Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 42

– Ну вот, мы уже на последней странице, генерал, – сказал я и продолжил чтение: – «Из всех чудес мира самое чудесное, по-моему, это море, море само по себе, а может, всего лишь юность, проведенная в море? Кто знает? Вот вы, например: все вы получили от жизни немало: деньги, любовь – все то, что человек обычно обретает на берегу. Так скажите, разве не лучшими годами вашей жизни были те, когда мы были молоды, и бороздили моря, и ничего не имели, и получали от моря одни лишь тяжкие удары, хотя порой оно и давало нам возможность почувствовать собственную силу? Неужели вы не сожалеете о тех временах?»

В горле бригадного генерала что-то затрепетало.

Тяжкий вздох? Или просто воздух в голосовых связках?

В просвет между деревьями виднелась Темза, серебристая, как сплав меди с оловом и цинком, который называют «пушечным металлом».

Лодка с пятью людьми пролетела с левого берега на правый и во мгновение ока исчезла.

Садовник в плоской кепке сгребал граблями опавшие листья.

Я дочитал в меркнущем свете дня последний абзац: «И все мы кивали ему, финансовому воротиле, человеку богатому, с которым считаются, который и сам уважает закон; да, все мы ему кивали, сидя за полированным столом, поверхность которого была так похожа на застывшую коричневую водную гладь, и в ней отражались наши лица, изборожденные морщинами, носившие следы тяжких трудов и подлых предательств, успехов и любви. Наши усталые глаза смотрели спокойно, но по-прежнему жадно пытались отыскать что-то, не связанное с этой жизнью, ждали чего-то, что уже промелькнуло незаметно и растворилось – во вздохе, в мимолетном воспоминании – вместе с твоей юностью, твоей былой силой, романтикой твоих иллюзий».

Я захлопнул книгу и зажег лампу. Мои часы показывали четверть пятого. Я встал и задернул занавески.

– Ну что ж, сэр. – У меня было такое ощущение, словно я обращаюсь к пустой комнате. – Мне кажется, не стоит вас чрезмерно утомлять…

Неожиданно лицо бригадного генерала напряглось, оживилось, он открыл рот, и хотя голос его был глухим, как у призрака, а речь – невнятной из-за перенесенного инсульта, я смог различить сказанные им слова:

– Мои… проклятые… марки…

– Генерал Филби… это Хьюго, сэр. Хьюго Лэм.

Трясущейся рукой он попытался схватить меня за рукав.

– Полиция…

– Какие марки, генерал? О чем вы?

– Целое… состояние…

К нему вернулся разум, глаза смотрели осмысленно, и на мгновение мне показалось, что он готов бросить обвинение похитителю в лицо, но это мгновение тут же миновало. За дверью в коридоре проскрипела тележка – развозили обед. Тот бригадный генерал, которого я знал когда-то, больше не смотрел на меня с застывшим выражением гнева, потрясения и неожиданно постигшей его неудачи; он оставил меня наедине с этими красивыми настенными часами, с полками, полными чудесных книг, которые никто никогда не читает, и с ясным пониманием того, что, как бы я ни прожил свою жизнь, сколько бы власти, богатства, опыта, знаний или красоты ни выпало мне на долю, в итоге я закончу так же, как и этот старик, ставший теперь таким уязвимым. И я, глядя на бригадного генерала Реджинальда Филби, словно смотрел в некий телескоп, устремленный в будущее, и видел самого себя.

Амулет, вызывающий сладкие сны, свисал с шеи Марианджелы; я слегка покачал его, и под ним среди буйных кудрей моей любовницы, рассыпавшихся по плечам и по груди, обнаружился крестик с распятием. Я взял Сына Божьего в рот и вообразил, что Он растворяется у меня на языке. Секс, возможно, и является противоядием от смерти, но вечную жизнь предлагает только целым биологическим видам живых существ, а не отдельным их представителям. Из СD-плейера доносился голос Эллы Фицджеральд, которая, как всегда, забыла слова из зонга Мэкки-Ножа [65] об одной жаркой ночке в Берлине полсотни лет назад. Где-то под нами прогрохотал поезд районной линии лондонского метро. Марианджела поцеловала мое мускулистое предплечье, потом вдруг укусила, и довольно сильно.

– Ой! – жалобно вскрикнул я, наслаждаясь этой болью. – Это что, по-португальски означает: «Земля поплыла подо мною, мой господин и повелитель. А хорошо ли было тебе?»

– По-португальски это означает: «Я тебя ненавижу! Ты лжец, обманщик, чудовище, псих, извращенец, и чтоб тебе вечно гнить в аду, сукин ты сын!»

Подобные вещи всегда меня заводят; мы оба рассмеялись, предвкушая миг наслаждения, и в итоге я кончил раньше времени. Я аккуратно снял презерватив, стараясь не испачкать пурпурные простыни Марианджелы, и завернул его в салфетку. Хороший секс – это неистовая страсть, безумие, но завершается он всегда сущим фарсом. Марианджела перевернулась на живот и легла лицом ко мне; странно, но женщины почему-то становятся почти безобразными, когда с них снята вся шелуха, когда они уже использованы и прямо на глазах словно начинают покрываться ржавчиной. Марианджела села, сделала несколько глотков из стакана, охраняемого статуэткой Иисуса из Рио, потом поднесла стакан к моим губам:

– Хочешь? – И она прижала мою руку к своей левой груди; было слышно, как ее сердце стучит: люблю, люблю, люблю, люблю, люблю.

Ах, надо было мне все-таки послушаться голоса Хьюго Мудрого…

– Юго, когда мне можно будет познакомиться с твоей семьей?

Я натянул боксеры. Мне очень хотелось сполоснуться под душем, но контора по продаже автомобилей «Астон Мартин» скоро должна была закрыться, так что стоило поспешить.

– А зачем тебе знакомиться с моей семьей?

– Хочу. Это же совершенно нормально. Мы ведь с тобой встречаемся уже шесть месяцев. 21 июня ты впервые сюда пришел, а завтра 21 декабря.

Господи, какой-то счетчик памятных дат!

– Лучше давай пойдем с тобой куда-нибудь – поужинаем, отметим это событие, а мою семью, пожалуй, оставим в покое. Хорошо, Анж?

– Но я действительно хочу познакомиться с твоими родителями, с твоими братьями…

Ну да: мама, папа, Найджел, Алекс, позвольте вам представить Марианджелу. Она родом из неописуемых трущоб Рио, работает в «Риверсайд Виллас» сиделкой у престарелых пациентов, и я после посещения бригадного генерала Филби классно ее трахнул. Итак, что у нас на обед? Я отыскал под кроватью свою майку.

– Вообще-то, если честно, я не вожу домой подружек.

– Значит, я буду номером первым. Это очень приятно.

– В некоторые области моей жизни… – так, теперь быстро джинсы, молния, ремень, – …я стараюсь никого не пускать.

– Я твоя девушка, а не какая-то «область». Ты что, меня стыдишься?

Какой очаровательный удар кинжалом! Какой эмоциональный шантаж!

– Ты же знаешь, что нет.

Умом Марианджела понимала, конечно, что эту тему следовало бы немедленно закрыть, но сердцу, как говорится, не прикажешь, и сейчас ею правили исключительно эмоции.

– Значит, ты стыдишься своей семьи?

– Не больше чем обычный средний сын из троих имеющихся.

– Тогда, значит… ты стыдишься того, что я на пять лет тебя старше?

– Тебе всего двадцать шесть, Анджела! Это вряд ли можно назвать старостью.

– А может… я недостаточно белая для твоих родителей?

Я уже застегивал пуговицы на рубашке фирмы «Пол Смит».

– Ну, эта ерунда вообще не имеет никакого значения.

– Тогда почему же мне нельзя познакомиться с родными моего бойфренда?

Один носок, второй…

– Ну, у нас еще… просто не та стадия отношений.

– Какая еще, на фиг, стадия? Ты несешь по-о-олную чушь, Юго! Когда у тебя отношения с кем-то, вы делитесь друг с другом не только телом. Так ведь? Когда ты в Кембридже попиваешь свой чертов кофе со всеми этими белыми девицами, имеющими PhD, я и не думаю сидеть здесь, моля бога, чтобы ты позвонил или прислал письмо. Нет, не сижу. Один парень – врач-консультант из частной клиники – постоянно просит меня о свидании и приглашает в самый модный японский ресторан Мейфера [66]. Все мои друзья говорят мне: «Ты просто сумасшедшая! Почему ты ему отказываешь?» Но я все равно ему отказываю – из-за тебя.