Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим. Страница 84

— В таком положении услышать голос разума бывает выгодно для обеих сторон. Или ты сомневаешься?

— К Аллаху взываю…

— Голос разума и есть глас божий… Что?.. Не бойся, не промахнется тот, кто тот голос услышит… Не веришь? Так-то вот. Люди думающие и ровесники твои толкуют, что всевышний не поскупился наделить тебя своей милостью. Даровал он тебе такой голос.

Адда дернул головой в попытке выразить протест, или поспорить… Однако широкая улыбка на губах почтенного шейха заставила его отступить.

Вождь продолжал:

— А коли облагодетельствовал Аллах тварь свою божией милостью, что ж может быть печальней, если поскупится она и не поделится ею с остальными, а? Ты меня понял?

Адда смотрел на него в недоумении.

— Нет ничего сильнее кровных уз, что могло бы связывать племена и внушать им веру друг к другу. А разум, глас божий, призывает нас всех сдерживать себя в плохих проявлениях, в совершении зла и причинении вреда, коли мы хотим вывести вражду из жизни наших поколений. На тебя пал выбор мой — сделать тебя посланником к вождю Ифугасу. Начинай свои переговоры о кровном родстве, остановись подробно на вражде и ненависти, пока не почувствуешь, что голос тот далекий, предрассудками скованный, начнет в людях пробуждаться, а коли силен разум будет, так ты сам увидишь, убедишься, как отступит презренный шайтан. Иди и верни стадо!

Удаляясь, юноша говорил себе: «Любовь, значит, не самое важное дело для мужчины в Сахаре. Пробудить глас Аллаха в груди вождя Ифугаса — тоже очень достойное дело».

На заре он оседлал своего махрийца. Перед отъездом прочел заклинания, как его учила покойная бабушка. Вспрыгнул в седло, хлестнул верблюда плетью. Шатер Танад он миновал вскачь. Еще до того, как добраться до трех высоких холмов, услышал за спиной раздавшиеся чистые девичьи крики — долгий зов с клекотом, словно призывавшим райских ангелов в помощь. Его охватило волнение, какого он не чувствовал ни на каком заветном празднестве. Оглянуться он и не думал.

В окрестностях Гадамеса по воле вождя его ждала еще одна неожиданность. Его встретили молодые люди и увлекли с собой на вечеринки. Они собрались, как водится, в круг, ночью, едва выглянула молодая луна, и тут он повстречался еще с одной Танад на новом празднике, последовавшем после встречи с вождем.

Вторая Танад была высокой и стройной, с фигурой, будто выточенной из ствола изящной пальмы. Ее высокому росту Адда не очень удивился, он слышал легенды о красоте женщин этого племени, они славились и тонкостью стана, и ростом. Пленила его глубина загадочных черных глаз, походивших на глаза умной газели и словно источавших загадку неземного мира. Тонко очерченный рот открывал в улыбке два ряда тонких, ровных белых зубов, которые цвели, будто цветы. Особая прелесть, которой он не встречал в женщинах своего племени, захватила все его внимание в изящной красавице из племени Ифугаса. Прелесть удивительная, чистая, такую поэты обычно описывают, как «притягательную», о ее чарах предостерегают богословы-факихи, говоря, что именно ее использовала Ева, чтобы пленить и околдовать Адама, что послужило причиной его изгнания из рая и ввергло его в вечные страдания и мытарства.

Он постоянно спрашивал себя, что его так привлекает в этой иноплеменной Танад: стройный стан? Или загадочность глубоких черных глаз? Ослепительная белизна и ровность зубов в обоих рядах? Его удивление росло, определить он был не в силах. Да и как это удастся едва созревшей юности вообще осознать, что человеческая привлекательность есть божественное очарование, которое не исходит от одной какой-то черты женщины или части ее тела, а снисходит как дух божий, чтобы распространиться и охватить все, как вспышка света, лучами сошедшая с небесной высоты, так чтобы отразиться и в сиянии глаз, и в белой улыбке, и удлиненности талии, и в манере говорить, и в изгибах кос на тонкой шее, в каком-нибудь инстинктивном повороте, движении тела или просто в женской грации? В чем кроется красота привлекательности? В соответствии и гармонии? Да. Жизнь заставит влюбленного юношу понять, спустя долгие и жестокие годы, что красота привлекательности не кроется в каком-то отдельно взятом органе человеческого тела. Это — совокупное богатство. Это — скрытое волшебство… Оно звучит и схватывает, пленяет своим соответствием одного другому, всем частям удивительного женского организма, невольно повернувшегося как-то и — приглянувшегося… Чувство закрадывается медленно, движение происходит робкое, переставляется нога, вторая запаздывает, делается шаг — оживает неясное вдохновение, будто озорство, поднявшееся откуда-то со дна неизвестности, слетевшее вышним духом, что подает начало, некую нить, она ведет за собой и приводит в итоге к этой самой притягательности, порождает власть, которая вывернет руки сильнейшему из мужей, всех их потащит чудесной цепью длиной в семьдесят локтей…

Он составлял ей партию в песенном кругу, слушал, как она играет, перебирая колдовские струны, создавая неземные мелодии, напевы утраченного рая. Встречи тянулись ночи напролет, одна за другой, под ярким светом летней луны. Он не знал, как удалось птичке впорхнуть из клетки и угнездиться в пленительной привлекательности улыбки, лучи которой опутали его словно паутина. Он отвечал на зов, качался в ритме мелодии, глядел и внимал, а поутру тащился на совет старейшин передавать свое послание, будить глас божий в сердце вождя Ифугаса…

Он устраивался в их кругу на полосатом коврике. Водил взглядом по узорным полоскам, чтобы побороть в душе юношескую застенчивость, и — говорил. Он опасался глядеть на величественный ряд головных уборов, который собирал вокруг него шейх племени, словно желая привести гостя в трепет, он прятался и исчезал в переплетении линий, наклонах и изгибах, треугольниках и квадратиках, нескончаемых цепях этих народных рисунков, сделанных на совесть и с любовью, создававших джунгли неведомого мира для влюбленного странника, прибывшего в сопровождении каравана купцов в Томбукту. Из этого протокольного коврика заседаний он выдумал себе джунгли — завесу от устроивших ему блокаду острых взглядов.

Он начал с первого изгнания и долго говорил о бедственном положении жителя Сахары. Он прибегал к сказкам бабушки о знаменитом Вау и посвятил ему интересный отрывок своей речи. Затем он сказал, что жизнь в пустыне — путешествие более краткое, чем может предполагать пресветлый вождь: первую половину его проводит раб божий в борьбе с бедностью, засухой и голодом, а вторую половину тратит на торговые поездки в Томбукту, Агадес или Тамангэст. И постепенно понижающийся счет жизни он начинает еще до того, как осуществит свою благородную мечту, ради которой, как считает юноша-пустынник, он сотворен на этот свет, то есть — любовь.

Он томится на вечеринках праздника вожделения, бьется головой о каменистую почву, чтобы увенчать голову любимой стихами, рассудок покидает его голову, и он решает совершить налет, является к ней с пленниками, а когда очнется, вдруг открывает, что жизнь вступила в союз с пустыней, и обе они строят ему вечные злые козни. Он обнаруживает себя скрюченным вокруг лотосового посоха либо какой палки из дерева акации. Сидит каждый день в тени вечерних сумерек, хлебает свой зеленый чай и… отдается всецело вниманию всепоглощающей тишины. Да. Внимание языку Аллаха в великой тиши есть все, что досталось ему от захватывающего путешествия, в котором он сегодня, под властью наступившей старости, уже не в силах разобраться: было ли оно в самом деле, или только приснилось? Так как же полагают думающие люди племени, отравлять эту краткую мечту сахарца жестокостью, противоборством и межплеменной враждой — дело разумное или это еще один вид безумия?

А затем произошло чудо, в которое Адда смог поверить только по истечении длительного времени. И поверил-то, верно, только потому, что оно повторилось в племени, пуще того — переняли его все племена Сахары, сделав его примером талантливости ума и людской глупости.

Пресветлый вождь вскочил со своего тронного места, весь дрожа, и обхватил его своими тощими руками. Обнял его посреди безмолвной угрюмости шейхов. Объятие длилось долго, и когда шейх ослабил, наконец, сплетение рук на его шее, Адда почувствовал, что дрожит, и пот струится потоком по всему его телу под праздничным, торжественным одеянием.