, чтобы что-нибудь разглядеть.
Канонада снова настигает меня — сегодня она ужасна — на
террасе Тюильри, у самой реки. Время от времени, потревожен
ный шумом, сюда поднимается какой-нибудь гревшийся на сол
нышке рантье в фуражке, но пьяный национальный гвардеец
потоком грубого красноречия тотчас же сгоняет его вниз, на
Птит-Прованс *.
Впрочем, уехать невозможно, ибо время от времени кажется,
будто наши друзья-враги уже так близко, что даже спраши
ваешь себя, не вступили ли они в город, и ждешь, что среди
паники, охватившей гвардейцев, в трескотне ружейных выстре
лов под Триумфальной аркой вот-вот покажется головная ко
лонна версальцев. Но весь этот ужасный шум стихает, а никто
не показывается, и ты бредешь домой, говоря себе: «Ну что ж,
значит, завтра!» А это завтра все не приходит...
Понедельник, 24 апреля.
<...> Сегодня вечером перечитывал «Исповедь сына ве
ка», — мне удалось отыскать ее первое издание. У меня есть уже
первое издание «Сладострастия», и хотелось бы заполучить
также «Мадемуазель де Мопен» и «Лелию». Эти книги пред-
130
ставляются мне особенно любопытными; в них содержится ана
лиз Неутолимости — болезни, которою в наше время страдает
разум.
Воскресенье, 30 апреля.
Отвергая соглашение *, Тьер и Дюфор вполне последова
тельны. Что сказать о журналистах, если они в одном столбце
предлагают вступить в соглашение с людьми, к которым в
другом столбце требуют применить ту или иную статью уголов
ного кодекса?
Сегодня, в редакции «Тан» я снова встретил Клемансо.
Я уже не вижу в нем ничего сатанинского. Это просто желу
дочный больной, который говорит умно, даже одухотворенно,
с несколько нервным юмором, в духе Пале-Рояля *. Рядом с
ним — Флоке, похожий на болтливого аптекаря. Это заурядный
и вульгарный торговец изречениями Пале-Рояля — многослов
ный пустозвон.
Сегодня воскресный Париж, лишенный своих пригородов и
кафешантанов на открытом воздухе, проводит вечер на Ели
сейских полях, — все стекаются сюда, привлеченные канона
дой, словно фейерверком.
Впрочем, гражданская война придает всему широкий раз
мах. Сегодня вечером пушки и митральезы не смолкают ни на
минуту. По небу, покрытому тучами, над еще не успевшими
одеться зеленью скелетами вязов на Елисейских полях, в сто
рону Терна плывет красное облако, окрашенное разгорающимся
пламенем пожаров, которые уничтожают дома. Женщины, сто
ящие темными группами, проклинают под впечатлением этой
зловещей картины пруссаков из Версаля! Ораторы со слезой
в голосе и с ошибками в речи разглагольствуют об эксплуата
ции рабочих. И пьяницы кричат «Долой воров!» прямо в лицо
встречным буржуа.
Понедельник, 1 мая.
Войска возвращаются из Исси и проходят по бульвару, пред
варяемые веселой музыкой и радостной сутолокой, которая
резко контрастирует с жалким и подавленным видом этих
людей. В их рядах шагает женщина с ружьем на плече. Сзади
едут два воза, доверху заваленные ружьями. В толпе говорят,
что это оружие раненых и убитых.
Воскресенье, 7 мая.
В это жестокое время я мысленно оглядываю свою печаль
ную жизнь и все ее скорбные дни.
9*
131
Я вспоминаю годы, проведенные в коллеже, более суровые
для меня, чем для других, из-за того чувства независимости,
что всегда заставляло меня драться с мальчиками, более силь
ными, чем я, или обрекало на своего рода карантин, на кото
рый желторотые тираны подбивали трусливых подростков.
Я думаю о своем призвании художника, о призвании уче
ника Архивно-палеографической школы, от которого мне потом
пришлось отказаться под нажимом матери. Я снова вижу себя
студентом, клерком адвоката без гроша в кармане, вынужден
ным довольствоваться низменной любовью, живущим особня
ком среди друзей и товарищей, заурядных, пошлых мещан, ко¬
торые решительно не понимали мучивших меня артистических
и литературных устремлений и утешали меня зрелой отеческой
мудростью.
И, наконец, я, никогда не знавший толком, сколько будет
дважды два, всегда так робевший перед цифрами, вдруг ока
зываюсь в казначействе и вынужден с утра до вечера склады
вать и вычитать — за эти два года мысль о самоубийстве не раз
искушала меня.
Наконец я, казалось, достиг независимости, зажил свободной
жизнью и занялся любимым делом. Наконец для меня началось
счастливое существование бок о бок с моим братом. И что же?
Не прошло и шести месяцев после моего возвращения из Аф
рики, как меня свалила дизентерия, два года продержавшая
меня между жизнью и смертью и оставившая в таком состоя
нии, что я не знал с тех пор ни одного вполне благополучного
дня. Мне выпала великая радость — возможность отдавать себя
работе, для которой я рожден. Но я живу среди таких нападок,
такой бешеной ненависти, какой — могу сказать с уверенно
стью — не вызывал к себе ни один писатель нашей эпохи. Мно
гие годы прошли в борьбе, и в итоге у моего брата начались
серьезные приступы печени, а у меня появилась опасная бо
лезнь глаз. Затем мой брат заболел, очень тяжко заболел, про
мучился целый год, пораженный ужаснейшей болезнью, хуже
которой ничего не может быть для ума и сердца человека, свя
занного тесными узами с умом и сердцем больного. Он умер.
И сразу же после его смерти я, подавленный и обессиленный
утратой, должен пережить войну, нашествие, бомбардировку,
гражданскую войну, которые отозвались на Отейле тяжелее,
чем на каком-либо другом месте в Париже.
Поистине я еще никогда не был счастлив! Сегодня я спра
шиваю себя, предел ли это? Я спрашиваю себя, долго ли еще я
132
смогу видеть, не суждено ли мне вскоре ослепнуть, лишиться