Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 10

Здесь Темза впадала в море. Эссекс в закатных лучах солнца казался совсем золотым. Неясное пятно вдали – это, конечно, остров Канвей, а там, дальше, Саутенд-он-Си.

Английский канал был темно-голубым, как летнее небо, а само небо над нами – довольно блеклым, цвета голубого бильярдного мела. Мы протряслись по пешеходному мостику над каким-то ржавым ручьем, точнее, заболоченной низиной в окружении низеньких дюн, и свернули в противоположную от моря сторону. Указатель гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ОСТРОВ ГРЕЙН».

Учтите, теперь это не настоящий остров. Хотя, может, когда-то он и был настоящим.

А та птичка-щебетунья, похоже, так и летела за нами. Во всяком случае, она снова запела.

Олхаллоус-он-Си – это, по сути дела, большой парк, спускающийся к морскому берегу, и ничем не примечательная деревня. И в этом парке повсюду виднелись автоприцепы и такие длинные автомобили на высоких, как маленькие ходули, колесах, которые в американских фильмах называются трейлерами, или домами на колесах. На пляже кишели полуголые и совершенно голые ребятишки – стреляли друг в друга из водяных пистолетов, играли в мяч и просто носились как оглашенные. Их мамаши, с ног до головы вымазанные кремом для загара и от загара, выразительно округляя глаза, посматривали на порозовевших от солнца мужей, жаривших мясо на раскаленных жаровнях. Я, казалось, готова была съесть даже этот дым, пропитанный восхитительным ароматом барбекю.

– Не знаю, как ты, – сказал Брубек, – а я просто умираю от голода.

Я откликнулась – пожалуй, с несколько избыточным энтузиазмом:

– Да, мне тоже что-то есть захотелось.

Брубек припарковал велосипед у закусочной, где продавали фиш-н-чипс – там еще рядом была совершенно роскошная площадка для гольфа «Лейзи Рольф Крейзи Гольф», – и заказал треску с жареной картошкой. Треска дорогая, целых два фунта, так что я заказала просто жареную картошку, которая стоила всего пятьдесят центов, но Брубек тут же вмешался и сказал могучему типу, сидевшему на кассе: «Две порции трески с чипсами, пожалуйста» – и подал ему пятерку. Этот тип мельком глянул на меня, а потом – этак одобрительно, «отечески» – на Брубека, словно желая сказать ему: «Молодец, сынок!», и это меня почему-то страшно разозлило, потому что мы с Брубеком ни в каких таких отношениях не состояли и вступать в них не собирались, и он вовсе не был моим бойфрендом, сколько бы кусков зажаренной в масле трески он мне ни принес. Брубек еще раз сходил к стойке и принес нам по банке кока-колы, а потом, заметив мою разгневанную физиономию, сказал примиряюще:

– Это же всего-навсего фиш-н-чипс. И абсолютно ничего из этого не следует.

– Вот тут ты, черт возьми, прав! Абсолютно не следует! – Я, в общем-то, не хотела, чтобы это звучало зло, поэтому поспешно прибавила: – Но все равно спасибо.

Мы прошли мимо последнего трейлера и еще чуть дальше, к какому-то бетонному строению на щеке огромной дюны. Из узкого, щелевидного окошка в стене просачивалась тонкая струйка дыма и запах съестного, но Брубек решительно взобрался прямо на низкую плоскую крышу этого «убежища» и пояснил:

– Это дот. Здесь в войну сидели пулеметчики, поджидая, когда немцы в атаку пойдут. Таких дотов тут поблизости сотни, если присмотреться. Подумай, ведь это замечательное свидетельство того, что мир длится уже достаточно долго, – то, что доты с пулеметными гнездами используют как столы для пикников.

Я смотрела на него и думала: «А ведь ты бы никогда не осмелился сказать что-нибудь такое же умное в школе». Потом я тоже влезла на крышу дота и стала любоваться открывающимся оттуда шикарным видом. Напротив, на той стороне широченного устья Темзы, где она больше мили шириной, виднелся Саутенд, а если посмотреть в другую сторону, то были хорошо видны доки Ширнесса на острове Шеппи. Затем мы дружно открыли свои банки с кокой, и я осторожно отогнула кольцо, чтобы потом засунуть его обратно в банку. Брошенное на землю, такое кольцо может сильно порезать собаке лапу. Брубек протянул ко мне руку с зажатой в ней банкой, и мы с ним чокнулась кокой, словно вином; но в глаза я ему все же старалась не смотреть, чтобы у него не возникло всяких таких мыслей. Первый глоток ледяной коки был как взрыв холодных шипящих пузырьков. Боже, какое наслаждение! Картошка была еще теплая, сбрызнутая уксусом, все как полагается; и масло было горячим, когда мы прямо руками брали кусочки жареной трески и клали их в рот.

– Ужас как вкусно! – не выдержала я. – Cheers. – И мы снова чокнулись банками.

– А все ж не так, как в закусочных «Фиш-н-чипс» в Манчестере! – возразил Брубек.

Какой-то воздушный змей с розовым хвостом демонстрировал в голубом небе фигуры высшего пилотажа.

Я с наслаждением затянулась сигаретой «Данхилл», которой угостил меня Брубек. Поев, я сразу почувствовала себя гораздо лучше. И вдруг совершенно неожиданно я снова вспомнила о Стелле Йирвуд и Винни, которые наверняка сейчас лежат в постели и курят «Мальборо». Разумеется, пришлось притвориться, что мне в глаз попала соринка, и я, желая прогнать непрошеные мысли, спросила у Брубека:

– А кто он, этот твой дядя? Тот, которого ты навещаешь?

– Дядя Норм – родной брат моей матери. Он раньше работал крановщиком на цементном заводе «Блу Сёркл», но давно уже не работает. Он слепнет.

Я решила копнуть поглубже:

– Но ведь это ужасно! Бедняга!

– Дядя Норм говорит: «Жалость – это одна из разновидностей оскорбления».

– Он что, совсем слепой или только частично? А может…

– У него уже оба глаза на три четверти не видят и зрение все падает. Но его это угнетает в основном из-за того, что он больше не может читать газеты. Он говорит, что теперь это для него все равно что искать ключи в куче грязного снега. Так что я почти каждую субботу езжу к нему на велосипеде и выборочно читаю ему разные статьи из «Guardian». Потом он говорит со мной о противостоянии Тэтчер и профсоюзов, или о том, почему русские находятся в Афганистане, или о том, почему ЦРУ борется с демократическими правительствами в Латинской Америке.

– Прямо как у нас в школе, – сказала я.

Брубек покачал головой:

– Как раз нет. У нас большинство учителей только и думают о том, чтобы вернуться домой к четырем, а в шестьдесят лет спокойно выйти на пенсию. А мой дядя Норм любит и мыслить, и рассуждать логически; он хочет, чтобы и я это полюбил. А ум у него острый как бритва. В общем, мы с ним неторопливо беседуем, потом тетя подает нам основательный поздний ланч, и после этого дядя кивком отпускает меня – мол, можешь быть свободен; и тогда, если погода подходящая, я иду ловить рыбу. Ну, это, конечно, если мне на глаза не попадется кто-то из моего класса, замертво лежащий на берегу. – Эд погасил окурок о бетонную плиту и спросил: – Ну, Сайкс, колись: что за история с тобой приключилась?

– С чего это мне колоться? Какая еще история?

– В 8:45 я видел, как ты шла по Куинн-стрит, такая вся несчастная, осунувшаяся…

– Ты меня там видел?

– Да… шла вся такая несчастная, а потом вдруг – шасть! – и нырнула в крытый рынок, словно от кого-то спряталась. Но семь часов спустя «цель» была мной снова обнаружена – в десяти милях к востоку от Грейвзенда на берегу реки.

– Это еще что такое, Брубек?! Ты что, частный сыщик?

Маленькая бесхвостая собачонка, виляя вместо отсутствующего хвоста всем телом, подошла к доту, умильно на нас глядя. Брубек кинул ей кусочек рыбы.

– Если бы я действительно был сыщиком, я бы предположил, что твой несчастный вид связан с неким бойфрендом.

Я сразу ощетинилась:

– Не твое дело!

– Верно, не мое. Но этот твой кидала, кем бы он ни был, не стоит таких переживаний.

Я нахмурилась и тоже бросила псу кусок рыбы. Он, бедный, схватил подачку так жадно, что я сразу подумала: наверное, бродячий. Как и я.

Брубек сложил трубочкой пакет из-под картошки, высыпал хрустящие остатки себе в рот и как ни в чем не бывало спросил: