Темная сторона Швеции (сборник) - Фриманссон Ингер. Страница 26

– Не откроешь?

– Все равно играть не на чем. Не понимаю, зачем она мне их шлет… Хватит трех ломтей? – спросила она.

Он кивнул, не зная, что ответить. Следовало бы сказать, что ей позволено играть на пианино в народном доме. И в школе тоже. Но какой в этом смысл? У нее на все найдется ответ. Одно пианино было расстроенным, а за другим ревниво следила ректорша, которая заявлялась в зал, стоило только фру Бьёрнфут присесть за пианино. А поскольку ректорша играла на всех школьных праздниках, у нее был приоритет. Так что фру Бьёрнфут редко удавалось поиграть.

– Но открыть-то можно. Интересно посмотреть, что за ноты. И мать, наверное, написала письмо…

– Сам открой, если хочешь, – с деланым равнодушием ответила она. В голосе ее звучали льдинки. Повеяло холодом, как осенью с озера.

Бьёрнфут посмотрел на пакет. Если не открыть, он будет лежать тут до Рождества и отравлять атмосферу. Он устало жевал бутерброды. Жена смотрела на него без всякого выражения, но взгляд ее был как наказание. Только наказание за что? Бьёрнфут подумал об Элис Юханссон, вдове почтальона. О ее реакции на известие о смерти мужа. О шести детях в доме из двух комнат и кухни. Те, которые уже что-то понимали, смотрели на него во все глаза. Одеты они были во все темное, как обычно одеваются лестадианцы. Глаза у Элис были как темные колодцы. Она тоже была одета очень просто. Длинная серая юбка, жилетка, простая кофта. Никаких кружев. Никаких украшений. Фру Юханссон безмолвно выслушала известия. В доме у них тоже было просто. Ни занавесок на окнах, ни картин на стенах. Она не плакала, но губы у нее подрагивали, и ноздри втягивали воздух, сдерживая рыдания. «Что она будет делать? – думал Бьёрнфут. – Как будет содержать детей? Не придется ли отдать их в приют?» Здесь им оставаться не позволят, потому что дом принадлежит почтовой службе. Вдова предложила ему кофе, но полицейский отказался – не мог больше выносить ее испуганного взгляда. А плач родителей Оскара Линдмарка до сих пор звучал у него в ушах. Ему хотелось домой – к Эмилии и девочкам. Жаль, что он пришел так поздно и девочки уже уснули. С ними было бы веселее.

«Почему ты такая мрачная?» – хотелось ему спросить. Девочки здоровы, у них всегда еда на столе. Одежда покупная. Жена недавно купила занавески на окна. Зачем все время жаловаться? Женский лекционный кружок предложил ей членство, но она отказалась под каким-то предлогом – он уже не помнил, каким.

– Я привыкла к жизни в городе, – как-то сказала она.

«Ты сама не знаешь, что говоришь, – хотелось ему ответить. – Это хоть и шахтерский город, но здесь есть фонари, магазины… баня! Ты еще не видела, что такое шахтерский поселок». Но он промолчал. Так было безопаснее. Теперь они едва перекидывались словом за целый день.

Он долго лежал в кровати без сна. Смотрел в темноту и думал о расколотом черепе Оскара Линдмарка. О вдове почтальона Юханссона. Ему хотелось обнять жену, но он боялся отказа.

– Ты спишь? – спросил Бьёрнфут.

Она не ответила. Но по дыханию было понятно, что жена бодрствует.

Когда он проснулся, было еще темно. Он не сразу понял, что его разбудило. Кто-то кидался снежками в окно. Наручные часы на столе показывали четверть шестого. Под окном он увидел Спетта с Кайсой и перевозчика Бэкстрёма.

– Одевайся! – крикнул Спетт. – Бэкстрём хочет нам что-то показать.

Вместе они пошли по городу. Падал снег. Кайса принюхивалась к нему и бежала то впереди, то позади. Она фыркала и радостно повизгивала.

Бьёрнфуту было зябко. Не спасали даже зимняя униформа и пальто – а ведь по декабрьским меркам было даже тепло. В окнах уже зажигался свет. Женщины встали пораньше, чтобы затопить печь и успеть приготовить завтрак своим мужьям, прежде чем начать собираться на работу. Кухонные окна запотели изнутри. Наконец они дошли до усадьбы Бэкстрёма, и тот повел их в сарай, где хранились сани и повозки.

– Час назад домой вернулась кобыла с санями. Кто-то увел ее без разрешения и где-то бросил, но кобыла умная и нашла обратный путь. Ждала за воротами на холоде, пока ее пустят. А когда я заглянул в сани…

Он показал рукой.

Топор. Спетт нагнулся и поднял его. Обух был весь в крови и волосах.

– Кто способен на подобное? – спросил Бэкстрём. – А еще я нашел вот это, – добавил он, показывая кусочки красного сургуча, которым на почте обычно запечатывают посылки.

– Сургуч? – спросил Спетт.

– Возьмем с собой в участок и осмотрим, – предложил Бьёрнфут. – Ты говорил с директором почты?

– Да, – ответил Спетт. – Директор сказал, что Юханссон вез ценный груз. Двадцать четыре тысячи крон. Но на деле сумма могла оказаться вдвое больше. И он был вооружен. Так сказал директор.

– Кто-то загнал лошадь в мыло, – сообщил Бэкстрём. – Она так вспотела, что грива превратилась в лед. И стегали ее изрядно. Конюший вытер ее и накрыл попоной. Надеюсь, она не заболеет и не падёт.

– Я тоже, – задумчиво произнес Бьёрнфут. – Лошадям столько всего пришлось пережить. Жаль, что они не могут говорить.

– Могут, но только не с людьми… – возразил Бэкстрём.

В этот момент дверь в сарай приоткрылась, и мальчик лет десяти сунул голову в дверной проем. Кожаная куртка была ему велика. Из-под вязаной шали высовывался сопливый нос. Варежки обледенели.

– Вот вы где, господин, – сказал он, обращаясь к Бьёрнфуту и делая жалкое подобие поклона. – Ваша жена мне сказала… Я сначала побежал к вам домой, а потом сюда… Они поймали вашего грабителя… Они ждут у полицейского участка.

На улице перед отделением полиции стояли четверо мужчин и ждали Бьёрнфута и Спетта. Всем было около двадцати лет. Трое – в зимних шубах, один – в штанах и рубахе. Легко одетого держали мужчины в шубах, заломив ему руку за спину и сжав шею. Третий мужчина, завидев Бьёрнфута и Спетта, начал кричать:

– А вот и представители власти! У нас для вас подарок.

Это был крупный парень в хорошей физической форме. Он явно не уступал в силе полицейским. Волосы у него были светлые, а глаза – голубые, как весенний снег. Легко одетый парень оказался худым, тщедушным и сгорбленным. Темные волосы, темные испуганные глаза – как вода в болоте. Лицо белое от холода. Губа распухла и треснула. Нос тоже распух. Один глаз заплыл. Судя по всему, он пытался заткнуть кровь из носа рукавом рубахи, поскольку тот был весь в крови.

– Вот ваш убийца, – сообщил крепкий парень, пожимая руку полицейским. – Меня зовут Пер-Андерс Ниеми. Я работаю на почте. Директор нам рассказал, что случилось вечером. И я задумался – кто мог знать о том, что Юханссон везет ценный груз? А утром Эдвин Пеккари не явился на работу… и мы решили нанести ему визит.

– Это вы Пеккари? – спросил Бьёрнфут у избитого.

– Отвечай! – велел один из мужчин, придерживавший Эдвина за шею, и, не дождавшись ответа, двинул ему в висок свободной рукой.

Пеккари молчал.

– Это он, – ответил за него Пер-Андерс Ниеми. – Он работает на почте. Разносчиком. И он знал про деньги. Вот что мы нашли у него дома.

Он достал пистолет из кармана и протянул Бьёрнфуту.

– Это пистолет Юханссона, – добавил он.

– А деньги?

– Денег мы не нашли, – ответил Пер-Андерс. – Но мы, признаться, и не искали. Спешили передать его в руки правосудия.

– Он сопротивлялся? – спросил Спетт, изучая разукрашенное лицо Пеккари.

Пер-Андерс с приятелями пожали плечами и улыбнулись.

– Запрем его, – решил Бьёрнфут – И обыщем дом.

Пеккари в испуге уставился на полицейских.

– Меня нельзя запирать! – прохрипел он. – Я невиновен.

Пер-Андерс молниеносно повернулся и нанес ему удар в живот.

– Заткнись, подлый убийца! – завопил он.

Пеккари рухнул на колени.

– Мы можем его посторожить, – предложил Ниеми.

– Здесь не надо никого сторожить, – заявил Спетт, дергая на себя Пеккари так, будто тот был мешком с картошкой.

Он втащил арестованного в участок. Кайса осталась снаружи охранять дверь. Через пару минут Спетт вышел, запер дверь в участок и убрал ключи в карман.