Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим. Страница 25

— Не хочешь ты мириться. Я тебя выдам!

— Не сделаешь ты этого. Я им твой секрет передам!

Музыкальный ритм достиг своего накала — грудь каждого истового слушателя сдавило тоской. Певицы своими напряженными трелями пытались утолить эту боль…

— Ничего ты не сделаешь, — повторил предсказатель свое предупреждение. — Я им твой секрет передам!

Глава 10. Видение

«Соседи насамонов^[130] — псиллы. Племя это погибло вот каким образом: южный ветер дул с такой силой, что водоемы у них высохли и вся страна, лежащая внутри Сирта, стала совершенно безводной. Тогда псиллы единодушно решили идти войной против южного ветра (я сообщаю только то, что передают ливийцы). И когда они оказались в песчаной пустыне, поднялся гиблый ветер, засыпал их песком. После гибели псиллов землей их владеют насамоны».

Геродот, «История» IV — 173.

Аманай — бог гиблого ветра. Истоки его — во рву высокого ущелья между двух гор к северу от Томбукту. Голова его одета в каменную маску, усыпанную слоем голышей, она закрывает глаза и спускается на нос — большой и вздернутый вверх, к небесам. И хотя глаза его закрыты таким покрывалом, весь вид его тем не менее выражает решимость и гордость. Он сидит на движущемся постаменте из целой скалы, смотрит себе в спокойном состоянии в южную сторону, к городу. А когда проголодается и возжаждет жертв, вызывает бурю, поворачивается верхней частью своего туловища назад, обращается к северу, и тогда в ущелье, у самого основания его, разверзается пропасть, да которой никто на свете не видел. И ветер гиблый ни за что не остановится, а бог его не придет в свое естественное положение, пока народ Сахары не соберется вместе и не бросит ему туда, в пропасть, самую красивую невинную девушку.

Так совершается поколение за поколением, и никто не знает, когда именно все началось.

Вождь не ограничился тем, что вступил в связь с первой невинницей в Томбукту, но также выбрал одну девушку для принесения ее в жертву богу. И никакие увещевания и мольбы людей разумных, никакие ходатайства шейхов не смогли заставить его пойти на уступки — не ранить чувства правоверных мусульман этими колдовскими языческими обрядами. Он продолжал вызывать из небытия верования, действенность которых объяснял древними символами и которые почерпнул из колдовского языка: на нем были начертаны сообщения о приходе дня страшного суда и о вероломстве времени. К заклинаниям он добавил еще одну, новую строку, которая не удивила знатоков бесовского завета: «Кто возжелал владеть золотом, отступится ото всего. Это — первое из условий».

Несчастные люди разошлись по домам и вновь вернули к жизни учения мудрого завета, утраченного закона Анги, первоначальной древней книги туарегов, передававшейся поколениями из уст в уста, — о том, что золото, едва блеснет в земле, ослепит своими чарами души владельцев, и утратят они праведный путь и здравомыслия лишатся. Люди забудут святые запреты, польется рекою кровь, и никто не остановит грешную душу. Вождь снял осаду с идола Аманая и возродил к жизни древний обряд, который справляли негры, жители джунглей, в незапамятные времена, еще до завоеваний: дикие пляски чернокожих у его подножия. Пошла пыль столбом, и самых красивых девушек Томбукту бросили в пропасть. И пришли правоверные по своим углам в великую скорбь по эпохе Хаммы, все воочию увидели, как тает на глазах влияние его племянника. Ни для кого не было уже секретом, что вождь племени бамбара — вот кто теперь истинный султан.

Вождь со всей полнотой власти вернулся к себе в джунгли, предоставив Урагу кое-какое ничтожное управление во дворце. Однако старый бог, едва освободившись, тоже задумал отомстить.

Через год обрушился на Томбукту ураган, смешавший день и ночь в сплошном покрове мрака, продолжавшегося несколько дней. Старейшины сильно переживали, наблюдая, какое разорение нанес он городу — оплоту веры, а причину всего объясняли тем, что Ураг шею свою подставил под залог магам в обмен на приобретение злополучного металла. Но он не только от земли и от чести своей отступился, а в души людей отраву влил, позволил всякому сброду отправлять обряды идолопоклонства — отступился от веры в единого бога Аллаха. Правоверные последователи братства аль-Кадирийя подверглись жестоким гонениям, мюриды покидали его и переселялись в Агадес, Азгер и Ахаггар. Року было угодно, чтобы самому главному шейху было устроено свидание со своим господином, и он умер в тот же день, когда избавился от власти Аманая. Благоразумные люди не исключали, что несчастный сей умер от скорби.

Те, кто не изменил вере своей, закрылись в домах, а мудрые люди принялись искать утешение в терпении да ожидании. И общение с султаном поддерживало лишь небольшое число людей — душ слабых и безвольных.

После того, как миновала ураганная напасть, Ураг призвал их к себе во дворец, чтобы посоветоваться. Неожиданно все были потрясены участием в совете колдунов-магов. Они надолго запозднились в этом своем обсуждении и вывели причину урагана из расположения духа бога. Все говорили и препинались, расходились во мнениях, потом сошлись на том, что надо им обратиться к духовному их вождю в джунглях, так и не дав высказать мнения шейхам Томбукту.

Спустя несколько дней из джунглей явился посланцем от вождя рябой предсказатель.

По происхождению своему Идкиран^[131] был родом из Томбукту, предки его переселились в Кано, после того как пошел повсюду призыв ехать в золотую столицу. Сведущие в истории завоеваний люди утверждают, что прадед покинул Томбукту не по своей воле — это Хетаман отправил его в изгнание, опасаясь его духовного влияния на простой народ. Вся Южная Сахара еще не видала до той поры прорицателя более глубокого и сведущего по своей проницательности и верности предсказаний относительно всего, что бродит в недрах Неведомого. Говорят, дарования его и таланты достигли верха совершенства, когда по возвращении на родину он делал свои пророчества, скрываясь в теле своего правнука Идкирана по истечении сотен лет. Люди нерадивые и праздные до сих пор забавляются рассказами о том, что, дескать, произошло между ним и мудрым Хетаманом, когда тот издал свой приказ о высылке. Он сам вышел на дорогу проводить его в изгнание, учитывая его вес и влияние, и сопровождавший процессию факих-богослов напомнил правоверным об одном священном хадисе^[132] из жизни пророка: «Лгут звездочеты, даже если правду скажут». А затем он от испуга в раж вошел и продолжал: «Наконец-то восторжествует сокровище Сахары и насладится она избавлением ото зла тысячелетий. Недолго ждать!» Однако мудрый предсказатель оставил без внимания усердие факиха, хотя и перехватил последний его намек, а султан правоверных попросил извинения за то, что дает ему совет. Говорят, он сказал: «Судьба не застигнет врасплох того, кто не пренебрег времени коварством. Мною, мой господин, владеет лишь одно — поприветствовать в тебе бдительность и готовность. Несмотря на то, что это и печалит меня, с другой стороны, поскольку отсрочит вероотступничество и на сотни лет отложит возвращение моего потомства на родную землю».

Возвращение торжествующего правнука опечалило благочестивых и повергло их в пропасть отчаяния.

Он встретился с султаном. А на следующую ночь уединился с богом между двух гор. Никто не знает, что он там делал, однако, поразил членов худого совета еще одним новым пророчеством, пришедшим к ним с новым позором. Он горделиво уселся, скрестив ноги, под балдахином на месте, покрытом ярким таватским ковром, рассмеялся своим мерзким смехом и заявил: