Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 29

Я очень старалась, чтобы мой голос звучал спокойно:

– Я ниоткуда не сбегала.

– Тогда почему назвалась не своим именем?

– Меня действительно зовут Холли Ротманз.

– А меня Гвин Аквафреш. Нравится тебе вкус зубной пасты?

– Аквафреш – это не фамилия. А Ротманз – фамилия.

– В общем, верно, но я готова спорить на пачку «Бенсон энд Хеджес», что это вовсе не твоя фамилия. Не пойми меня неправильно, назваться не своим именем – ход очень даже неглупый. Я, например, в первые месяцы своей «вольной жизни» то и дело меняла фамилию и имя. Но я хочу, чтобы ты поняла: если положить на весы все те неприятности, что ждут тебя впереди, и те неприятности, из-за которых ты сбежала из дома, то первые перевесят вторые раз в двадцать.

Просто ужасно, что она так легко прочла все мои мысли, словно видит меня насквозь!

– Ладно, сейчас еще рано размышлять о дне Страшного суда, – проворчала я. – Спокойной ночи!

Снаружи как раз запела первая утренняя птица.

После того как я стаканом воды смыла вкус трех «легкоусвояемых и питательных» крекеров с арахисовым маслом, мы вышли на большое южное поле, где миссис Харти и ее муж уже устанавливали некое подобие временного навеса. Было еще холодно, на траве лежала роса, но день явно грозил стать таким же липким и потным, как и вчерашний. Я не испытывала к Гвин ни ненависти, ни чего-то подобного, но у меня было ощущение, словно я предстала перед ней совершенно голая, и я, не решаясь встретиться с ней глазами, старалась держаться поближе к Марион и Линде. Гвин, похоже, обо всем догадалась и сама выбрала дальний ряд рядом со Стюартом, Джиной и Аланом Уоллом, так что теперь мы с ней не смогли бы разговаривать, даже если б захотели. Гэри вел себя так, словно я внезапно превратилась в невидимку; впрочем, он и работал на том краю поля, где собрались все студенты. И это меня совершенно устраивало.

Собирать клубнику – занятие, конечно, весьма нудное и утомительное, зато здорово успокаивает. Это вам не суета в баре. А еще очень приятно было провести день на свежем воздухе, в мирной обстановке – птички, овечки, рев трактора вдали, веселая болтовня студентов, хотя она-то через некоторое время почти смолкла. Каждому из нас выдали по картонному ящику, в который помещалось двадцать пять плетеных корзиночек; нужно было наполнить каждую корзинку зрелыми или почти зрелыми ягодами. Отщипываешь ягоду от стебля ногтем большого пальца, кладешь ее в корзинку, и так далее. Сперва я собирала клубнику, присев на корточки, но вскоре у меня смертельно устали и заныли колени и икроножные мышцы, так что пришлось встать коленями на солому в междурядье и так, на коленях, переползать дальше, и я очень пожалела, что не взяла с собой какие-нибудь более свободные штаны или шорты. Если клубничина оказывалась перезрелой настолько, что, пачкая пальцы, превращалась в кашицу, я отправляла ее в рот, но мне казалось, что было бы глупо слопать просто хорошую зрелую ягоду – все равно что съесть часть собственного заработка. Когда все двадцать пять корзиночек были заполнены, мы относили свой ящик под навес, где миссис Харти все это взвешивала и, если вес был точный или чуть больше, выдавала сборщику пластмассовый жетон, а если нет, то приходилось возвратиться и поднабрать еще немного, чтобы веса хватило. Линда сказала, что в три часа все двинут обратно на ферму, и в конторе нам обменяют жетоны на деньги, и посоветовала бережно хранить накопившиеся жетоны, иначе без жетонов и денег никаких не получишь.

С самого начала стало ясно, кто привык к работе в поле, а кто нет: Стюарт и Джина продвигались вдоль своего ряда в два раза быстрее всех остальных, а Алан Уолл – даже еще быстрей, чем они. А вот многие студенты постоянно отвлекались, то и дело бегали пописать, так что я оказалась далеко не самой медлительной. Солнце поднималось все выше и пригревало все сильней, и теперь я уже была рада, что стащила у Эда Брубека его бейсболку – я надела ее козырьком назад, и она хорошо защищала мне шею от палящих солнечных лучей. Через час я вроде как включила автопилот. Корзинки наполнялись словно сами собой – ягодка за ягодкой, ягодка за ягодкой; и заработок мой все рос да рос: два пенса, пять, десять… За работой я все время думала о том, что сказала мне ночью Гвин. Похоже, она все это познала на собственном горьком опыте. А еще я представляла себе, как Жако и Шэрон сейчас садятся завтракать, и рядом с ними стоит мой пустой стул, словно я умерла или что-нибудь такое. Спорить готова – мама по-прежнему твердит: «Даже говорить о ней не желаю, об этой юной мамзель!» Она, когда рассердится или просто заведется, то сразу начинает говорить как самая настоящая ирландка. Я думала о том, что быть ребенком – все равно что быть шариком в пинболе, когда тобой стреляют через центральную линию, не давая тебе возможности отклониться ни влево, ни вправо, и ты от себя совершенно не зависишь. Но как только ты возьмешь нужную высоту, то есть тебе исполнится шестнадцать, семнадцать или даже восемнадцать лет, перед тобой сразу открывается тысяча разных путей, и ты сама можешь выбрать, по какому из них пойти, – и одни пути просто удивительные, а другие так себе, самые обычные. Достаточно лишь слегка изменить скорость и направление, и это полностью именит все твое будущее; отклонишься на какую-то долю дюйма вправо, и шар откатится к партнеру, пролетев между твоими неуклюжими «ластами», так что не отвлекайся, иначе потеряешь очередные десять пенсов. Но возьмешь чуть левее, и шар окажется в игровой зоне – удар, еще удар, яростная атака – и вот она, славная победа с высоким счетом. Моя главная проблема в том, что я сама не знаю, чего хочу, думала я. К тому же у меня совсем мало денег; впрочем, на сегодня хватит, чтобы хоть еды себе прикупить. Вплоть до позавчерашнего дня единственное, что мне было нужно, – это Винни, но больше я такой ошибки ни за что не сделаю. И, словно сверкающий серебристый шар пинбола, откуда-то прилетела мысль: «А ведь я, черт побери, совершенно не представляю себе, ни куда я направляюсь, ни что со мной будет дальше».

В половине девятого объявили перерыв; мы выпили под навесом сладкого чая с молоком, который разливала женщина с невероятно трескучим кентским акцентом, похожим на хруст ломающейся земляной корки. Предполагалось, что у каждого имеется собственная кружка, и я приспособила старую банку из-под мармелада, которую выудила из кухонного помойного ведра; кое-кто, правда, удивленно поднял брови, но мне было наплевать, зато у моего чая был привкус апельсина. Сигареты «Бенсон энд Хеджес», забытые вечером перепуганным Гэри, я переложила в свою коробку из-под «Ротманз» и с удовольствием выкурила парочку; они оказались немного покрепче, чем «Ротманз». А Линда угостила меня сливочным печеньем, и Марион, одобрительно глядя на меня, сказала своим ровным, чуть глуховатым голосом: «Когда фрукты собираешь, всегда есть хочется», и я ответила: «Да, это верно», и Марион была просто счастлива, и мне вдруг захотелось, чтобы жизнь у нее оказалась более легкой, чем это ей явно светит. Потом я подошла к Гвин, которая сидела рядом со Стюартом и Джиной, и предложила ей сигарету, и она сказала: «Давай, я не прочь, спасибо», и с этого момента мы с ней стали друзьями. Вот так просто. Голубое небо, свежий воздух, ноющая спина – зато я уже стала на три фунта богаче, чем в ту минуту, когда сорвала свою первую клубничину. Без десяти девять мы снова начали сбор ягод. А в школе сейчас наша классная мисс Суонн как раз взяла журнал и громко выкликнула мое имя, но ей никто не ответил. «А ее нет в классе, мисс Суонн», – сказал кто-то из учеников, и в эту минуту Стелла Йирвуд наверняка должна была вспотеть от страха, если у нее есть хоть какие-то мозги, а они у нее точно есть. Если она успела похвастаться, что увела у меня парня, народ сразу догадается, почему меня нет в школе, а раньше или позже об этом узнают и учителя, и тогда Стеллу вызовут в кабинет к мистеру Никсону, куда, возможно, пригласят и кого-нибудь из полиции. Если же насчет Винни она держала язык за зубами, то будет вести себя совершенно спокойно, даже чуть высокомерно, но в душе, конечно, запаникует. Как и Винни. Секс с неоперившимися птенчиками – это, конечно, замечательно, но, по-моему, только до тех пор, пока никто ничего не знает и все спокойно; но теперь все очень быстро переменится, особенно если я останусь на ферме «Черный вяз» еще на пару дней. Я вдруг превратилась в несовершеннолетнюю школьницу, которую некий Винсент Костелло в течение четырех недель соблазнял с помощью подарков и алкоголя, а потом она исчезла без следа. И теперь этот Винсент Костелло двадцати четырех лет, продавец автомобилей с Пикок-стрит в Грейвзенде, стал главным подозреваемым. Я, вообще-то, по натуре не злая, и мне совсем не хотелось, чтобы Жако, или папа, или Шэрон из-за меня лишились сна, особенно Жако; а все-таки испортить жизнь Винни и Стелле, хоть чуть-чуть, было очень и очень соблазнительно…