Место издания: Чужбина (сборник) - Аринштейн Леонид Матвеевич. Страница 4

Мысли бешено мчались…

– Мама! Папа не хочет галовить глюпостей, которые мама не позволяет, – вспомнилась мне смешная жалоба моего сынишки, когда мне некогда было шутить и балаганить с ним.

Неужели же я никогда, никогда не увижу их?.. Господи!.. – вот когда мысль с горячей верой обратилась к Богу…

Взглянул на лица окружающих. Тень той же душевной тоски лежала на них. Люди стояли, как в столбняке, вперив глаза в одну точку, и точка эта была – смерть.

Минута бездействия перед лицом опасности роняет дух. Бездействие, переходящее эту границу, порождает панику.

– Поднять стеньговые [6] флаги! – громко и решительно приказал адмирал. И точно вся суть дела и все спасение было в этих флагах.

Сигнальщики стремглав бросились к флагам…

Знакомый голос начальника, привычка ему повиноваться и эти простые слова вернули самосознание.

Огромный, парадный, Меркурьевский стеньговый флаг с Георгием Победоносцем в середине Андреевского креста развернулся над нами. И тут случилось то, чего иначе как Промыслом Божьим не назовешь.

Едва ли многими замеченное облачко вдруг огромной свинцовой тучей низко нависло над нами. Точно Господ Бог Всемогущий простер над нами свое покрывало. И разразился ливень. Да какой! Не только занесло весь горизонт, но с мостика не стало видно бака [7]…

Адмирал сразу схватил обстановку и изменил курс, взяв его в… неприятельский порт. Он правильно смекнул, что, если «Гебен» нас потеряет, – вряд ли он будет искать нас на путях в вражеский залив.

Мы легли на Синоп…

Чтобы осветить машинной и кочегарной команде обстановку и тем самым влить в них бодрость и энергию, я спустился вниз.

Как черные дьяволы работали они. Голые, блестящие от пота и угля, они ворочали белками и лили лопата за лопатой, беспрерывными потоками уголь в топки, где бушевало, ревело и кипело белое, обжигавшее их пламя. Электрические вентиляторы, «вензейли», нагнетали воздух, но его не хватало, и то и дело их тела, по очереди, выбрасывались на верхнюю палубу глотнуть кислорода.

Крейсера превзошли самих себя и развили такой ход, который не давали даже на заводском испытании…

Когда дождь прошел и вновь засветило солнце, горизонт был чист. «Гебен» исчез. Но солнце стояло высоко, а все наше спасение было в темноте. Увы! До ночи было еще далеко, и мы каждую секунду могли быть вновь открыты.

Время обедать давно уже наступило, но никто не думал о нем. Нервы были слишком напряжены, и не до еды было.

Мостик, борта, мачты – все выступы были усеяны добровольными «впередсмотрящими». Рука уставала держать бинокль, глаза устали от напряжения. Начинались миражи. То тут, то там казались дымы. Раздавались выкрики «дым справа», «дым слева». Все взоры бросались туда, но это оказывалось вздором, миражем.

Мучительно тянулись минуты. Часы казались вечностью…

Ничего не знавшие и не ведавшие миноносцы были в недоумении. В чем дело?! Почему такой небывалый ход? Почему курс ведет в Синоп?.. Их не хотели тревожить…

Петренко то и дело докладывал об обстановке в воздухе. Он чувствовал себя героем дня, «орлом сто сот». Его рубка стала общим центром. Все стекались к ней. Матросские головы просовывались в иллюминаторы все с одним и тем же вопросом: «Где «Ебен?»

А «Гебен» не дремал. Потеряв нас во время ливня, он созывал к себе все крейсера и миноносцы. Чувствовалось, что он строил цепь, сквозь которую мы не могли бы прорваться.

Но вот, наконец, солнце заметно стало склоняться к западу. Адмирал решил с наступлением ночи пойти на пересечку моря, взяв кратчайший путь на Керчь с тем, чтобы с приближением к крымским берегам лечь на Феодосию и ранним утром, в дымке берега, проскользнуть в Севастополь.

Солнце совсем приблизилось к горизонту. Горнисты сыграли зорю. Прошла минута… «Смирно, флаг спустить!» Солнце скрылось за горизонтом.

Сумерки, как всегда на юге, быстро сгустились, наступила черная южная ночь…

Вздох облегчения вырвался из груди экипажа. Тут только все почувствовали, что голодны. Баки загремели, и ложки весело застучали, требуя борща и пайков.

Офицеры шумной ватагой сгрудились в кают-компании вокруг стола. Пошли остроты, насмешки. Хотелось шампанского, но зарок не пить на походе свято соблюдался…

Ночь прошла спокойно, без всяких приключений. Как и рассчитывал адмирал, мы ранним утром проскользнули в дымке крымских берегов, а когда «Гебен» нас увидел, было уже поздно. Мы были под защитой своих линейных кораблей.

Александр Лукин. Флот, т. 1. Париж, 1934

Русский страж ночного Парижа

Garde a? Vous! Fix!..

Нестройный гул трехсот голосов затихает – бригадиры выходят вперед.

Часы показывают восемь и три четверти. Входит командан. За ним три инспектора в зашитых серебряными галунами фуражках.

Командан – в штатском. Безукоризненно одетый, с дорогим кожаным портфелем под мышкой.

Он начинает перекличку побригадно.

…Артуа, Амонье, Бертран, Буассон,

…Карэ, Кавеньяк… Руссильон, Робинэ…

Я поправляю плечевой ремень и смотрю на своего бригадира Мореля.

У Мореля бритое бабье лицо. Он – полный и маленького роста. Ему уже под пятьдесят лет, и он выслуживает пенсию.

На рукавах и на фуражке у него широкие бригадирские галуны…

– …Рожэ, Ренуар, Ростославоф…

– Презан!..

Я отвечаю голосом молодым и звонким, как некогда отвечал в далекой отчизне, стоя в строю юнкеров.

Перекличка кончается. Командан читает приказы, перемены в составе и в секторах.

В заключение звучит его сакраментальная фраза:

– Стражники, вы свободны!..

Он забирает свой портфель и уходит. Триста человек нестройной толпой, поправляя свои кожаные сумки и револьверные кобуры, двигаются через сквер к воротам.

– Свободны! Какая ирония! – обращается ко мне Петровский. – Вот вы увидите, какая это свобода!..

Уже год, из ночи в ночь, он гуляет по улицам Парижа с 9 часов вечера до 5 часов утра…

При свете уличного фонаря я заглядываю в свою контрольную книжку:

– Сектор 27… Площадь Конкорд – улица Руаяль…

Недалеко, и мне не полагается «прогонных» на метро. Я двигаюсь пешком. Идет беспросветный, ноябрьский парижский дождь. Блестят мокрые асфальтовые мостовые.

В сетке дождя расплываются, исчезают толпы ночных стражников. Назначенные на отдаленные сектора проваливаются в освещенные и теплые недра метро.

Я плотнее запахиваю черную, длинную, непромокаемую накидку и надвигаю на лоб фуражку с громадным лакированным козырьком. Под накидкой у меня синяя долгополая шинель сверх мундира, туго перетянутая широким кожаным ремнем. На ремне – кобура с заряженным револьвером.

Я перехожу мост.

Длинными разноцветными, качающимися на волнах змейками отсвечивают парижские огни в темных водах Сены.

В этот час Париж пустеет. В театрах уже подняты занавесы, в кинематографах осветились экраны.

Вот и площадь Согласия…

Она кажется бесконечной с убегающими во все стороны рядами фонарей, с полированной дождем мостовой, с неясными силуэтами статуй французских городов, с круглыми бассейнами не бьющих ночью фонтанов…

Прямая широкая улица Руаяль. Она заключается величественным фасадом Мадлэн…

Направо – в колоннадах – Морское министерство, налево ярко освещенные окна одного из самых дорогих отелей Парижа.

Вот угол улицы Буасси д'Англа – место, назначенное Морелем для встречи.

На угловой стене отеля две дощечки: наверху «Пляс де ля Конкорд», пониже «Плошадь Людовика XVIII»… Историческое имя почему-то решили оставить рядом с новым…

– Вы уже здесь? Очень хорошо!..

Приземистая фигура Мореля на кривых, но крепких ногах появляется передо мною. Вода струями течет с его накидки и широкого козырька.

– Идем!