Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим. Страница 16
К этому времени вожди уже приступили к выполнению первого положения договора — золото потекло струей, привлекая к себе караваны. За ними поспешили северные торговцы. Рынки наполнились товарами, зашевелились мошенники, перекупщики и ростовщики. Слабодушные успокоились в завтрашнем дне, и Томбукту задышало полной жизнью как прежде.
За день до прибытия в город огнепоклонников султан отдал приказ очистить башни от нищих, стереть аяты Корана со стен мечетей и стен дворца, запретить азан с минаретов и соборную молитву. Вечером того же дня приблизился к нему начальник караула и испросил позволения доложить: сказал, что обнаружил золотой рудник неподалеку от ограды Аманая к северу от города. Возликовали дружно все члены его свиты, возрадовались души, напуганные голодом. Предсказатели изрекли, что это добрый знак богов расставаться с кошмаром и возрождаться из небытия, в то время как возрыдали мюриды братства аль-Кадирийя в молельном доме, оплакивая возвращение людей ко мраку язычества.
Глава 7. Вау
«В Сахаре есть три оазиса «Вау». Большой Вау, Москитный Вау[96] и Шелковый Вау. Последний из них — оазис затерянный. На него. могут набрести только заблудившиеся, что утратили надежду на спасение. Он напоит жаждущего и отчаявшегося и не спасет только того, кто на смерть вышел. Эти самые счастливчики, перед которыми он распахнул свои врата и кто гостеприимством, дарами его и прелестями насладился, сходятся в одной — что во всех своих снах не видали города, превосходящего его красотой и богатством. Ни разу еще не входил в него сын человеческий, чтобы не выйти оттуда с сокровищем на плечах, которое бы его от зависти к людям и желания смерти навек избавило. Правда, все они предостерегали также, что пускаться на поиски его бесполезно, и как только гость стены его покинет, в миг город исчезнет. Люди Сахары передают по наследству друг другу повесть о том, что поиски Вау ведутся уже несколько тысяч лет…»
Из туарегской[97] легенды.
1
Укрепления вокруг колодца обваливались трижды, но противоборство ветру не прекращалось.
Напор его не ослабевал много недель подряд. Волна за волной несли крупу и пыль целыми днями, потом ненадолго стихали и оборачивались прерывистым дыханием нестерпимой южной жары. А порой, бывало, успокоится ветер чуток — и взлетит столб плотной пыли в пространство. И висит себе, висит высоко в небесах, кружит, за вершины цепляется. Словно тучами окутает пики гор на несколько дней, а потом взорвется вдруг и пойдет валить волнами южными, одна за одной, и крутить все, что люди на ровном месте понастроили.
В этакую пору взбредет солнцу — палачу вечному промеж грязных туч голову высунуть да глазеть на несчастный народ — жалит, злорадствуя, а потом опять скроется. Люди равнины, однако, те, что вполне в состоянии с любой напастью примириться, любую беду перенести, кроме заноса колодца, предпочли бы на этот раз плети вечного палача зловредному ветру. Те, что ужасы жажды испытали на себе, принялись потихоньку садаку[98] — милостыню соседям да беднякам тайно раздавать, жертву приносить господу, чтобы утихомирил он безумство гиблого ветра в этом году.
Молодежь поочередно пластами вокруг зева колодца ложилась, решили парни взаправду губы колодезные своими телами огородить от мелкой каменной крупы и щебенки.
Явился вождь обследовать положение, за ним следом — имам[99] и горстка старейшин. Над землей в вышине повис шатер грязных туч. Равнина вздохнула в покое, люди бросились дела делать да надобности справлять, пока установилась передышка. А на юго-восточном направлении, у подножия гор, завились столбы дыма над жилищами, поднялся звон кузнецов и крики погонял купеческих караванов.
Уха вырос на холме как призрак. Двинулся навстречу вождю. Вел его за собой по склону, потом спустился в ложбин. С южной стороны поднимался крупный песчаный курган, грозно нависая над укреплениями из каменных плиток. Вождь шагал бодро, пересек круглую каменную крепость, за которой собрался народ. Сказал, взбираясь на песчаный гребень:
— Вот, значит, где хранилище-то…
Он постоял на холме, наблюдая за караванами купцов в лагере пришельцев, потом закончил:
— Лучше было бы, чтобы хранилище это вы опорожнили, откуда ветер запасы без счета берет, чем заграждения городить вокруг колодца.
Уха пришел в изумление, сказал:
— Разве ж это можно — гору песка перетаскать?.. Не по силам, по-моему…
— Не осилите вы гору эту самую, так глотка воды через несколько дней не дождетесь!
— Ну, осилим мы гору, а гиблый опять ее назавтра нанесет, точно такую же.
— Что ж, нанесет другую завтра, готовьтесь бороться с ним вновь. Вот и все.
— Да люди над нами смеяться будут!
— Ну, коли воды попить захотите…
— Да холмы эти расти не перестанут, пока ветер не успокоится.
— Такая, значит, у нас судьба. В Сахаре воды испить ой как хочется.
— Но ведь не было еще на равнине, чтобы ветер этот недели и месяцы дул, не переставая.
— Равнина наша все видала. В Сахаре чего только не было…
Они замолчали. Издалека раздавались крики в городище новопришельцев.
— Как ни пытайся, — заговорил вновь Уха, — а не сможем мы эту гору ни за день, ни за два своротить.
— За несколько дней сможете. Торопливость, она от шайтана проклятого.
— Что ж, — проговорил Уха в сомнении, — даст нам гиблый отсрочку-то?
— Сейчас речь не об этом! — сухо отрезал вождь. Он пошел вниз, на другую сторону бурхана. Шейхи потянулись за ним вслед, словно стайка призраков.
2
Город возводился по образцу Томбукту.
Это султан Анай[100] захотел, чтобы он походил на золотую столицу не из-за тоски по былому ее богатству, не потому, что жил и тосковал на чужбине, а потому, что верил всегда, что Великая Сахара не родила еще города, чтобы мог с ним соперничать по красоте зодчества, богатству отделки, величию куполов, дворцов, минаретов.
И хотя новый город все еще находился в стадии возведения, купцы, посещавшие легендарную столицу, стоявшую на пороге джунглей, сходились в том, что новый город можно называть «Малым Томбукту». Он раскинулся у отрогов Южного двойника, строения тянулись вплоть до подножия горы Акакус, его прорезали пыльные извилистые улицы, на которых неожиданно возникали черные пасти дугообразных ворот и арок. Одни были замкнуты щитами из пальмовых брусьев, другие продолжали разевать свои мрачные рты, словно пещеры Тадрарта, напряженно ожидая новой порции добычи из бревен, которую волокли караваны из долины времен…
Минареты, однако, оставались нагими — без полумесяцев и аятов. Точно как величавые купола, что продолжали тускнеть без блеска, одетые серым свинцовым покрывалом.
3
Рынок ожил и вдохнул жизнь в просторы равнины, прежде чем было закончено возведение города.
Поток караванов не прекращался, новый Томбукту давал им всем пристанище. Купцы Севера и Востока увидели, что эта неожиданно возникшая остановка удовлетворяет все их нужды в золотой пыли и сокращает жестокий путь через безжалостную Сахару дальше, до порога джунглей. Сюда, на равнину прибывали караваны из Кайруана, Триполи и Барки[101], пополняя питание и просачиваясь сквозь строй неверных в Гадамесе[102] А купцы с Запада, из числа торговых людей Марракеша, Танжера и Феса[103], продолжали следовать прежним путем, через Томбукту-мать. Оживился поток встречных караванов, заполонили они улицы Нового Томбукту, привозя свое золото из самых глубин континента. Часть из них приходила из Томбукту-матери, а часть шла из Кано и Агадеса. Приморские купцы ликовали, крича, что золото само течет им в руки, выбегая им навстречу на половине изнурительного пути.