Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания - Аринштейн Леонид Матвеевич. Страница 53

– Ах, у Вас просто не было приличной бумаги! – не унимался Пини. – Вот, возьмите для следующего раза.

– Да не надо мне Вашей бумаги, – я обозлился не на шутку. – У меня хватает своей. Давайте листки – я их перепечатаю.

– Мы уже всё перепечатали с редакторскими поправками Михаила Павловича, и вчера «Временник» с Вашей статьей ушел в издательство.

В то время готовые научные сборники и журналы лежали в издательстве «Наука» месяцами и выходили с опозданием на год или два. Помню, как мы дружно расхохотались, когда приезжий английский издатель, посетивший Пушкинский Дом, отвечал на наш вопрос: «Сколько времени проходит у вас между поступлением рукописи в редакцию и выходом статьи в свет?» – «По-разному, – отвечал он. – Если вы сдаете рукопись не на последней неделе месяца, статья выйдет в следующем месяце, а если позже… А почему вы все смеетесь?»

В конце концов моя статья о Пушкине и докторе Хатчинсоне все же вышла. Лиха беда начало! С той поры я довольно основательно втянулся в научно-исследовательскую круговерть Пушкинского Дома. За два десятка лет мне удалось найти немало любопытного о творчестве и биографии Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, Жуковского. Результаты опубликованы во «Временниках Пушкинской комиссии», в сборниках «Пушкин. Исследования и материалы», в журнале «Русская литература», в «Лермонтовских сборниках» и других изданиях Пушкинского Дома.

Смех делу не помеха

Научная деятельность в Пушкинском Доме своеобразно сочеталась с царившей в нем игровой стихией. Веселые шутки и ирония были, можно сказать, фирменным знаком, отличавшим научных работников этого института. М. П. Алексеев не мог, по-моему, слова сказать без иронического подтекста. Остроумнейшим человеком был Б. В. Томашевский. Когда на должность ученого секретаря в Пушкинский Дом стали присылать людей из Смольного или из Большого Дома на Литейном (до той поры эту должность исполняли видные ученые), Томашевский разъяснял: «Разница между ученым и ученым секретарем такая же, как между «Государь» и «милостивый государь»». Немало остроумных людей было и в следующем поколении, тогда еще 40–50-летних. Ближе других из этого поколения я знал Юрия Давыдовича Левина и Вадима Вацуро (из которых первый был лет на пять меня старше, а второй лет на десять моложе).

В те годы вошло в моду привносить юмор в надписи на книгах или оттисках статей, которые дарили друг другу ученые Пушкинского Дома. К примеру, Вацуро опубликовал как-то статью про англо-ирландского поэта-романтика Томаса Мура и, зная, что Левин является специалистом в этой области, преподнес ему свою статью с такой надписью:

Юрий Давыдович не остался в долгу и отреагировал в том же ключе:

Мне Вацуро подарил несколько статей с шутливыми подписями, но они требуют слишком долгого объяснения, чтобы суть острот и шуток была понятна, и потому я их не привожу.

Что касается Левина, то он, безусловно, был наиболее плодовит и остроумен в этой сфере. Чтобы не затягивать тему, еще только один пример. Левин долгое время занимался исследованием шотландских песен, приписываемых легендарному барду Оссиану. Ю. М. Лотман как-то достал по случаю редкое издание Оссиана и преподнес его в подарок Левину. Юрий Давыдович отметил этот щедрый дар такой шуткой:

(Книга «Мельмот-скиталец» тогда только что вышла в «Литературных памятниках», приобрести ее было чрезвычайно трудно, и Юрий Давыдович подарил Лотману чуть ли не свой единственный экземпляр.)

Юрий Давыдович Левин на протяжении многих лет дарил мне свои книги и статьи (по-моему, в моей библиотеке их около сорока). Одну из статей (о Вальтер Скотте), вышедшую в довольно тяжелое для него время (его тогда за что-то стало основательно донимать местное партийное начальство), он сопроводил весьма остроумной, но не столь уж веселой надписью:

Взгляд, конечно, очень пасмурный, но верный [35]: были в Пушкинском Доме и «малоинтеллигентные люди», как называл их Дмитрий Сергеевич Лихачев, были и «прохвосты», как именовал их Михаил Павлович Алексеев, были и «милостивые государи», как иронизировал Борис Викторович Томашевский.

И, тем не менее, не прохвосты и не дутые ученые определяли атмосферу Пушкинского Дома, а люди достойные и порядочные. Пусть не все они при этом были талантливы. Но как утверждал Вадим Вацуро, для нормального функционирования научного учреждения достаточно и пяти процентов талантливых ученых. В Пушкинском Доме эта пятипроцентная норма была соблюдена.

Виноградовский кабинет

В Пушкинском Доме, если это был не кабинет Михаила Павловича и не рукописный отдел, я чаще всего бывал в Виноградовском кабинете, названном так в честь академика В. В. Виноградова.

Я был немного знаком с Виктором Владимировичем (меня представил ему Михаил Павлович). Но запомнился мне только его внешний облик – элегантный, холеный. Ранее я читал его книгу «Стиль Пушкина» – исследование, безусловно, серьезное, но особого интереса книга у меня не вызвала, я ее даже не дочитал до конца. Но вот что у меня не могло не вызвать интереса в связи с Виноградовым, – это то, что он принадлежал к числу людей, вознесенных на карьерную вершину какими-то неожиданными причудами судьбы. Такие судьбы меня всегда занимали – может быть, оттого, что я еще в детстве начитался Дюма и Вальтер Скотта, придумывавших и изображавших в своих романах именно такого рода неожиданные перипетии в судьбах своих героев.

Весенним утром 1950 года я проснулся от того, что услышал доносившийся из уличных радиорепродукторов необычайно приподнятый и торжественный голос диктора с подвываниями, каких не слышал уже пять лет, со времени взятия Берлина и победы в Великой Отечественной войне. Я подумал, что началась война с Америкой, к которой нас морально готовили все эти годы. Ан нет! Оказалось, это читаются ответы И. В. Сталина по вопросам языкознания. Сейчас об этих ответах (их тут же стали называть «историческими трудами») уже мало кто помнит, а если и вспоминают, то словами издевательской песенки Юза Алешковского:

В этих трудах Сталин идейно громил так называемое «новое учение о языке» Николая Яковлевича Марра. Сталин всегда громил только идейно, предоставляя другие формы разгрома другим людям.

Надо, впрочем, заметить, что «новое учение о языке» (или «марризм», как его называли) действительно было учением на грани шарлатанства и вполне заслуживало, чтобы его разгромили. Это была совершенно параноидальная лингвистическая теория, возникшая, когда спрос на такие идеи был довольно высок, лишь бы они не имели корней в «буржуазной» науке и каким-то образом увязывались с марксизмом. А тут само имя автора было почти Маркс. На рубеже 1920–30-х гг., когда Марр выступил со своим учением, этого было достаточно, чтобы новоявленные ученые из числа рабоче-крестьянской интеллигенции безоговорочно и массово его поддержали. Представители старой профессуры позволили себе проявить скепсис. В их числе был Виктор Владимирович Виноградов, известный уже тогда своими работами о стиле Пушкина и Гоголя. В 1946 году, несмотря на оппозиционность марризму, В. В. Виноградов был избран академиком.