Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим. Страница 72

— Ты что речь ведешь, будто все уже кончилось! — прервал его вождь.

Чужеземец рассмеялся громким пронзительным смехом, смеялся долго, запрокинув голову назад. В лунном свете в глазах его засверкали слезы. Наконец он с собой справился, перевел дух и возбужденно заметил:

— Ты все еще сомневаешься, шейх ты наш достославный? Будто ты не видишь, что запрет-то с тайны давно снят, и объявлено со всей наглостью, что сделки он на вашей равнине творит в обмен на запретный металл?! Ты что, ослеп, не видишь, что он и колодцем завладел, и мужами, способными носить оружие да женщин таскать, на проклятый металл обменивать, а тебя вон, одного оставил, наедине со стариками твоими именитыми? Ты что, не видишь, что один остался?

За всеми этими вопросами последовало новое, дерзкое покашливание. Вождь выпрямил позу, поправил полоски лисама на лице и повел защитную речь:

— Да позволит мне почтенный мой прорицатель предложить ему не бросаться так вскачь, да извинит мне, если позволю сказать, что я не соразмерностью руководствовался, когда решал поделить воду с посланцами кочевников, однако, и это мое искреннее признание, исключительно из боязни перед законом нашей Сахары. В этом вся причина. Древний наш закон, обозначенный в преданиях Анги, предписывает жителям Сахары не скупиться на воду — даже врагу. Ты забыл о том предупреждении в Аире? Если враждебная сторона не отказалась принять из твоих рук и испить воду жизни и открыто заявила о своей враждебности и мести, то возмездие и расплата в борьбе не падут на великодушную сторону, которая милостиво поделилась своей долей небесной жидкости, но постигнут они всю Сахару целиком. И награда, и наказание в таком положении — полностью за ней. Ты должен быть в курсе всех премудростей нашего континента в неотвратимом наказании всех своенравных и подлых грешников, когда наступает решающий миг, и в руках у нее оказывается самое страшное оружие: жажда! Я боюсь, что благородный прорицатель слишком завысил свое обо мне мнение, когда описал мое умение держать посох за середину. Не отрицаю: это — честь. Только на честь не осмелится претендовать тот, кто прожил в Сахаре жизнь человека рискового, переходящего пределы, вроде меня. Я не хотел бы забивать тебе голову всякими подробностями этого моего опыта, но, если хочешь, справедливость требует, даже понуждает меня сообщить тебе один секрет: именно обязанность вождя заставила меня избрать такой способ поведения, не потому, что неспособен отказать страннику в приюте или поделить каплю воды с изжаждавшимся руководствуясь каким-то корыстным соображением на будущее. Тут все дело, говоря языком Сахары, — повиноваться слепо простейшему закону. Ты не согласишься, будешь спорить со мной о результате, но я тебе возражу и скажу, что результат не входит в расчет доброго поступка, который никак не меряется прибылью и убытком.

Он поднял взгляд на своего гостя, желая посмотреть ему в глаза. Улыбнулся горько и добавил:

— Прости мне суровость мою, но я нисколько не поколеблюсь в твердом желании раскрыть тебе все до конца. Что тебя в эту игру втянуло, я имею в виду игру Аная, так это то, что ты тоже в принцессу влюбился, как уже это случилось с тремя четвертями всех мужей, всадников на нашей равнине, включая, впрочем, и дервиша. А поскольку всякий влюбленный есть существо несчастное и волей обделенное, он вечно ищет причину своей трагедии в самом ближайшем селении, в ближайшей же палатке этого кочевья, и к моему великому счастью соседней палаткой к последней пещере странствующего прорицателя оказалась палатка шейха Адды, который и оказал прием благородному страннику. Не думаю я, что у прелестных мифов, которых я с лихвой от всех вас недавно наслушался, есть какое-то отношение к жизни равнины.

Гость повернул свое лицо в сторону шейха. В это мгновение хозяин узрел в его взгляде немую мольбу.

Тишина воцарилась на равнине.

Из далекого Вау доносился тонкий и печальный, прерывистый голос, похожий на плач.

4

Пир продолжался несколько недель.

Скот продолжали закалывать без конца, готовили угощения, в небо над равниной подымались клубами дымы, запахи пряностей, трав и корений неслись по округе. Вновь созданный оазис превращался в место паломничества пастухов, купцов, странников. Внутри, за городскими стенами, по вечерам, на посиделках били барабаны, заливисто кричали женщины, под их клекот путешественники-кочевники пели старинные песни об утраченном Вау, открыто делясь со всеми своей глубокой, давней тоской по неведомой тайне, которой они лишились после того, как легендарный предок был изгнан из исчезнувшего навсегда оазиса. И как это водится во дни празднеств, радости, свадеб и веселья, находятся любопытные, непрошеные гости, кто заденет соблазнительную беседу, на приятную для всех тему, что превратится в легенду и завладеет потом всеми жителями становища в пору одиночества, тишины, неудач и разочарований, которыми народ обычно живет после всякого всплеска веселья. У этой общины любопытных и профессиональных рассказчиков не мелькнуло сомнения в том, что ожидаемая напоследок добыча на свадебном пиршестве Вау будет больше всех рассказов и сказок, с которыми они обычно покидали все долгие свадьбы и молодежные празднества соблазнов, чему многократно была равнина свидетельницей в своей истории, просто потому что они привыкли закладывать главную выручку размером со свадьбу напоследок.

Не промахнулись они в своих расчетах и на этот раз. Наряду с десятками диковинок и новинок в области любви, влюбленности, ухаживания, стихотворчества, осмеяния и прославления кого-то и многократных уловок, с которыми молодые девушки на этих посиделках ловили благородных всадников, шевеливших мозгами всегда медленнее, чем конечностями, наряду с новыми поэмами, сложенными неизвестными поэтами, отказавшимися назвать себя по имени, так вот, наряду со всем этим равнина получила легенду о ключе!

Дервиш был первым, кто запустил историю в обращение. Он явился на встречу певиц незадолго до начала танцев и сообщил поэтессе, что султан повесил волшебный ключ на золотой цепи себе на шею. И сказал также, что золотой этот ключ как раз от кладовок Вау. Анай получил его в подарок от Урага, когда уже отчаялся вызволить мать-столицу Томбукту из власти магов в несчастном оазисе, и он послал его к брату в Азгер благословить новую его резиденцию и отвратить беду от нового Томбукту. И чтобы подтвердить эту роль ключа, как дурного предзнаменования, Муса указал смеясь на ожерелье из амулетов, запрятанное в газелью кожу, которой султан обвернул золотую цепь. Дервиш также поведал, ссылаясь на слуг из свиты приближенных, что сокровища спрятаны в медных сундуках в подземном коридоре. Купцы эту басню подхватили и пошли со своими караванами во все четыре стороны света. А жители равнины с удовольствием повторяли эту легенду — надо же как-то убить время в пустыне и утолить уныние и любопытство. Однако купцы, особенно купцы, находящиеся на грани банкротства и обложенные заговорами соперников, вроде хаджи аль-Беккая, то ключ их задел за живое. Беккая он довел до того, что тот три ночи подряд мучился бессонницей. Он этим не ограничился, но осмелился потребовать срочной аудиенции у султана. Султан, конечно, извинился, принять, мол, не может, отговоркой, в основном, служила занятость делами по обустройству празднества и торжественному освящению нового оазиса, чем зажег новое пламя в воображении аль-Беккая и еще один огонек в его душе. В течение последних лет он постоянно пытался заполучить удачу в заключении торговых сделок, чтобы встать, наконец, на ноги вновь — после того мучительного удара, что нанесли ему соперники-завистники.

Вполне естественно, что на такую новость могут клюнуть торговые люди, вроде аль-Беккая. Не удержался, обнажил свой срам, разрыдался в конце концов у него на груди, но что самое отвратительное во всей ситуации, стал унижаться и заискивать, чтобы тот вмешался и нашел ему выход. Однако Анай в те дни был занят, отговорился строительными работами в городе и полной невозможности выделить требуемое количество золотого песка, дабы сохранить честь и достоинство Беккая перед его недоброжелателями в Гадамесе. Ограничился лишь тем, что подбодрил его и посоветовал проявить терпение: даст бог, придет удача вместе с поставками, которые ожидаются из Томбукту-матери. А он, мол, как друг, должен понять султана в том, что тот устроил небольшой резерв золотого песка, чтобы гарантировать себя и других от пертурбаций времени, отложил денег на черный день. Однако тот, как купец прогоревший, никак не хотел униматься, все вымаливал свое, надеясь разжалобить сердце султана, заполучить-таки материальную поддержку.