Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр. Страница 3
«Сообщаю, – заканчивал он, – что еду в Норвегию, пока в командировку, а дальше – видно будет. Постараюсь создать там почву и для твоего переезда…»
Письмо это Алексеев порвал и выбросил, вырезав из него и припрятав маленький клочок бумаги. Брату не отвечал.
4
А через несколько сентябрей после этого письма, когда четвертый класс школы закончили мальчик и девочка, и уехали в город, когда во втором и в третьем классах не осталось никого (в город подались родители), а в первый пришли несколько детей, страшно похожих друг на друга: с низкими лбами, раскосыми глазами и ниточками слюны, тянущимися с нижней губы, – Алексеев развел их обратно по домам, вернулся и наглухо забил гнилыми досками двери и окна одноэтажного дома, сорвав заодно с него табличку «Школа». А потом с чемоданчиком в руках двинул в сторону пилорамы на отшибе деревни.
Алексеев шел и бубнил себе под нос:
Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!» Но ясновидцев – впрочем, как и очевидцев – Во все века сжигали люди на кострах…
5
Не дойдя до пилорамы метров сто, а может быть, двести, Алексеев остановился, увидев себе подобного, движущегося по направлению к тому же объекту со стороны противоположной. Это был инженер сельхозпредприятия Берроуз, который шел с таким же, как и он, Алексеев, чемоданчиком.
Не здороваясь вслух, они крепко пожали друг другу руки.
– ???
– Трактор встал. Последний. Наглухо. Движок сперли.
6
Хозяин пилорамы, которого все называли Мирза, принял двух представителей интеллигентной прослойки не очень дружелюбно и достаточно насмешливо:
– Кого я вижу! Кого я вижу! Как хорошо, что школу и ПТУ я уже закончил! Поэтому не послать ли мне вас обоих сразу и в три слова, куда поезда не ездют?
Двое угрюмо засопели, а Мирза задумался. Выгнать их было недолго. Но станкам обслуга нужна да и бумаги всякие… А доверять нельзя. Надо бы приручить их малость, на поводок взять…
Вытерев потный череп расшитым полотенцем (оно взялось у него оттуда же, откуда и новый тракторный движок), Мирза помял-пощупал сидящих красноватыми навыкате глазами, отчего двое немедленно встали, и сказал:
– В сторожку. Без зарплаты. За кормежку и одежку.
Тут Мирза крякнул от удовольствия, предположив наличие внутренней рифмы в последней фразе.
– Складно получилось? – спросил он, придавив взглядом Алексеева.
Тот посмотрел на Берроуза и ответил:
– Складно.
7
Вскарабкавшись по шаткой, хоть и металлической, лестничке в сторожку, которая представляла собой ржавый ветхий вагон, они оказались окутанными тлетворным запахом вчерашнего перегара и человека, спящего в «берцах» и сиреневых, вытертых, как сам вагончик, трико на кровати у двери. Еще две пустовали, застеленные грязными одеялами, увенчанные засаленными подушками, что создавало сходство с коечками в какой-нибудь палате онкологической клиники, наполняющейся новыми пациентами.
Алексеев и Берроуз осторожно уселись на одну из кроватей, пружинный матрац которой немедленно продавился до пола. Раздался скрип, который напоминал скорее рев раненого мамонта, чем скрежет металла. Пока сидящие оглядывались, отметив из достопримечательностей сторожки черно-белый телевизор, стоящий на неопрятном табурете, абориген в трико проснулся, закашлялся и приготовился уже было смачно сплюнуть на пол, но увидел людей и с отвращением воздержался. Потом он сел на кровати, показав присутствующим торс, по которому смело можно было изучать определенный раздел анатомии, и обратился к ним с очень простым вопросом:
– А вы кто?
– Алексеев, можно Олег.
– Берроуз, инженер. Кандидат технических наук. Защитил диссертацию…
– А-а…
Человек подошел к столу и с отвращением попил из банки с треснувшей стенкой, наверное, теплой воды. Вернулся на кровать, чихнул и тоже представился:
– Фунт.
Подумав, добавил:
– Можно просто – Фунтик.
Хотел еще что-то сказать, но, почесав косматый затылок, только кивнул.
– А вы почему спите на самой неудобно расположенной по отношению к выходу кровати? – деликатно поинтересовался Берроуз.
Фунт ответил просто:
– А на остальных помирают все. Быстро как-то. Да и до дверей ближе, если что.
Нельзя сказать, чтобы Алексеева и Берроуза ответ этот обрадовал или воодушевил.
8
В местечковом магазинчике на полках из спиртного были только чекушки с водкой. Стояли они там для приличия – две штуки, одна с красной этикеткой, другая с синей. Под прилавком аналогов им не было, на складе же имелось еще штук тридцать. Выставленные напоказ чекушки покрылись от невостребованности толстым слоем пыли. Этикетки их выцвели от времени, отчего жидкость внутри тары казалось омерзительной.
Однако при этом Астафьево было, наверное, одной из самых пьющих деревень в мире. Не было дома, двора, где утро обходилось бы без снятия похмелья народным способом хотя бы одним из хозяев или постояльцев.
Особой популярностью здесь пользовался ветхий дом на окраине. Дом – не дом… Халупа какая-то.
В один пасмурный день лет за пять до событий, которые автор пытается здесь описать, Мирза привез в этот сарай какого-то безликого, безвозрастного и бесполого человека, которого назвал при всех – Тугрик. А через некоторое время окраина стала самым людным в деревне местом, потому что Тугрик, вселившись, немедленно стал торговать – спиртом.
Спирт он продавал бутылками и литровыми банками, баночками из-под детского питания и столовыми ложками круглые сутки. Здесь выяснилась одна отличительная черта Тугрика – он мог не спать вообще. По крайней мере, кто бы из сельчан когда бы ни постучался в калитку (дальше калитки хозяин не пускал, двор сторожила здоровенная немецкая овчарка Гитлер), ровно через тридцать секунд (чувство времени у людей, жаждущих опохмелиться, развито удивительно) равнодушное лицо хозяина возникало перед страдальцем. Тугрик не здоровался и не говорил «до свидания». В его речи бытовали слова: «сколько», «да», «нет», «еще раз нет» и для особо наглых – «Гитлер, фас». Впрочем, последняя фраза, употребленная Тугриком с десяток раз в начале его жизни здесь, с тех пор больше не повторялась…
Но вернемся в магазин.
Толстая продавщица, которую звали Тоней, однажды была искренне удивлена. В магазин явился учитель Алексеев и скупил все чекушки (числом тридцать две). А когда Тоня узнала, что Алексеев учителем больше не работает и, следовательно, бояться его нечего (а учителей-то немолодая бывшая второгодница по привычке побаивалась), она и закричала: «Олег Александрович! Олег! Алик! Алкаш! Чекушки! Чекушин Алик! Алик Чекушин!!!» – и кричала эту фразу до тех пор, пока Алексеева не стала так называть вся деревня. Называли месяц. Пальцем тыкали, особенно бывшие ученики. А потом забыли…
Однако у автора есть свое мнение на этот счет. Пусть Алексеев остается Алексеевым.
9
Так вот и оказались в сторожке пилорамы трое. Что касается обстоятельств жизни Фунтика, то, как ни расспрашивали его Берроуз и Алексеев, какие предположения ни выдвигали, – тщетно. Он ничего не мог вспомнить о своем прошлом. Был он доброжелателен, предельно искренен, предупредителен в поступках (когда ему хотелось смачно чихнуть или кашлянуть, он всегда сдавленным голосом спрашивал сначала разрешения у соседей). Портила его привычка каждый вечер, часам к десяти, напиваться до бессознательного состояния, в котором его и застали Берроуз с Алексеевым при встрече.
Однако, как выяснилось далее, Фунтик обладал недюжинным педагогическим талантом…
Обычный порядок дел в сторожке был следующий.
Начнем с того, что сторожить пилораму от внешних врагов было не нужно. Мужики пилили лес круглосуточно и забивали до полусмерти (умирать отправляли в больницу) всякого, кто посягал на их территорию. Таковых после пяти-шести случаев летального исхода среди населения не находилось. Да и тех, кто жил в Астафьеве и не работал на пилораме, становилось все меньше: женщины, старики, дети, а также сумасшедшие и доходящие от пьянства мужики и парни.