Изольда Извицкая. Родовое проклятие - Тендора Наталья Ярославовна. Страница 30

Но самое главное — это «Медведь». Славка! У меня так разыгралось настроение после этой репетиции, что даже когда возвращалась домой, я, не смотря на дождливую погоду, с Таллисом шли до остановки трамвая, а доехали почему-то необыкновенно быстро до дома. А дождь сильный, но мне даже и погода по душе была, Славушка, так чудно прошла репетиция. Сначала у нас с Таллисом ничего, ну ничего не выходило, особенно у меня в первой половине, это очень трудный образ (Славушка, сейчас по радио передают вальс Хачатуряна из «Маскарада» — великолепный, он мне почему-то напоминает нашу вечернюю Оку, помнишь мы с тобой сидели над Окой на бревнах, помнишь, родной. Как мне еще хочется так посидеть вместе, только вместе. Любимый.) Но продолжаю. Но вторая половина у меня вдруг загорелась, и уже не сидела на месте, меня носило по мастерской, во мне уже сидел какой-то бес… Мы могли так репетировать до ночи, но был уже 9-й час…

…

А потом Таллис меня провожал до трамвая, и мы откровенно с ним болтали, он мне еще давно рассказывал о себе, о своей семье. Он — латыш, и мать его очень предана своей вере, она против того, чтобы Таллис был не только комсомольцем, но и артистом, особенно она не хотела его отпускать в Москву, она хотела сделать из него просто хорошего семьянина. Но он не из таких. Но сейчас дорогой он мне рассказал о себе, как ему трудно, она ведь ему не помогает, как тяжело без денег. А потом говорили о тебе, он расспрашивал, что ты сейчас делаешь и где будешь работать. Я ему сказала, что мы со Славкой поженимся, он сказал, что так и должно быть, но только, говорит, нужно, чтобы он там работал, чтобы ему не приходилось разлучаться с тобой надолго. Хороший он, честный и главное культурный. Вот я не знаю почему, но на курсе я могу довериться (конечно, не во всем) только Юльке да некоторым ребятам. Знаешь, Славушка, ребята чуткие, сразу все поймут, а девчата завистливы. Ей-богу. А Юлька очень хорошая, я ее зову «Бархатные реснички» — у нее такие они пушистенькие-пушистенькие и кажутся бархатистыми.

…

Здравствуй, гадостный! Опять пишу, но уже утром. Ты меня здорово разозлил, зашла на почту и мне подают от тебя тоненькое, как скелетка, письмо. Правда, я знала, что ты такое пришлешь письмо (ты звонил), но не легко предполагать подобные его размеры. Ты — гадостный! Славка! Ты легко поддаешься… А вдруг тебе насплетничают, ты, значит, сразу поверишь? Да? Ведь я пишу тебе каждый день.

…

А ты пишешь «сколько лет, сколько зим…» или «Да! Бывают злые шутки… да еще в жизни» — я тебе за эту фразу так в ухо влеплю, когда приеду, что забудешь ты навсегда подобные мысли. Славка! Зачем ты меня обижаешь? Разве я буду над тобой шутить, да еще зло… Нет! Честное слово, ты не подумал, когда отправлял подобное письмо. Сознайся, не подумал?

Но когда пишешь даже такое короткое, то думай и гляди вперед, а живи именно тем, что есть, это настоящее уже завтра будет не таким. Ясно?

…

Я не очень стала любить речь, а сейчас читаем прозу — такая «проза»? Главное, ни у кого ничего не получается (а еще эта Марина Петровна: хорошая она, но сумасбродка великая). Вот! А потом будем петь… А потом, наверное, нет!

Я ведь агитатор, сегодня в 5.20 будет семинар для агитаторов, просвещать нас будут.

* * *

29. IХ.52

…

Говорят, что беззаботность — это великая вещь для души. О да! И многие говорят, что во мне это есть. А в душе у меня творится… короче, беспокойство за тебя…

Твоя Изка.

* * *

30.09.52

Изуленька! Родная, Здравствуй!

Ну вот дождался я письма, в котором ты ответила на интереснейший и своевременный вопрос. И очень хорошо, что люди подсказали мне задать тебе его, который выглядит теперь иначе и, может быть, укажет правильный наш путь, как дальше быть? Мне кажется, что я тебя стал по-другому понимать, как раньше, еще в начале нашего знакомства (я говорил об этом). Сейчас ты подтвердила мои предположения, которые похоронил с большим трудом я там, еще в Дзержинске. Ну, а сейчас они опять передо мной. Тебя я понял очень хорошо, Изулик. Что ж я могу тебе ответить, Изонька, представь себе — не знаю. Лишь только повторить опять все то, что думал прежде, как смотрел на жизнь и представлял себе любовь и дружбу двух людей. Добавить больше ничего я не могу. Об этом говорилось много, очень много — могу сказать еще одно, что ты меня не поняла, что очень жаль. Таким, какой сейчас, я останусь навсегда, и думать больше не хочу об этом, что предлагаешь мне ты. Ведь о себе, Изулька, я тебе подробно рассказал, пора бы знать тебе не только внешне, но и внутренне меня. А комментарии твои, Изулик, «удачно» бьют меня. Странно?

Бесспорно, очень много мыслей твоих я разделяю, но… далеко не все.

…

Ну вот, Изуленька, как будто все. Все новости свои тебе рассказал. Как никогда, с тобой мне хочется сегодня говорить, и если бы не диплом, то был бы я на полпути уже к тебе. На путь же малодушный я не встану никогда, пока не вижу я способностей в себе к нему.

Неужели у нас с тобой, Изулик, все было сном, а письмо твое явилось пробуждением.

Письмо твое серьезно!!

До свидания, Изонька!

Целую тебя крепко, крепко, ведь больше никого я не могу так целовать. Ты ведь единственная у меня.

Всегда твой Славка!

…

* * *

30.09-1.10.52 г.

Вот уже 12-й час и как всегда я не могу не написать тебе, иначе я не усну. Родной мой! Мне очень и очень сейчас не по себе, дело в том, что дело с той неделей, когда я пробыла в Ленинграде, все еще тянется. А тянется оно потому, что декан сейчас у нас не настоящий, а просто его заменяет, и он не знает, как поступить. Сегодня он меня встречает и говорит, что я вам не верю, потому что некоторые говорят, что вы ездили неизвестно куда: ну, а я говорю, что последний выход поговорить ему с Б. В. Он согласился.

…

Просто не знаю, что делать, ведь они имеют полное право меня выгнать из института. Не знаю просто, я так волнуюсь, какая-то внутренняя дрожь.

А день в институте начался русской литературой. Это такая смерть. Читает наша Марья Абрамовна ужасно, нельзя уловить мысль. Я так устаю от нее (она очень много говорит), что стала сегодня читать на ее лекции «Войну и мир». А потом была речь. Славушка! У меня настроение ужасно падает, когда речь, ибо Марина Петровна очень и очень бывает нетактична. А еще и это, пожалуй, главное, что сейчас весь курс их сидит на 3-х отрывках, весь курс их читает, из прозы, ужасно надоели и потом ведь каждый читает. Но никто не может услышать слов одобрения. Как не читай, все не так. Я ей уже давно читала, она сказала, что ни одной живой интонации, сегодня вызвала опять читать «Огоньки» Короленко. А передо мной многие читали разное, и вот мы никто не можем от нее понять, как нужно читать, потому что если нам нравится, то она совсем бракует, если ей нравится, то мы ничего не понимаем. Поэтому, естественно не знаешь, как правильно читать.

…

Вызвала меня. У меня было очень и очень ленивое настроение, очень не хотелось читать. Славушка! Ведь я все равно знала, что ничего не выйдет. Думаю: а, была не была — и прочла. Она говорит, это очень правильно по логике. А ребята орут разное: кто хорошо, кто говорит, что не несет идеи, а Генка, наш главный критик, говорит, что ему понравилось, что очень хорошо. Мне-то самой ничего не понравилось из своего чтения. Потом я пошла петь, и Александр Петрович поднял настроение. Он такой огромный и говорит басом — мировой дядька. Дал мне петь русскую песенку про соловушку, объявил, что я совсем не умею петь, а умею орать, и что я буду петь и у меня очень хороший тембр, и что это ценность иметь тембр. В общем, он меня спас от грусти.

…

Нас отпустили в столовую. И вдруг подходит к нам Мишка (с нашего курса) и заявляет, что его пригласили играть отрывок из «Свои люди сочтемся», где участвуют Валя Березуцкая, Маша (Леночка) и он, Подхалюзин. Юлька так расстроилась… и вот почему. Она еще раньше взяла оттуда (из «Свои люди сочтемся») отрывок этот и пригласила Мишу и Валю; Валя отказалась, а теперь взяла этот отрывок, но на Леночку взяла не Юльку, а Машу, свою подругу. Как это называется, Слава? Да, это подлость. Тем более, она поступила как плохой товарищ: отказалась от отрывка, отказала в помощи товарищу, но и не учла такое положение, как у Юльки. Если Юлька к ней обратилась за помощью, то она из-за такта не должна отказывать, потому что Юльку ведь отчислили и оставили условно. И поэтому она из-за человеческой тактичности не должна была брать этот отрывок. Ну а Юлька, очень расстроенная, подошла к Вале и сказала, зачем она так делает, а она отвечает, что разве нельзя играть один отрывок в 2-х составах. Вот ведьма! Тут вмешалась я, сказав, что Юле очень обидно, почему ты отказалась. Ну мы с ней сцепились, а Юлька не выдержала и ушла из столовой (мы уже поели). Валька заявила, что у меня «политика», — не знаю я, что это такое. Кончилось тем, что мы с ней теперь вряд ли будем разговаривать. И вообще, Славка, я не переношу ее, просто она мне очень неприятна, вот самая неприятная со всего курса. А эту неприязнь я питаю к Вале уже с 1-го курса, зазнайка она, но умеет перед нужными людьми превращаться в козочку. В общем нам с ней не сжиться.